− Начнем? − спросил он разрешения.
Кайрин зажмурилась. Неужели конец?! Все?! Все?!!! Всееееее!!!!!!
− И не стоит падать в обморок. Ничто не злит больше слабоволия.
Амбуаз похлопал её по щеке. Открой глаза! Кайрин против воли подчинилась.
Их лица опять вровень. Ей было бы легче видеть умершие рыбьи зрачки. Знать что палач бесчувственен к её страданиям. Он просто выполняет свою работу. За которую ему платят. Но нет, она видела презрительно-игривый взгляд. Человек занимался любимым делом. Он пытал и калечил людей потому что.... потому что... потому что ему это доставляет удовольствие, потому что это часть его самого!
Амбуаз наслаждался моментом. Испуг, паника, обреченность, отчаяние, ужас! Какой прекрасный сонм чувств на лице его жертвы.
"Если не закричит," − загадал палач, не зная, что и пообещать, если девушка вытерпит первую боль. Ему не нужны звуки. Ему важны эмоции!
− Всего лишь сосок. Маленький кусочек вашей красивой плоти. Для начала...
Кайрин отвернулась не смотреть. Она проиграла. Столько трудов, столько стараний, столько жертв и все напрасно. Ей не понадобится Децимия. Ей не исполнить клятву , её жизнь закончится в вонючем подвале на пыточном столе, в унижении и боли. Её не оставят в покое, пока она не испустит последний вздох. ОНИ знают, сколько из нее можно вытянуть. И вытянут. А вытянув, не поверят, что больше ничего не осталось. Не поверят!
На витраже её комнаты в Бастуре под синим безоблачным небом, девочка идет по цветущему лугу, к голубой воде. Когда-то она представляла себя этой девочкой... Не сбылось... Ничего из того о чем она загадывала не сбылось... Даже месть...
Туром говорил ей: Во всяком поражении сокрыта частичка победы. Воспользуйся ей. Она воспользуется. Как только сможет. Она заберет у них свою жизнь. Вырвет себе горло, выгрызет вены, разобьет голову о стену. Она не позволит палачу долго упиваться властью над ней. Она уйдет... сбежит... пропадет... рассыплется в прах... в прах... в прах... над цветущим лугом, под синим безоблачным небом, у голубой воды.
Заскрипели расходящиеся ручки клещей. Раззявилась металлическая пасть.
В дверь постучали. Амбуаз даже не повернулся, разглядывая Кайрин. Судя по тому, как сильно оттопыривался брагетт, его возбуждение достигло пика.
Стук прозвучал настойчивей.
− Оглох что ли! - проорали в коридоре.
− Я занят, − ответил Амбуаз.
В дверь пинали.
− Занят он. Конечно, занят. Позабавиться решил. Как бы с тобой не позабавились. Открывай!
− Сказал, занят!
− Смотря для кого. Для меня понятно. Синкелл Бараман идет. Мне приказано записывать протоколы допроса, − дверь пнули и засмеялись. - Ха! Небось вставил уже. Она ж замужем неделю!. Еще не расшоркалась. Плотненько небось ходит? А?
− Где эк-просопу Аммельрой? - недовольно отвлекся Амбуаз.
− Бараман тебе и объяснит.
Палач зло буркнул и направился к двери. По пути сунул клещи обратно в огонь. Остынут. Откинул задвижку окошка, открыл.
− Хер вас несет под руккхххххху..., − оборвалась речь палача. Из затылка появился острый конец меча.
Палач завихлялся, схватился за лицо, дернулся и обмяк. Просунулась рука, откинула засов. Дверь открылась.
Не задерживаясь, Костас снял с пояса палача связку ключей. Кайрин не сдержала слезы. Всхлипнула.
− Я... Я... Я.. , − пыталась объясниться она сквозь рвущиеся наружу рыдания. - он.. он... говорил...
Костас подошел отомкнуть замки оков. Сперва ножные, потом с левой руки.
