Это было нововведение поистине огромного масштаба. Настолько огромного, что Сенат решительным образом не сумел распознать его. Представление о том, что богач и бедняк могут оказаться связанными взаимными узами, было полностью чуждым римскому менталитету; никто даже не мог представить, чем все это чревато. И в результате Клодий без труда провел свой билль. С немногочисленной оппозицией он расправился посредством презрительного выкручивания рук и подмасливания ладоней. Он купил даже Цицерона. Используя Аттика в качестве посредника, Клодий пообещал бывшему консулу не преследовать его за казнь заговорщиков, а Цицерон, после продолжительного пустословия, согласился не выступать против биллей своего врага. В начале января 58 г. законы были приняты. И в тот же самый день Клодий со своей гвардией засел в храме Кастора, находившегося буквально в нескольких шагах от центра Форума. Здесь предстояло организовать коллегии. Пространство вокруг храма начали заполнять торговцы и ремесленники с перекрестков, выкрикивавшие имя Клодия и осмеивавшие его оппонентов. Ведущие к храму ступени были разобраны и превратили основание в крепость. Коллегии были восстановлены на полувоенной основе. Угроза обращения к силе буквально повисла в воздухе. А потом вдруг разразилась буря. Когда один из подручных Цезаря был привлечен к суду и обратился к трибуну за помощью, бандиты Клодия сделали «козью морду» судье и разнесли зал заседаний. Дело было немедленно закрыто. Результат этого упражнения в управляемом бандитизме, похоже, превзошел ожидания самого Клодия.
Цицерон был повергнут в прах. Злейший враг его не просто продемонстрировал устрашающий талант к организованному насилию, но и публично выступил на стороне Цезаря. После окончания срока своего консульства новый наместник Галлии постоянно обретался за пределами города, издалека приглядывая за ходом событий в Риме. И теперь он наблюдал в невозмутимом молчании за тем, как Клодий готовил свою месть. Попирая по меньшей мере в духе, если не в букве, свое соглашение с Цицероном, трибун приготовил новый законопроект. Поданный под соусом строгого следования суровым республиканским принципам, он назначал ссылку без суда всякому римлянину, повинному в смерти согражданина. Называть имена не было необходимости. Всякий понимал, кого Клодий имеет в виду. Этот ловкий удар отбросил извивающегося Цицерона на самый край пропасти.
Отчаянно пытаясь исправить положение, он отрастил волосы, облачился в траур и вышел на улицу. Банды Клодия унижали его, выкрикивали оскорбления, бросали камни и дерьмо. Гортензия, попытавшегося оказать поддержку своему старому сопернику, загнали в угол и едва не линчевали. Куда бы ни обращался Цицерон, все пути для спасения оказывались перекрытыми. Консулы и почтенные сенаторы, которые в обычных обстоятельствах вступились бы за него, были подкуплены — властью над выгодными провинциями. Сенат был запуган. Цезарь, когда Цицерон раболепствовал в шатре проконсула, с извинениями пожал плечами и сказал, что ничего сделать не может. Быть может, предложил он ласковым тоном, Цицерон сумеет пересмотреть свое оппозиционное отношение к триумвирату и займет пост в штабе наместника Галлии? Но сколь бы отчаянным ни являлось положение Цицерона, он еще не был готов на подобное унижение. Даже изгнание было предпочтительнее откровенного бесчестья. Какое-то недолгое время Цицерон подумывал еще сопротивляться, организовывать собственные уличные банды, однако друзья разубедили его. И Гортензий, еще покрытый синяками и шрамами, посоветовал ему примириться с потерями и оставить город. Удрученный масштабами и внезапностью разразившейся катастрофы, измученный насмешками, доносившимися со стороны дежуривших возле его дома банд, оплакивавший утрату достижений всей своей жизни, Цицерон приготовился к отбытию. Лишь глубокой ночью осмелился он выбраться из своего дома. Пешком, чтобы не привлекать внимания бандитов Клодия, он добрался по улицам к городским воротам. К рассвету он уже находился на Аппиевой дороге. Позади него закурились утренние дымки в очагах, и Рим растворился за бурым облаком.
Новость, распространившаяся по утреннему городу, оказалась столь же неожиданной для Клодия, как и для всех остальных. Охваченная восторгом победы толпа хлынула на Палатин и захватила дом Цицерона. Особняк несчастного изгнанника, его гордость и радость, наиболее очевидный для общества знак его успеха, был разгромлен. Затем к делу приступили рабочие. На глазах переполненного Форума дом разобрали буквально по кирпичику, а рядом, бросая тень на обломки, высился особняк Клодия во всем своем неприкосновенном величии. На тот случай, чтобы этот акт отмщения не был списан на своеволие толпы, а был воспринят как справедливое наказание врагу народа, трибун срочно провел еще один законопроект, на сей раз официально осуждавший Цицерона. На месте, где находился дом преступника, предстояло воздвигнуть храм Свободы. Оставшуюся землю аннексировал Клодий. Все это было прописано на бронзовой пластинке, которую трибун с самым суровым выражением на лице доставил на Капитолий и выставил для публичного ознакомления. Там табличке надлежало вечно оставаться в качестве свидетельства его славы и преступлений Цицерона. Стоит ли удивляться тому, что борьба за власть в Республике приобрела столь свирепый облик, если победа венчалась столь сладостной наградой.
