3 июня 1989 г.
Покаяние делает наше дело поистине добрым делом.
Егда в неумении пребываю, зависть злобно терзает мя, егда же навык обретаю, гор достаю обуреваюся неудержимо; Господи, грех алчный гонит мя, душа моя не ведает покоя, приими немощи моя и сокрушение мое, иных даров и жертв, Владыко, не имам.
18 июня 1989 г. День Св. Троицы. День Ангела.
Отец наместник благословил огромную просфору и поздравил меня и послушника И. П. с днем Ангела. В конце чина панагии в храме о. Владимир многолетствовал нам и братия подходили с поздравлениями.
Господи, дай память о благоволении Твоем и нам, грешным, дабы не роптали в день печали, а проливали слезы покаяния.
4 июля 1989 г.
Приезжала мама с тетей Ниной. Причащались. Но не все спокойно. Слезы, упреки, уговоры ехать домой. Тесно мне отовсюду! Укрепи, Господи, сердце мое смятенное и изнемогающее. Отцы Оптинские, старцы святые, помогите мне! Матерь Божия, утешь скорбную душу мою.
7 июля 1989 г. Рождество Иоанна Предтечи.
Служил о. Климент, архиепископ Серпуховской. Хиротония во диакона инока Михаила.
Причащался. Одно утешение мне осталось — Чаша Святая.
«Приезжала мама…»
Дополним дневник рассказом о событиях, стоявших за словами: «Приезжала мама… Слезы, упреки, уговоры ехать домой». Но прежде чем рассказать о долгом и трудном пути к Богу матери отца Василия Анны Михайловны Росляковой, напомним слова апостола Павла: «А мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие». (1 Кор. 1, 23.) Мать была не против, когда сын стал ходить в церковь. Но посты и монастырь — это уже «безумие»! Мать хотела счастья для сына, а вера возводила его на крест. И такая вера устрашала ее.
Анна Михайловна вспоминает: «Сын Великим постом постится, а я нажарю себе яичницы и посмеиваюсь над ним. Конечно, я знала, что Игорь готовится к монашеству, но и секунды не воспринимала это всерьез. И вдруг сын опустился передо мной на колени — и слезы в глазах: „Мама, благослови меня в монастырь“. И тут я в ужасе закричала про Бога такое, что сын сразу в дверь и бежать. Только слышу, как застучал каблуками по лестнице. До сих пор в ушах каблуки стучат…».
После ухода Игоря в монастырь мать исходила в слезах и до дня убийства жила надеждой — сын вернется домой.
Рассказывает тетя о. Василия Нина Андреевна Трифонова: «Когда Игорь ушел в монастырь, Анна Михайловна день и ночь плакала. Да и как тут слезы сдержать? Сын был единственный, послушный, заботливый. Из-за границы всегда везет подарки для матери, а из Сухуми, помню, розы привез. Холода стояли, цветов нигде не было, а розы были такие красивые, что его спрашивали: „Игорь, девушке розы везешь?“ А он: „Маме“.
Анна Михайловна об одном думала: как вернуть сына домой. И говорит мне однажды: „Поедем в Оптину и привезем Игорька домой“. Купили мы батон колбасы, гостинцев и приехали в Оптину без нательных крестов. А Игорь сразу наотрез: „Нет, мама, домой я никогда не вернусь“. И стал нам про старца Амвросия рассказывать — уж больно он батюшку Амвросия любил! Мать в слезы: „Кто такой твой Амвросий, что ты на него мать променял?“ Мы ведь тогда неверующие были, и нам было дико, что он ставит Господа и Его святых выше родни. Ну, думаем, совсем обезумел и надо его срочно отсюда забирать. Бегаем за Игорем с колбасой по всему монастырю, а он уже умоляет нас: „Да не воняйте вы тут колбасой. Идите лучше в храм“.
Делать нечего — пошли в храм и, посовестившись, надели кресты. А в церкви нашло на нас умиление — и так захотелось исповедаться и причаститься. По великой милости Божией мы с Анной Михайловной причастились в тот день. А ночью шла машина в Москву, и Игорь отправил нас с нею домой. Тяжело ему было с нами. Лишь теперь понимаю, как тяжело. Сейчас мне самой бывает обидно, если кто Бога не чтит и не ходит в храм. А как вспомню, что мы сами недавно творили, то понимаю — нельзя никого осуждать. Для меня живой пример — наш о. Василий. Он нам веры силком никогда не навязывал и неверием не попрекал. Он лишь молился за нас Господу и на помощь Его уповал. Что мы можем сами? А Господь все может».
Мать, как нитка за иголкой, тянулась за сыном. Приезжая в Оптину пустынь, она не шелохнувшись выстаивала долгие монастырские службы. А выйдя из храма, говорила задумчиво: «Не понимаю, как люди веруют. Почему-то я не чувствую в душе ничего».
