— Учтите, что в случае вашей неявки я буду считать наш договор расторгнутым, — предупредил Рымалов. — Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Вера только сейчас обратила внимание на то, что складка на переносице, появлявшаяся, когда Рымалов хмурится, похожа на тройную латинскую букву «V», и подумала о том, можно ли считать это особой приметой.
Спустя полчаса она уже ехала на Малую Грузинскую, предусмотрительно сменив извозчика у Гостиного двора. В душе бурлили радость и гордость. Вера считала, что ей есть чем гордиться, и, как ей казалось, не без оснований.
— Да вы с ума сошли, Вера Васильевна! Геройство к вам нейдет![549] Что за самоуправство?! Кто вам разрешил?!
Ротмистр Немысский умел трагически вздыхать и столь же трагически заламывать руки не хуже, чем Качалов или Ленин[550]. А от гнева, сверкавшего в его взоре, можно было растаять на месте, словно Снегурочка. Но Вера не растаяла. Стойко выдержав «драматическую» часть разговора, закончившуюся торжественным обещанием больше никогда не иметь с ней дела (за неимением образа Георгию пришлось перекреститься на портрет государя), Вера попросила чаю, который, по ее мнению, был нужен не столько ей, сколько ротмистру. Горячее нельзя пить залпом, а любое питие мелкими глотками успокаивает нервы. Чай был подан, с лимоном и печеньем, но Немысский к своему стакану так и не притронулся, только одно печенье надкусил. Стараясь не растекаться мыслью по древу, она объяснила, что иного выхода не было и что именно благодаря ее «самоуправству» дело сдвинулось с места.
— Осталось сделать самую малость, Георгий Аристархович. Прикажите вашим людям окружить «Мавританию» и поставьте кого-то следить за нами от Пятницкой. Птичка уже попалась в силок.
— Вы, должно быть, спутали меня с полковником Спиридовичем, начальником дворцовой охраны! — возмутился Немысский. — Это у него достаточно людей для того, чтобы окружать большие пространства и вести слежку несколькими группами. Столь лестное сравнение мне, безусловно, приятно, но вынужден вас разочаровать, Вера Васильевна. Я не смогу обеспечить вашу безопасность. Для должного сопровождения необходимо по меньшей мере три группы агентов, а «Мавританию» недостаточно, как вы изволили выразиться, «окружить». Надо еще и внутри расставить людей. Вдруг Рымалову вздумается расправиться с вами внутри, скажем — в дамской комнате? Что тогда?
— Я смогу за себя постоять! — запальчиво воскликнула Вера. — У меня есть револьвер!
— Если ваши подозрения обоснованы, то от револьвера вам будет ровно столько же пользы, как от зубочистки! — осадил ее Немысский. — И вообще, уповать на оружие — это последнее дело. Может, повезет, а может, и нет. У меня есть другое предложение, более… э-э… соответствующее действительности. Вы никуда с Рымаловым не поедете…
— Но…
— Потому что мы его арестуем, — не дал договорить Немысский. — Так будет лучше. И спокойнее.
— Но он же не успеет выдать себя! — заволновалась Вера. — Одно дело, если вы арестуете его, когда он откроется передо мной, и совсем другое…
— Одно дело, если мы арестуем его до того, как он начнет вас убивать, и совсем другое, если мы вдруг не успеем! — Сегодня ротмистр, казалось, совсем позабыл о правилах хорошего тона, то и дело перебивал, позволял себе резкий, начальственный тон. — Нет уж, Вера Васильевна. Лучше не рисковать. Даже если Рымалов ни в чем не признается и мы, не найдя у него никаких улик, будем вынуждены его отпустить, сам факт ареста поставит крест на его шпионской карьере. Его начальство не сможет игнорировать риск того, что он был освобожден в обмен на согласие сотрудничать. Ботаника отзовут или уберут. Так или иначе, не мытьем, так катаньем, мы от него избавимся.
— Так в чем тогда было дело? — Вера удивленно посмотрела на Немысского. — Арестовывали бы всех подозрительных по очереди, раз не мытьем, так катаньем. Или я не права?
