— Я полагаю, вам также нужны мои рукописи, — произнес он наконец.
— Нет! Нам нужны вы, лорд Оливер Хевисайд. Считайте, что я предлагаю Вам, ну, в некотором роде загробную жизнь. Только люди ныне, там, в моём грядущем — как боги.
— Этого-то я и опасался, — слабо улыбнулся старик.
— И потому Вы сожгли свои записи? — то ли спросил, то ли подтвердил гость.
— Они слишком опасны для общества, где правят единицы, или для того мира, где не правит никто! — из последних сил проговорил Хевисайд.
— А что вы скажете о мире, который принадлежит только учёным, — возразил незнакомец торопливо.
— Это несчастный мир, — ответил Оливер Хевисайд, — Пожалуй, на сей раз я уклонюсь от вкусного обеда, потому что знаю, как он может быть приготовлен.
* * *
— Неужели вы откажетесь от перспективы увидеть венец своего творения?! Как можно? У Вас никогда не было нормальных условий для работы — а там ресурсы всей планеты будут к Вашим услугам… — горячо заговорил пришелец.
Но Хевисайд знаком прервал его:
— Не огорчайтесь, Валентин! — молвил он на всеобщем языке, — У вас ничего не получится с моим перемещением.
Названный Валентином обалдело уставился на старика.
«Он умер семидесяти пяти лет от роду. В департаменте выделили машину для перевозки тела. Это был первый и последний раз, когда Оливер Хевисайд воспользовался автомобилем…» — также наизусть проговорил старик.
Валентин положил руку на шлем.
— Там, в столе! — улыбнулся ему Хевисайд, — Надо выдвинуть ящик и откроется панель. Видите её?…
В руках у гостя оказался небольшой диск-голограмма с изображением четырёхмерного куба, внутри которого чётко выделялась надпись на всеобщем языке Земли: СИВР-356.
Тогда Валентин извлек из сумки на поясе точно такое же удостоверение Института Времени — голограмму в виде четырёхмерного куба на фоне Млечного Пути — и предъявил старику.
— А, двести тридцать седьмой? — протянул учёный. — Орлов Валентин Викторович. Я так и думал.
— Вот незадача! — огорчился Валентин.
— Всё ещё впереди! — ответил тот, кто некогда был Оливером Хевисайдом. — Но, как вы понимаете, мы у себя в будущем также не заинтересованы в раскрытии собственной деятельности.
1987
Собачий ангел
Медленно, ощупывая перила, я спускался в подземный переход. Вниз по тем же склизким ступенькам пронеслись юнцы в дурацких красных колпаках на западный манер. Год близился к закономерному исходу.
«Только беспечный мальчик или глубокий старик по нашей-то по русской погоде может под самый Новый год носить на башке такое убожество» — подумал я.
Но тут же спохватился: сам и вовсе вышел «без головы».
Накануне, правда, было слякотно, а нынче коварный мороз прихватил вчерашнюю грязь и слизь.
Хоть и идти недалеко, всего-то из гостиницы «Москва» в Госдуму, навязчивая мысль о менингите — следствие плохого настроения — заставила меня задержаться на Охотном ряду.
Одноимённый комплекс, что на скорую руку сварганили под Манежной площадью, так же скоренько приказал долго жить. Не прошло и года, как потребовалась реставрация.
Но с этой стороны Манежки кипела жизнь. И «над», и «под».
Я запасся «Джином с тоником», откупорил банку, прислонился к холодному мрамору стены и сделал пару глотков.
Отягощённый предпраздничными покупками, народ месил коричневую жижу. Ворчала уборщица, кропотливо сгребая грязь. Мерно брёл, пошатываясь, бомж, волоча за собой мокрый и рыхлый картон.
Пять заляпанных сверху и донизу стеклянных дверей распахивались в едином порыве и ходили ходуном. Шестая оставалась нетронутой — при ней полусидела, полулежала большая старая овчарка. Собачий силуэт явственно проступал сквозь муть стекла, и эту створку люди не трогали — кому охота связываться с такой здоровой на вид псиной.
Я отхлебнул ещё и взвесил банку в ладони. Жидкости хватило бы минут на пять, залпом я никогда не пью — разве только «святую воду». И вдруг…
И вдруг я наткнулся на взгляд, полный невыразимой, невысказанной боли. В нём была не только боль, там была мудрость и жалость. Жалость к нам, людям. Потому что этот человеческий взгляд принадлежал той старой бездомной овчарке. Я не выдержал и отвёл глаза.
Несомненно, она когда-то носила ошейник, но годы взяли своё. Либо хозяин умер, либо — спился и вышвырнул собаку из дому. В переходе было ощутимо теплее — она грелась.
Нет! Я тут же отбросил глупое предположение. Она ждала. Она кого-то или что-то ждала, заглядывая в лица нам, хозяевам здешней жизни. Жизни, в которой старой овчарке больше не было места.
Но люди проходили мимо. Двери всё так же ходили взад-вперёд. Уборщица по-прежнему сгребала грязь, а бомж волочил свою постель…
Я не видел, как эта девушка оказалась рядом с худой овчаркой. Одетая скромно, не по моде, она как-то застенчиво присела около собаки и погладила её большой умный лоб. Потом девушка достала из сумочки что-то завёрнутое в целлофан и на ладони поднесла к собачьей морде.
Овчарка отвернулась. С трудом приподнялась. И, хромая, перешла к противоположной стене, мимо стеклянных дверей. Там она вновь легла.
Народ изменил направление и потёк в освободившийся проем, матерясь и с натугой протаскивая в дверь ёлки, крепко связанные по рукам и ногам.
Девушка была настойчива, она вновь подошла к собаке, наклонилась, стала о чём-то с ней говорить. Овчарка в ответ жалобно заскулила, точно извинялась.
Я давно уже опустошил банку и наблюдал издалека, комкая тонкий металл в руке — диалога я не слышал.
Девушка положила еду подле овчарки и отошла в сторону, встала, прижавшись к стене, почти коснулась меня локтем.
— Извините!
Я глянул на незнакомку и скорее почуял, чем осознал, что она заметила и принимает моё участие.
— Ничего… Только вы зря это. Пищу не возьмёт.
— Я это знаю, — подтвердила мою догадку незнакомка, поправив чёрные, как смоль, волосы, соскользнувшие на лоб из-под белого пухового платка.
Действительно, овчарка снова тяжело поднялась, медленно, но верно, оставив подношение на полу, она вернулась на прежнее место и улеглась, уронив морду на лапы.
Я замер, комок подступил к горлу — к хлебному мякишу протянулась грязная, вся в царапинах и подтёках рука. Бомж схватил гамбургер, или что это ещё было, затравленным псом огляделся, а потом запихнул половину булочки в рот, сглотнул — в ту минуту все мои чувства обострились, а мороз пошёл по коже, когда дернулся его кадык.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