«Даждьми, сыне, твое сердце», — говорит Господь. А сердце матери принадлежало сыну. «Какой ужас, — говорила она тете Нине, вернувшись из Оптиной, — о. Василий совсем исхудал. Глаза ввалились, сапоги разбитые и телогрейка в известке на нем. Даже улыбаться уже стесняется — видно, зубы испортил в монастыре».
Преподобный Исаак Сирии писал в наставлении монашествующим: «Если вынужден засмеяться, не выставляй наружу зубов». И этой монашеской традиции православная Русь обязана тем, что здесь не привилась «голливудская улыбка», а «скалозубами» на Руси называли известно кого.
Мать чутко подмечала перемены в сыне и не понимала их смысла, ревниво вспоминая прежнего Игоря: белозубая улыбка, элегантность в одежде и портреты в газетах с кубком в руках. Почему все рухнуло в одночасье и сын ее теперь нищий монах?
Анна Михайловна теперь держала посты и казалось бы воцерковилась. Но все в ней бунтовало против того «безумия» веры, когда по заповеди, например, нельзя осуждать. Был случай — сердобольная Анна Михайловна подала милостыню нищему, а тот купил вина. Уж как она тогда клеймила пьяниц, а о. Василий сказал: «Мама, лучше не подавай, но не осуждай». — «Это таких-то не осуждать?!»
Нина Андреевна вспоминает другой случай. У нее был день рождения. Знакомые позвонили поздравить и очень удивились, узнав, что ни мать, ни тетя даже не подозревают, что о. Василий уже месяц служит на подворье в Москве. «Отец Василий, — пеняла потом мать, — я специально узнавала: другие батюшки ночуют дома, и ездят в отпуск к родным, а ты с подворья даже не позвонил домой».
Игумен Феофилакт, настоятель Оптинского подворья в Москве, уточняет: «У о. Василия было много друзей и родни в Москве, но я не благословил его кому-то звонить. Да и сам он уклонялся от общения с миром. Он был истинный монах, и даже в Москве жил будто в затворе, зная одну дорогу: келья и храм».
Рассказывает Нина Андреевна: «Когда в день рождения мы с Анной Михайловной узнали, что о. Василий служит в Москве, то спозаранку побежали в храм. Отец Василий вышел исповедовать, а я сразу к нему. „Ну, Нина, — говорит, — какие у тебя теперь грешки?“ Исповедала я все свое плохое без утайки, а потом прошу: „Батюшка, болею я сильно и уж так причаститься хочу!“ Отец Василий благословил меня причаститься, и Анна Михайловна ругала его потом: „Батюшка, она же не говела и не готовилась, а ты такой грех на себя взял!“ А о. Василий ей объясняет: „Мама, посмотри, какая Нина больная. Вдруг пойдет отсюда и умрет? А потом Господь с меня спросит: человек к тебе приходил, а ты так немилостиво с ним поступил. Нет, не могу я такой грех на себя взять“.
Потом я другому батюшке на исповеди покаялась, что ела скоромное, не готовясь к Причастию, а о. Василий меня допустил. „Это Господь вас допустил до Причастия“, — ответил священник. И стала я православные книги покупать и читать. А до этого ничегошеньки не понимала! Только батюшку Василия любила сильно и по Причастию умирала как голодная».
Анна Михайловна уже соглашалась — пусть ее сын будет священником, но пускай он дома живет. А там, глядишь, женится, пойдут дети, а она бы растила внучат. И мать придумала план, как это осуществить. Приехала в Оптину и сказала: «Отец Василий, срочно едем домой — в Москве участки под дачи дают. Вот построишь мне дачу, а тогда как хочешь — хоть опять иди в монастырь». А отец Василий сказал, улыбаясь: «Мама, мы с тобой дачу будем строить в Царствии Небесном. Лучшего места, поверь, нет».
А в Царство Небесное она не верила. Мать жила земным, своей любовью к сыну и, страдая, видела, как он восходит на крест. И сердце матери кричало: «Сойди с креста!»
А потом наступила та Пасха, когда в дверь позвонили иеромонахи из Оптиной. Они еще молча стояли у порога, а мать без слов все поняла — сына нет на земле, но это неправда. Сын, она чувствовала, живой.
Он был для нее настолько живым, что Анна Михайловна проводила потом дни и месяцы у могилки сына, разговаривая с ним. «Отец Василий, — пеняла она ему, как при жизни, — ты зачем ушел в монастырь? А ты о матери старой подумал? Вот получишь пенсию и считаешь — за свет, за квартиру, а на жизнь остается только хлеба купить и молока. Одной верою, батюшка, сыт не будешь, и я твоей веры никак не пойму».
Анну Михайловну утешали, как умели, рассказывая о чудотворениях на могилке о. Василия. Мать не верила: «Нашли чудотворца! Ну, выдумки! Да если бы о. Василий был чудотворец, то он бы матери прежде помог». Это был труднический путь к вере — Анна Михайловна подолгу жила в монастыре, ходила на все службы и, уставая порой за день до изнеможения, неизменно вычитывала на ночь долгое правило. Подвизалась она не в пример многим, но была тем «Фомой неверующим», которому надо все «ощупать» и проверить на личном опыте.