— Совершенно не правы. Поступи мы так, как вы говорите, враг бы понял, что мы действуем вслепую, наугад. А так выйдет вполне достоверно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А что, если он не виноват? Вдруг я ошиблась? — Вера не верила в то, что могла ошибиться, но почему бы не допустить такое чисто теоретически? — Разве можно арестовывать, не имея никаких доказательств?
— Если не виноват, то ничего страшного, — спокойно ответил Немысский. — Честному человеку всегда можно объяснить, чем был вызван его арест, принести извинения, и он поймет. К тому же условия содержания арестованных у нас очень хорошие, отдельные камеры, хоть для дворян, хоть для мещан[551]. Чистое белье, вежливое обращение, приличное питание плюс возможность заказывать еду с воли за собственный счет, прогулки, газеты, книги. Только писем писать нельзя. Неделю в таких условиях можно считать санаторным отдыхом за казенный счет. При возникновении у безвинно задержанных проблем по службе я могу разрешить их через канцелярию градоначальника. Так что, если Рымалов невиновен, в обиде он на нас не останется. Но, судя по всему, он и есть Ботаник, поскольку больше никто на вашу неуклюжую провокацию не откликнулся.
— Почему «неуклюжую»?! — возмущенно сверкнула глазами Вера. — Если с вашего ведома — гениальный план, а если нет — «неуклюжая провокация»?! Почему вы улыбаетесь, Георгий Аристархович? Разве я не права?
— Правы, Вера Васильевна, — улыбнулся ротмистр. — Женщины и начальство всегда правы. Даже когда не правы, все равно правы.
Вера так и не смогла решить, что ей следует делать — посмеяться над шуткой или возмутиться еще сильнее. Пока она думала, на столе у Немысского зазвонил телефон. Ротмистр снял трубку, коротко и невнятно, одними междометиями, переговорил, встал, одернул мундир и сказал:
— Прошу прощения, срочное дело. Благодарю вас за сотрудничество, Вера Васильевна, вы нам очень помогли.
Щелчок каблуками прозвучал в тишине кабинета очень громко, словно удар бича. Или так показалось обиженной Вере. Благодарю вас за сотрудничество? Вы нам очень помогли? И это все? Вера ожидала другого. В первую очередь извинений за резкость, за «вы с ума сошли», за «неуклюжую провокацию». Во вторую — приглашения приехать через день-другой, для того чтобы узнать подробности разоблачения вычисленного ею шпиона. В-третью — благодарности. Не такой вот сухой и неискренней, как сейчас (видно же по глазам), а нормальной человеческой благодарности. Вера уже представила, как Немысский спрашивает, что он может для нее сделать, а она просит его научить ее стрелять. Услуга за услугу, как говорил Рымалов.
— Простите мне мою резкость, — повинился Георгий Аристархович, словно угадав Верины мысли. — Она была вызвана волнением…
Немысскому надо было виниться несколькими секундами раньше, пока Вера не успела обидеться окончательно. Теперь же он только добавил масла в огонь, пылавший в ее душе. Холодно кивнув ротмистру (пусть понимает кивок как хочет — как прощение или как прощание), жена адвоката вышла из кабинета.
Пока ехала домой, представляла, как спустя некоторое время (например, через год) Немысский лично приедет к ней в ателье, будет долго ждать, пока у Веры между съемками найдется для него минутка, а когда все-таки найдется (Вера же добрая), станет умолять о помощи. Но Вера не согласится. Не потому, что у нее не будет для этого времени, а потому, что не захочет больше помогать. Она отзывчивая, но это не означает отсутствия чувства собственного достоинства. Придется ротмистру уходить ни с чем. Нет, можно будет подарить ему на прощание фотографию. Вера выберет самую красивую и напишет на обороте всего одно слово: «Жаль». И пусть Немысский всю свою жизнь гадает о том, что именно она имела в виду…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Куды прешь, песий хвост?! — гаркнул на кого-то извозчик.
Крик вернул Веру к действительности. Холодная вспомнила о том, что скоро у нее родится ребенок, а совсем скоро, буквально на днях, начнутся не воображаемые, а самые настоящие, ее первые в жизни съемки, о которых она, боясь сглазить, никому еще не рассказывала: ни мужу, ни тете Лене, ни матери. Контрразведка с ее делами отошла куда-то на задний план. Вдруг захотелось проведать родных, хотя и виделись не так давно, накануне Сретенья.
