Многие исследователи позже обсуждали «феномен Рохо». Консервативный выходец из чиновно-офицерской среды, религиозный человек, Висенте Рохо в социально-политическом плане был неотличим от заядлых врагов Негрина, СССР и компартии – Асенсио, Кабреры, Рикельме, Убиеты. Но компартия искала (и находила!) способы сместить подобных лиц с важных постов, открыто шельмуя их «сомнительными», «подозрительными элементами», «вражескими агентами».
Рохо же, никак не связанный с компартией, словно находился под ее покровительством. Он предлагал слишком замысловатые и трудноисполнимые планы операций, препятствовал созданию «бесполезных» по его мнению укрепленных поясов (ссылаясь на опыт гражданской войны в России и тем льстя советским офицерам!). Он закулисно боролся против интербригад, однако коммунисты и советские офицеры никогда не называли его «подозрительным» и не требовали снятия его с ключевого поста начальника генштаба.
Напротив. Коммунистические газеты (даже «Правда»!) создавали Рохо рекламу. И первым рекламную кампанию в свое время начал недоверчивый по природе советский коммунист Кольцов.
Тольятти позже писал: «Рохо всегда был загадкой. Но он умелс большим искусством культивировать отношения с компартией. Как ни странно, каждый раз перед какой-нибудь военной катастрофой Рохо делал шаг навстречу партии. Перед второйфазой Теруэля он заявил, что единственной партией, в которуюон мог бы вступить, является коммунистическая. В 1938 годунакануне фашистского наступления («весеннего сражения в Леванте». – С.Д.) его сын просил дать ему партбилет, а сам Рохообращался к Негрину за разрешением вступить в компартию (Негрин ему отказал). В то же самое время он покрывал самыеподозрительные элементы из всей армии – полковников Муэдруи Гаррихо, дезорганизовал генштаб… Во время боев в Леванте влияние Рохо было направлено в неверную сторону (неправильное размещение резервов, излишние перегруппировки, ввод войскмелкими пачками). Рохо несет прямую ответственность за провал операций в Эстремадуре.
Его прокоммунистические заявления кажутся на таком фонепо меньшей мере странными».
С большинством выводов Тольятти приходится согласиться. Только по зрелом размышлении можно видеть, что странного тут мало, есть понятное и закономерное.
Тоталитарная партия, ориентированная на монополизацию власти, притягивает к себе больше карьеристов и подхалимов, чем любая другая. Рохо быстрее других понял, что такое компартия и как лучше подойти к коммунистам. Таланты Рохо состояли в усидчивости, притворстве и лести, умении обхаживать коммунистических функционеров и журналистов. Клебер считал его лицемером, Тольятти – подлецом (правда, задним числом). Тем не менее за два года он превратился из майора в генерала и занял второй по значению пост в иерархии республиканской армии.
Поучительна и карьера Сехисмундо Касадо. В противоположность принципиальным республиканцам Брандарису, Молеро, Ну-ньесу де Прадо, Сиснеросу он остался в республиканском лагере по стечению обстоятельств.
В отличие от хорошо образованного говоруна Рохо выходец из простонародья Касадо был неотесан и неуклюж. Он не читал лекций и не писал военно-исторических трудов. На его счету не числилось побед, зато были две крупные неудачи – у Брунете и под Сарагоссой. В Брунетском сражении он грубо нарушил дисциплину – после сердечного приступа самовольно оставил корпус и уехал в глубокий тыл.
Но Касадо установил хорошие связи сразу с двумя соперничавшими между собой политическими силами – сперва с ФАИ -НКТ, а затем с компартией. Этого хватило, чтобы болезненный и неудачливый командир, не пользовавшийся доверием солдат, из майора превратился в полковника и к 1939 году стал начальником штаба Армии Центра.
Эмиль Клебер в конце 1937 года писал:
«В начале войны республиканские органы имели подозрения, что Касадо связан с противником. Брат Касадо был арестован как активный фашист (националист. – С.Д.). Благодаря своим связям он остался работать в генштабе и окружил себя подозрительными типами – якобы анархистами… Некоторые товарищи считают, что Касадо может быть приближен к компартии. Я считаю ставку на Касадо опасной ошибкой со стороны наших товарищей».