Полоса побед Цезаря
Пока безутешный Цицерон влачился из Рима в изгнание, начиная путь, которому суждено было завершиться в глухом уголке Македонии, Цезарь устремился на север. Теперь, когда смертельная схватка между великим оратором и Клодием завершилась, у наместника Галлии не оставалось более причин задерживаться на окраинах столицы. Обстановка за Альпами становилась все серьезнее. Военные отряды германцев начали переправляться через Рейн, и волны этих вторжений уже докатывались до римской границы.
Цезарь, как обычно путешествовавший с бешеной быстротой, направился непосредственно в точку максимального приложения сил. На дорогу из Рима до Женевы ему потребовалось восемь дней. Непосредственно за озером Леман, на границе, находился длинный и устрашающий караван фургонов. Гельветы, жители Альп, утомленные своим горным отечеством, намеревались перебраться на запад. Новый наместник немедленно распознал представившуюся ему прекрасную возможность. Для начала он объявил туземцам, что рассмотрит их желание пройти через римскую территорию — а потом немедленно перекрыл границу. Для этого форсированным маршем были отправлены пять дополнительных легионов, из которых два составляли новобранцы. Обнаружив, что граница закрыта, гельветы направились на запад, в обход нее, всем своим караваном, насчитывавшим 360 000 мужчин, женщин и детей. Цезарь следил за их переходом в свободную Галлию. Захватив гельветов врасплох, он напал на их арьергард, а когда они в свой черед нанесли удар, Цезарь победил их во второй раз в свирепом бою. Уцелевшие запросили мира. Цезарь приказал им вернуться домой.
Победа была ошеломляющей — и абсолютно незаконной. В предыдущем году были приняты новые меры, регулировавшие злоупотребления провинциальных губернаторов и сдерживавшие их амбиции. Авторство принадлежало никому иному, как самому Цезарю. Вступив в бой с племенем, не подчинявшимся Республике, на территории Риму не принадлежащей, он совершенно откровенно нарушил свой собственный закон. Его враги в Риме поторопились указать на эту ошибку. Катон впоследствии даже предложил, чтобы Цезаря выдали племенам, подвергшимся его нападению. Многие сенаторы считали галльское приключение одновременно незаконным и несправедливым.
Однако большинство граждан придерживались другого мнения. Военный преступник для одних был героем войны для других. Переселения варваров всегда были кошмаром для Рима. Когда на севере начинали громыхать фургоны, отзвуки их движения эхом прокатывались над Форумом. Республика не знала более страшного пугала, чем бледнокожий, рослый и косматый галл. Конечно, Ганнибал стоял у ворот Рима и метал через них копья, однако ему не удавалось вторгнуться в сердце Республики. Лишь галлы сумели это сделать. Некогда, в начале IV века до Р.Х., орда варваров без предупреждения перевалила через Альпы и, преследуя бежавшее в панике римское войско, вошла в Рим. Лишь Капитолий остался неприкосновенным, но и ему не удалось бы устоять, если бы священные гуси Юноны не предупредили гарнизон о внезапном штурме. После того как галлы, натешившись убийствами, грабежом и поджогами, отступили столь же неожиданно, как и пришли, за спинами их остался город, решивший никогда более не переживать подобных бед. Так ковалась сталь, позволившая Риму сделаться властелином мира.
Тем не менее воспоминания о галльском нашествии оставались свежими даже по прошествии трех столетий. Каждый год в городе распинали сторожевого пса в качестве посмертного наказания тем собакам, которые не залаяли при нападении на Капитолий, в то время как гусей Юноны, в качестве воздаяния за данное их предками предупреждение, приносили понаблюдать за этим спектаклем на пурпурных, шитых золотом подушках. Более практичной мерой являлось учреждение вспомогательного фонда, который можно было использовать лишь в случае второго вторжения варваров. Даже тогда, когда Республика стала сверхдержавой, эта мера продолжала считаться вполне разумной. Когда люди жили не как граждане, а почти как дикие звери, никто не мог сказать, в какой форме обнаружится их варварство. Народ Республики помнил о том, как племя лишенных человеческого облика чудовищ-великанов, числом в целые триста тысяч, вдруг нагрянуло на город, придя от самого ледяного края мира, из северных пустынь, уничтожая все на своем пути. Мужчины этого племени ели сырое мясо; женщины нападали на легионеров с голыми руками. Если бы Марий в двух блестящих победах не уничтожил захватчиков, тогда Риму да и всему миру вместе с ним пришел бы конец.