− Держись за шею, − попросил он трясущуюся в плаче Кайрин. Она крепко обхватила его. Словно боялась, что он раствориться, исчезнет, бросит её здесь. Здесь!!!!
Костас освободил правую руку и отомкнул пояс. Поставил Кайрин на пол. Снял с себя плащ и закутал. Она пошатнулась. Не держали ноги.
− Лучше понесу тебя. Так будет быстрее.
Кайрин лишь согласно замотала головой.
Они миновали длинные пустые коридоры. В прочем коридоры не совсем пусты. Кайрин видела тела стражников, надсмотрщиков, служек, еще кого-то. У лестницы распластался иерей Бараман. Девушка сильней прижалась к Костасу. Ей все равно, что здесь произошло. Пусть он только отвезет её домой.
Тюрьму покинули беспрепятственно. Те, кто мог помешать или должен, лежали в темных углах, на ступеньках, на своих постах. Цена их бдительности − кровь. Их кровь.
Костас усадил Кайрин на лошадь. Девушка с трудом выпустила его руку. Пригнулась к седлу, быть как можно ближе к нему. Никак не могла успокоиться. Иногда сильнее зажмуривалась, долго открывала глаза. Вдруг это ей привиделось и через мгновение она опять окажется в Серных Банях.
В ночном городом никто их не остановил. Виглы проезжали мимом, пару раз присматривались клефты, но посчитали, люди, ехавшие столь открыто, вряд ли представляют значимую добычу. Прохожий, углядев, на Кайрин ничего кроме плаща нет, пробурчал.
− Совсем шлюхи обестыжили. Голые по городу катаются.
Костас привез её в незнакомый дом. Маленький и тихий. Препоручил служанке. Заботливой пожилой женщине. Когда она коснулась Кайрин, та вздрогнула.
− Что ты деточка, − по-простому пожалела её женщина.
Кайрин отвели в пристройку. Служанка поливала, Кайрин тщательно терлась мочалом. Ей казалось мерзкие запахи, а самое главное прикосновения палача, навсегда въелись в кожу. И она терлась, терлась, терлась, глотая слезы. Но то, что можно смыть с тела, не смоешь из памяти. Как не старайся.
Не приди за ней Костас, плескалась бы до утра. Он отнес её наверх, в совсем крошечную комнату, где темно и ничего нет кроме кровати.
Кайрин задержала его, вцепившись в куртку.
− Ложись, − попросил он.
Согласно кивнула - хорошо, но не отпускала.
− Мне надо идти.
Отказала - нет.
Костас достал из кармана рахш и надел ей на шею.
− Твой паандаз*.
Кайрин накрыла своей ладошкой его ладонь, прижала.
− Там, на поляне.... Ты был смелее, − произнесла она шепотом.
Он никуда не ушел.
17
От веку первыми рассвет встречают фонарщики, хлебопеки и носокомии. Город еще полон сладкой истомы сна, а по улицам разносится шарканье сапог служителей света. Им первым видеть то, что город уже забыл в дне вчерашнем. Перестал вякать выброшенный в канаву новорожденный младенец, горький пьяница, позабыв дорогу домой, спит у чужого порога. Вжавшись в угол, сидит начинающая шлюшка - клиент рассчитался с ней ударом ножа. На одной из аллей, рядом с фонтаном Дев скорчился Страуш Буг, гордость столичной профессуры. Будущее светило науки, в разгоревшемся и отнюдь не научном споре, проткнули мечом. Вести словесные баталии легче, чем владеть оружием. В другом фонтане, Слез Любви, утопленница. В кордегардии виглов тишина. Спят. От декарха до рядового. Факел над входом и тот погас, дремлет, светясь точками. Ветер треплет веревки на колокольне Большого Собора. Звонарь не спешит подниматься на звонницу. Еще не время. Мерная свеча не оплавилась до метки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
