Она очень здорово соответствовала своему названию, а название было — «Я догоню вас на небесах».
В девяносто лет на адреналине далеко не упрыгаешь. Одолевая тоннель, старый немец не меньше десяти раз приходил к выводу, что совершенно точно умрёт прямо здесь и сейчас и всё для него, таким образом, счастливо завершится. Но сердце всякий раз точно спохватывалось, оживало и решало постучать ещё. И он продвигался вперёд.
За десятилетия здесь, кажется, даже новой пыли не появилось, да и откуда бы. Если как следует присмотреться, наверное, можно даже различить на полу следы. Его собственные, Ойгена, Ганса…
Высматривать следы Фридриху недосуг. Если нагнуться, можно не выпрямиться. Он ревниво следит только за проводами — ему интересно, что же здесь, в самом деле, случилось и почему у аненербовцев не сработала установка. Он много лет думал об этом. Он теперь всё знал про безумного гения, чью фамилию тогда впервые услышал. И про Тунгусский метеорит, который на самом деле отвело от планеты излучение Теслы.
Потому что Тесла изобретал щит, а вовсе не тайное оружие, нацеленное в сердце Земли…
Когда в стене замаячила арка, что вела во вспомогательный зал, у Фридриха Золлингера плавали перед глазами радужные круги. Он так измучился и устал, что не испытал никаких чувств, даже не вслушался в поисках токов боли и умирания, что были так внятны здесь в тот прошлый раз. Пол под ногами качался, и старик не мог понять, мерещилось ему это от слабости или земля действительно колебалась.
А потом впереди открылся тупик, и в свете налобного фонарика неестественно ярко полыхнули рубильники.
Все — включённые.
Кроме одного, самого последнего.
На полу распростёрлась окаменевшая мумия в полосатом балахоне. Мёртвая рука крепко удерживала последний рубильник, переведённый в нерабочее положение.
— Так ты правда был жив, — вслух сказал Фридрих Золлингер. — Значит, мне не почудилось…
Больше всего ему было жаль, что Штефану он этого уже не расскажет. Ни Штефану, ни внуку Вальтеру, ни кому-либо вообще.
Ещё хотелось сесть рядом с русским и сказать ему что-то самое важное прежде, чем сердце отсчитает последние оставшиеся удары. Но пока было нельзя.
Задыхаясь, прижав локтем бок, бывший сапёр подошёл к рубильникам и выключил их.
Все, один за другим.
Ему показалось, будто само пространство кругом него вздохнуло с большим облегчением.
Силы тут же иссякли окончательно. Золлингер прислонился к стене, ему нужен был отдых. Он всё-таки сумел. Он дошёл. Он всё сделал. Сейчас успокоится сердце, и он пойдёт обратно наверх. К Штефану. Может, он сумеет проковылять всего десяток шагов, но, может быть, и побольше…
Колени между тем подгибались, старик плавно сполз по стене и остался сидеть рядом с мумией русского. Как и хотел, поначалу.
Однако зрение, затуманенное усталостью, слегка прояснилось, а налобный фонарик продолжал светить, и Золлингер увидел, как из стены вышел мальчик. Коренастый, непропорционально широкоплечий. Его глаза были двумя пятнами светящейся бирюзы.
Он не обратил на старика никакого внимания. Повернувшись к рубильникам, он недовольно мотнул головой, шагнул вперёд — и стал их включать.
Один за другим…
Вспышка за вспышкой проклятого серебра из древних гробниц…
Пространство опять напряглось, и гранитные жилы свела новая судорога.
Каменщик потянулся к последнему рубильнику, но здесь его ожидало препятствие. На чёрной рукоятке лежали сразу две ладони, мёртвая и живая. Мумия, застывшая в последнем движении, смотрела глазницами в пол. Живой накрывал её руку своей и молча смотрел Каменщику прямо в глаза.
Каменщик очень хотел посмотреть, что же всё-таки будет, если включить не пять блестящих рычажков, а все шесть. Он знал, что легко отбросит дряхлого живого и ещё легче раскрошит окаменевшую кость.
Вот только перешагнуть через взгляд старика почему-то оказалось ещё трудней, чем спорить с Ловцом…
Вскочив, Каменщик одним движением смахнул больше половины щитка, обрывая его связь с теми штуками в замурованном зале, и бросился в стену. С потолка сразу посыпались камни, которых Фридрих Золлингер, впрочем, уже не увидел. Земля что-то стряхивала с себя, гранитный коридор силился завязаться узлом, ход, много лет назад проделанный в недрах, схлопывался по всей длине. То ли где-то там зло топал ногами Каменщик, которому не дали поиграться, то ли одна за другой срабатывали ловушки… Два маленьких фонарика по концам тоннеля светились ещё какое-то время, потом их заволокло пылью.
