Сама Софинька была высококвалифицированной специалисткой редкой профессии: по едва заметным признакам она отбирала сорта пшеницы, ячменя, овса и работала на семеноводческой станции, где ее очень ценили. Но когда я свиделся с нею, ее неожиданно уволили как чуждый элемент, и она, запасшись убедительными рекомендациями, хлопотала о восстановлении в должности, ей удалось устроиться в библиотеке. Она мне рассказывала, что работы было много, она проверяла подряд все книги. Сочинения авторов - врагов народа отбирала, куда-то книги увозили сжигать, предисловия, написанные врагами, она вырывала, крамольные названия типографии замазывала тушью.
В Куйбышеве жили с семьями наши знакомые - два брата Львовых, Юрий и Сергей,- племянники премьера, высланные после убийства Кирова из Ленинграда. Софинька хотела меня к ним повести в ближайшие дни.
Утром она проводила меня в управление строительства гидроузла. Мы расстались, и больше я ее не видел.
Когда через несколько дней я приехал в Куйбышев за оставленным у нее костюмом, то обнаружил на дверях печать. От хозяйки узнал, что Софиньку арестовали, в ту же ночь были арестованы и оба брата Львовы. К их женам я идти побоялся. И братья Львовы, и Софинька исчезли навсегда. А костюм мне удалось выручить лишь года через полтора.
2.
Строительство Куйбышевского гидроузла не начиналось, местные геологи и геодезисты вели изыскания, местные инженеры и техники занимались проектированием, старались добросовестно, однако, по мнению приехавших из Дмитрова новых руководителей - Жука, Семенцова и других, усердствовали вяло. А в системе НКВД привыкли к лозунгу "Скорей-скорей! Давай-давай!".
Я предстал перед надменным взором начальника отдела геологии Семенцова. Он направил меня за сорок километров в деревню Старо-Семейкино. Там вдоль левого притока Волги, небольшой реки Сок, начинались геологические изыскания.
Я поехал на рейсовом автобусе, далее шел шесть километров пешком. В Старо-Семейкине меня встретили два геолога, которые раньше работали на Канале, оба с подмоченной репутацией - Федотов раньше сидел, а Троицкий был сыном священника.
- Долго же вы ехали!- воскликнул Федотов, посмотрев мои документы.
Вообще-то я действительно ехал две недели, оправдывался, что-то врал, не мог же я объяснить, что задержался из-за свадьбы сестры.
Пока геодезические инструменты еще не прибыли, я отправился рекогносцировать местность, иначе говоря, разгуливал туда и сюда и разыскивал ранее поставленные геодезические знаки. А самое главное, я искал квартиру для себя и для своей семьи.
Деревня Старо-Семейкино была большая, домов в полтораста, местные жители - мордва - отличались гостеприимством, но жили бедно и грязно, почти все дома были покрыты соломой, в многих отсутствовали полы. Я устроился в просторной, в одну комнату, избе, семья - отец, мать, трое детей, молодой парень, брат отца, и бабушка от которой пахло мочой, мебель - бабушкина кровать, стол и лавки, остальные члены семьи спали на полу. Хата считалась одной из лучших, но я понимал, что везти сюда Клавдию и обоих сыновей было невозможно. Придется нам жить врозь. Надолго ли? Обещали построить барак для служащих. Но когда построят - неизвестно.
Написал я грустные письма жене и родителям. Привезли мне геодезические инструменты, нанял я трех девушек-мордовок и принялся за работу. При их оформлении произошел казус: подсовывал я девушкам подписать бумажки с грифом "сов. секретно", что обязуюсь никогда никому и т. д. Девушки испугались, никак не могли понять, что за грозная бумажка. С трудом я их уговорил подписать.
Мне приходилось много ходить по окрестностям. В ту осень урожай получился обильный, но полностью убрать его не успели. Я видел нескошенные нивы, снопы в копнах, кучи прорастающей пшеницы, видел на этих снопах диких гусей, однажды даже дроф, огромных птиц, которых издали я принял за овец. Речка Сок была узкая, извилистая, вся заросшая кустарником, с озерами на пойме. Старо-Семейкино тянулось вдоль ее левого берега, невдалеке от домов поднимались горы, сплошь поросшие густым, с кустарником, лесом.
Как-то я нивелировал близ дороги, идущей от большака, и вдруг увидел легковую машину, продолжал глядеть в трубу, машина остановилась. Из нее вылез - я так и обомлел - сам главный инженер будущего строительства Жук. Тяжело переваливаясь, он зашагал по нескошейной пшенице прямо ко мне.
- А, Голицын! Здравствуйте! - приветствовал он меня и протянул руку.Что вы тут делаете?