Герой Мадридского сражения Миаха к 1939 году пафосно именовался «главнокомандующим сил Центра и Юга на суше, на море и в воздухе» и жил прежней славой. В оперативные дела генерал с весны 1937 года почти не вмешивался, тайно пьянствовал и даже вызывал подозрения в наркомании. Его втихомолку прозвали «свадебным генералом».
«Я командую только сушей, морем и воздухом, – ответил Миаха однажды советскому офицеру, старавшемуся что-то выяснить, –будьте добры обратиться к Негрину или к Матальяне».
Миаха сыграл негативную роль во время «весеннего сражения в Леванте», срывая выделение резервов на помощь Восточному фронту. Но он заблаговременно вступил во все партии Народного фронта. И в результате ни одна их них не потребовала сместить неработоспособного «свадебного генерала» с поста главнокомандующего армиями Центра и Юга. Молчали и кичившиеся своей принципиальностью коммунисты.
Вероятно, простонародное происхождение Касадо и Миахи плюс их скомпрометированность (Миаха был разбит в Андалу-зии, Касадо имел порочащие его связи) заставляли коммунистов думать, что подобных личностей легко держать в руках и направлять…
Зато преданные «войне до победы» военные деятели – Ас-канио, Брандарис, Галан, Кампесино, Клебер, Рекальде, Сиутат, Фонтана, Эстрада так и застряли в средних чинах на уровне майора или подполковника. Никому из них не было суждено стать командиром корпуса, тем более – армии. Асканио, Галану, Кам-песино, Рекальде, Сиутату не помогла при этом их принадлежность к компартии, Брандарису и Эстраде – к социалистической партии. Генерала Энкомиенду отстранили от дел, переведя в разгаре войны на безвластный тыловой пост. Немногим лучше была участь Хуана Модесто, которому доверили армию, когда война была, в сущности, проиграна. Энрике Листеру, чья преданность «войне до победы» не вызывала сомнений, одно время грозил военный суд.
Разложение вооруженных сил, вызванное длительным бездействием, превращалось из следствия в причину дальнейшего военного паралича Республики. К 1939 году на Андалузском и Центральном фронтах, а также во флоте большинство солдат и матросов уже откровенно не собиралось сражаться при потворстве многих командиров и гражданских властей.
Зато националисты были воодушевлены и нацелены на борьбу, несмотря на то что у непримиримого каудильо тоже были внутриполитические трудности – интриги Аранды, Кейпо, отдельных групп фалангистов, пользовавшихся усталостью населения на третьем году затяжной войны. Некоторые из них стали допускать возможность компромисса с «красными» ради скорейшего избавления Испании от германо-итальянских союзников. Сложно развивались и отношения каудильо с фюрером и дуче.
Летом 1938 года хорошо осведомленный фон Шторер доносил в Берлин о настроениях в высших слоях националистической Испании:
«Раздаются голоса, требующие окончания войны… В ставке происходят бурные разбирательства между Франко и некоторыми генералами, не выполняющими должным образом егоприказов о наступлении… Выражают недовольство руководством войной, которая развивается медленно, нанося Испании большой ущерб… Требуют найти такую формулу, которая положила бы конец военным действиям».
Озабоченность судьбой страны, самоистреблением нации приняла форму требований национального примирения.
Франко недаром считал 1938 год, принесший националистам большие военные победы, «самым трудным военным годом».
Однако в миллионной армии националистов не было сопротивления и саботажа, и она оставалась опорой диктатора. Несмотря на общую усталость от гражданской войны, недовольство многих личностью высокомерного, коварного и отчужденного от публики каудильо и его образом действий, приказы Франко и его штаба по-прежнему выполнялись. Пресыщение войной в националистической Испании, как правило, не переходило в систематическое сопротивление органам власти.
При переходе же кем-либо этой грани каудильо и его ближайшее окружение (Варела, Кинделан, Мильян, Понте, Саликет, Хиль Юсте) действовали оперативно и безжалостно. Открытых оппозиционеров тут же объявляли заговорщиками и отправляли в трибуналы.
Осенью 1938 года такая участь постигла свыше 1000 активистов Фаланги. Трибуналы без весомых доказательств обвинили их в умысле против каудильо и в намерении помириться с «красными». Смертных приговоров не последовало, однако же все обвиняемые, подобно Эдилье и его двадцати соратникам, оказались за решеткой.