Почётный эскорт со знаменем без чехла и траурной лентой.
Два закрытых гроба на лафетах. Полковник с траурной повязкой на левом рукаве морщится. Не он один знает, что останки в гробах, скажем так, символические.
Брать ответственность на себя… Что ж, он это умеет. Ему ещё скажут что-нибудь про то, что он хоронит боевого генерала вместе с солдатом из дивизии СС. С одинаковыми почестями… Да и наплевать.
На месте погребения выстраивается колонна.
Играет военный оркестр. Кулики и куропатки разлетаются в ужасе.
Портреты, венки из вереска и болиголова, ордена, парадная форма… Всё было чинно. Картину чуть портили только два молодых немца в кроссовках и штормовках у гроба Фридриха Золлингера. Правду сказать, Полковник побаивался, не вздумает ли Гюнтер отсалютовать соотечественнику… по-ихнему. Однако этого не произошло. Может, оттого, что правая рука у Гюнтера была занята. Она крепко сжимала ладошку полной темноволосой девочки. Алла всхлипывала и совала носовой платок под очки, рискуя их потерять.
Теперь надо сказать речь.
— …Когда-то были врагами, — гулко произнёс Полковник. — …Погибли вместе на боевом посту… Ради мира и жизни на всей земле…
Склонилось знамя, почётный эскорт отдал почести. Грянул салют. Полковник не выдержал и тоже три раза выстрелил в воздух из личного пистолета. Оркестр повёл гимн. Камень принял гробы и сомкнулся над ними. Внучок нациста, кажется, плакал.
Всё кончено?
Что ж. Будет ещё один обелиск. Этой земле не привыкать.
— Кристина, ты должна что-нибудь сделать! — Марину трясло не то от нервов, не то от злости. — Нет, я точно с ума сойду!..
— А касательно чего сделать-то? — осведомилась Тина.
— Видишь ли, Виталик отказывается отсюда уезжать. Он говорит, что пока останется здесь жить… «Пока», слышали вы!.. А увезут насильно — сбежит и вернётся пешком. Как те оборванцы, которых Сандра подкармливала на бензоколонке. Господи, за что?!
— Во дела, — отреагировала дочь.
— Ты должна поговорить с братом!
— Обязательно! — кивнула Кристина. — Сама хочу!
В бывшей пещере Жадины было тепло и сухо. Все вещи прибраны, в нише — букетик цветов.
— Здравствуй, Вещь, — сказала Кристина.
— Здравствуй.
— Я знаю, ты сейчас от меня устанешь, но мне бы брата увидеть…
— Конечно, — легко согласилась рыжеволосая девочка. — Только ты не уговаривай его. Ему сейчас здесь хорошо.
Тина пытливо спросила:
— Можешь объяснить? Мне с Подлизой всегда было трудно разговаривать…
Вещь кивнула:
— Попробую. Ты жила спокойно, как могла и хотела, а он всё время оправдывался, что есть. И пытался доказать, что полезный.
— Как это?
— Он много раз слышал, дескать, если бы не дети, ваши родители что-то такое важное в жизни сделали бы…
— Да фигня это! — возмутилась Кристина. — Никаких учёных-физиков из них бы и так и так не вышло! Что я, тётю Сандру не видела?
— Ты знаешь, и я знаю, ты слышала то же самое, но не забивала себе голову, а Виталик…
— Слушай, Вещь, а где Подлиза-то?
— Я здесь. — Виталик вышел из темноты на свет. — Ты маме как-нибудь внуши, ладно? Я ведь не насовсем, я потом вернусь, мне сейчас надо… ну… измениться… Вот как Кирилл изменился… Понимаешь?
— Я-то, может, и понимаю, — неуверенно проговорила Тина. — Но вот пэрентсы… ой, вряд ли…
— Но ты всё-таки попробуй, — улыбнулся Виталик. — Они ведь не одни, у них ты пока остаёшься. Они тебя всегда больше любили, как я ни старался… подлизаться… И я здесь тоже не один, я с Рыжиком…
— С Рыжиком?
— Я не могу называть человека Вещью. А Рыжик — ей даже нравится…
— А она от тебя не устаёт?
— Не-а. Смотри. — Виталик снова безмятежно улыбнулся и пустил с ладони на ладонь маленькую яркую радугу. — Это она меня научила. И ещё слушать, как рыбы разговаривают. И муравьи, и деревья…
— Патовая ситуация получается! — громко сказала Александра. — Как с арабо-израильским конфликтом или с вырубкой амазонских лесов. Все понимают: надо что-то делать. И одновременно, что сделать ничего нельзя…
— Каменщику этому хорошо бы влепить прямое попадание от Полковника, — мстительно сказал Порядин. — Крылатой ракетой, на меньшее не согласен. Вместе с девчонкой и ещё парой этих… художников…