Гордый тем, что он меня узнал, я начал объяснять, говорил четко, отрывисто, знал, что он ценит краткость.
- На какой отметке мы стоим? - неожиданно спросил он.
А тогда крупномасштабные карты еще не считались столь сверхсекретными, как позднее. Мне выдали в Куйбышеве планшет с окрестностями Старо-Семейкина, который я успел тщательно изучить. Менее находчивый техник, наверное, начал бы мямлить: "Да приблизительно, да ответить затрудняюсь". А я с апломбом выпалил:
- Столько-то и столько-то десятых метра!
Жук пожелал посмотреть в трубу нивелира и начал ею водить по всей пойме реки. Я понял, что он, зная отметку, на которой мы стоим, пожелал примерно выяснить, как далеко разольется будущее водохранилище по долине Сока. Оторвавшись от трубы, он спросил меня, как я устроился и доволен ли работой.
Я, разумеется, ответил, что очень доволен. Неужели буду жаловаться, что тоскую без семьи, а привезти сюда жену и детей невозможно? А работой я действительно был доволен. Ведь я могу, как говорится, проявлять инициативу.
Жук уехал. Вот каким он был руководителем, не то что нынешние вельможи! Узнал меня, разговаривал со мной, мелкой сошкой. О том, что он помнит лица и фамилии тысяч людей, ходили легенды...
Начали прибывать работники во вновь организованную изыскательскую партию, устраивались на жилье в хатах Старо-Семейкина; приехали буровики разведывать породы, приехали бухгалтер, счетовод, нормировщик, геологи, наконец, прибыл начальник партии. Работы начались, я показывал точки, где бурить скважины и копать шурфы. Каждый день на грузовиках привозили заключенных. Они работали под конвоем на скважинах и шурфах и одновременно строили для себя зону - окруженные колючей проволокой бараки, а также отдельный барак для вольнонаемных, в котором и я мечтал получить комнату.
Когда сестра Маша перед своей свадьбой наставляла меня, она мне говорила:
- Будешь работать с геологами, смотри не попадай в подчинение к начальнику партии Цареву, препротивный дядька и к тому же стукач.
Именно Царев прибыл в Старо-Семейкино руководить. Неприятный, грубый, не очень грамотный, но с большим самомнением. Меня, правда, он ни разу не обрывал, просто повода не было, да и работал я самостоятельно и отдельно от других с тремя девушками-реечницами. А с геологами он ссорился постоянно. Целый год руководил, знал только окрики и стук по столу кулаком. Геологи поставили ультиматум: или мы, или он. И Семенцов вынужден был его перевести куда-то еще. Они были люди интеллигентные, симпатичные, доброжелательные. Назову прежде всего Всеволода Вячеславовича Сахарова - сына того грозного старика Вячеслава Викторовича, у которого в 1930 году я начинал свою трудовую деятельность. Его сын заканчивал заочно геологический вуз и в старо-семейкинской партии занял должность старшего геолога. С резко выраженными армянскими чертами лица - крупный орлиный нос, крупные черные глаза, густые брови - он был в молодости, наверное, красив, напоминал свою мать-армянку. Человек высокой культуры, он много читал, с ним было интересно разговаривать. Он очень тепло относился ко мне, сочувствовал, что я грущу по оставленной семье, говорил, что и у него жена живет в Москве. Мы рассуждали об искусстве, о литературе, вспоминали общих знакомых, но была граница наших бесед, которую мы не переступали. О политике, о неудачах пятилетки, об арестах мы, если случайно упоминали, то сразу спохватывались и переходили на иную тему. Не было у нас стопроцентного доверия друг к другу. Я не доверял, потому что жизнь заставила меня относиться к людям осторожно. А Сахаров да, наверное, и многое другие, с кем мне приходилось тогда общаться, спрашивали себя: как это получилось - бывший князь и уцелел?..
Прибыл в Старо-Семейкино к нам в партию геолог Борис Леонов с женой Катей Апасовой. Оба они учились в Ленинградском, университете. Еще в начале тридцатых годов Борис попал в лагеря по делу группы "Золотой молодежи". Мне, конечно, было интересно его спросить, что за группа, но спрашивать не стал. Однажды, выпивая вместе, он признался, что сидел в одном лагере с отцом Павлом Флоренским, рассказывал, как тот, будучи в заключении, занимался проблемами вечной мерзлоты, но на мой вопрос, как он умер, отвечать не стал. И в дальнейшем никогда о нем со мной не заговаривал. А теперь исследователи никак не могут доискаться, когда и при каких обстоятельствах скончался великий философ земли русской.
