в ответ. Он знал правду – равно как и наверняка ещё кое-кому из Элиасов она известна. Что он выиграл с сокрытия истинных причин смерти Кассианы? На ум не приходит ничего, кроме желания обелить себя и весь свой род, поскорее замазать собственный недосмотр. Где это видано, чтобы столько Элиасов сразу да незаконную беременность проморгали? Будто не оборванной вовремя связи с молодым Понси недостаточно…
Скупо, холодно улыбаюсь Соррену и перевожу взгляд на стол, за которым сидят мои дамы и несколько фрайнэ высокого положения.
Друг Кассианы, кто он?
Вернее, она.
К мужчине юная фрайнэ, супруга императора, за советом в вопросе столь интимном, щекотливом не пошла бы, разве что к действительно близкому, проверенному другу или родственнику. Но, кроме Понси, давних друзей при дворе у неё не было, из родни только Элиасы сторожевыми псами вокруг. Поэтому я склоняюсь к даме, молодой женщине немногим старше самой Кассианы, возможно, замужней и почти наверняка состоявшей в её свите. Слишком юные фрайнэ редко когда настолько хорошо осведомлены о подобных вещах, иные добродетельные, воспитанные в монастырской строгости девы и о происходящем между супругами на брачном ложе знать ничего не знают. Фрайнэ из свиты окружали Кассиану ежедневно, а порою и еженощно и случись жене императора сблизиться с кем-то из них больше, чем с другими, вряд ли это привлекло бы внимание. И даже осведомлённые дамы, замужние ли, отказавшиеся от венчальных символов, не держат у себя снадобий для таких случаев, не всякая богобоязненная женщина пойдёт против воли Четырёх. Может ли быть так, что Кассиана рассказала верному другу о своём затруднении не той злополучной ночью, но раньше, и он раздобыл к следующему визиту девушки нужную настойку? И как, по каком удачному стечению обстоятельств из целой немалой свиты супруги государя поблизости оказалась именно Мадалин? Не Шеритта, бывшая старшей дамой, не кто-то из других молодых фрайнэ? Едва ли перепуганная насмерть Марла выбирала, к кому можно обратиться, а кого лучше обойти стороной. Заодно я пытаюсь вспомнить, кто был старшей дамой в свите Верены, если Шеритта к тому моменту покинула двор?
Утренние трапезы, как, впрочем, и вечерние, стали куда короче, проще и скромнее после моего отравления и по сей день не вернулись к прежней продолжительности и излишествам, если только нет повода для особого торжества. Знаю, не всем придворным, привыкшим постоянно столоваться в общей зале, пришлись по нраву задержавшиеся эти перемены, однако непохоже, чтобы император желал обратить их вспять. Я отмечаю, что всё чаще дворцовые завсегдатаи отдают предпочтению завтракам в своих покоях, всё больше придворных уезжают в городские дома или в поместья. Говоря по чести, мне это обстоятельство лишь в радость, я в Беспутном квартале за неделю не видела столько людей, сколько вижу в императорской резиденции за день.
После завтрака я навещаю Миреллу, затем меня ожидают беседы с учителями и наставниками для моей дочери. Между делом я уточняю у Шеритты, кто был старшей дамой в свите фрайнэ Верены, и узнаю, что ею была – вот диво дивное! – Мадалин. Третья супруга императора производила впечатление фрайнэ достойной, благовоспитанной и добродетельной, лишённой капризов и безрассудной храбрости Кассианы. Девушка исполняла свой долг как умела и как её учили, мужу не прекословила, наперекор старшим не поступала. Возвышение Верены подняло на прежде недостижимую высоту и весь её род из далёкой южной Эсконии, до того столь же незначительный, незаметный, подобно роду Бенни. Ныне трудно уже судить, было ли милостью Благодатных, что среди немногочисленных родственников Верены не нашлось никого в должной мере влиятельного, честолюбивого, чтобы взять под свою опеку юную неопытную девушку, впервые оказавшуюся при дворе, и через неё проложить себе путь к власти. Род Верены как взлетел в одночасье, так и пал стремительно с внезапной смертью своей дочери, пробывшей супругой государя всего пять месяцев. Говорили, что Верена боялась того, что случилось с её предшественницами, боялась, что и её ждёт та же участь, что не напрасно третью четвёрку дев жребия прозвали сужеными смерти. Бледная, скованная по рукам и ногам страхами, не жена императора, а девушка-тень, день-деньской прячущаяся ото всех в дальней части своих покоев.
Шеритта пересказывает мне то, что узнала от мужа и тех, кто был тому свидетелем, и я пытаюсь рассчитать, в чём была выгода Элиасов, что они могли получить с её смертью. А может, я заблуждаюсь и на самом деле никто из них не повинен в гибели Верены. Просто мне нужен виновник, конкретный злоумышленник, не призрак из моих предположений, не пустое имя из списка недругов, а Элиасы кажутся наиболее очевидными претендентами на эту роль.
Моя свита продолжает разрастаться, точно дерево после обрезки. В покоях появляется высокая темноволосая девушка, которую Шеритта представляет как фрайнэ Лаверну Дэлиас, мою новую даму. При виде фрайнэ Лаверны, почтительно присевшей предо мною в глубоком реверансе, Брендетта корчит гримасу, наполовину брезгливую, наполовину высокомерную. Дочь господина Витании даже не пытается скрыть своего ревнивого отношения к суженой фрайна, нечаянно завладевшего юным девичьим сердцем. Я приветствую фрайнэ Лаверну, отмечаю с удовлетворением, что во взоре её ясных синих глаз нет дерзкого вызова, ледяной надменности, насмешливого презрения, свойственных Брендетте. Раз уж я не могу обойтись без свиты, то, по крайней мере, хотелось бы, чтобы фрайнэ, её составляющие, вели себя надлежащим образом, не подчёркивая беспрестанно, какого они мнения о своей госпоже. Думать обо мне они могут что угодно, но правила хорошего тона и придворного этикета требуют, чтобы каждая из них на людях являла собою образец преданности и почтения по отношению к супруге государя. Ни к чему напоминать мне, кто я и откуда, я и сама о том не забываю.
После череды бесед я выбираюсь на недолгую прогулку с Миреллой по набережной. Аллеи уже расчищены, по обеим сторонам поднимаются сугробы, вызывающие у дочери искренний восторг. Белоснежный покров искрится на ярком солнце, поскрипывает под подошвой моих сапожек. Нас с Миреллой сопровождают Шеритта и Брендетта, Лаверна остаётся в покоях. Илзе я с утра ещё не видела и не скрываю своего удивления, когда она, закутанная в подбитый мехом плащ, вдруг догоняет нас, пока мы идём неспешно вдоль скованной льдом Инис. Илзе удостаивается очередного недовольного взгляда Брендетты, равняется со мною, берёт под руку. Мы не останавливаемся, продолжаем идти как шли, но внезапное появление Илзе отчего-то рождает во мне зябкую тревогу.
– Что-то случилось? – спрашиваю вместо приветствия.
Илзе качает головой, держась подле меня так, чтобы следующие за нами дамы не могли расслышать
