(Н. Г.)
«ИРОНИЧЕСКАЯ МОЗАИКА. Два слова о Царёве».
— Он старушке не уступит тропинку!
— У него начисто отсутствует чувство третьего лишнего. Мы вчера идём из альма-матер: я, одно утончённое создание и Царёв. Уж я ему и так и эдак даю понять, чтоб оторвался. Он хоть бы хны!
(«Гоголевец», 1968 г.)
— А шла-то с Бобом и Царём — я!
(Капа — Людмиле, 1968 г.)
— Когда сняли перчатки, я спросила Капу: «Можно к тебе ночевать?» «Мамочка, ты же у нас общественный будильник, а через пять часов как общежитие встанет на медицину?» Ну, говорю, тогда, Боб, мы доверяем тебе женщин!.. Капу и Дунечку.
(Четверпална, 1968 г.)
«Когда Четверпална сказала: «Боб, мы доверяем тебе женщин», Людмила расстегнула чехол, достала гитару и пропела:
Эх, кабы Волга-матушка да вспять побежала-а,Кабы можно было да жизнь начать сначала.Кабы дно морское да можно бы измерить,Кабы добрым молодцам да можно было верить!
Какие великие песни у нашего народа! Как я люблю русский народ!»
(Из дневника Дунечки, 1968 г.)
— Вставайте, граф, рассвет уже полощется,Из-за озёрной выглянул воды.И, кстати, та, вчерашняя молочница,Уже поднялась, полная беды...
(Из любимой песни Боба, 1968 г.)
— Дунечку мы проводили, а возле её дома грязища, Боб поскользнулся и больно ударил меня в ногу. «Осенняя распутица толкнула их в объятия друг друга!» — обнял он меня. От него пахнуло отрыжкой. «Любка, Любка, выходи за меня замуж!» — сказал он.
(Капа — Людмиле, 1968 г.)
— Из всех ваших мальчиков на процессе вел себя достойно только один Боб. На вопросы следователей он отвечал односложно. «Вы состояли в тайном обществе знатоков истории?» «Нет». «Но вы бывали в подвале детского сада?» «Да». «Что же вы там делали?» «Пили». «А о чем говорили?» «О бабах...»
(Рома Ведунов, 1992 г.)
— Году так в 87-м я пришла к Царёву на день рождения. Ну, все уже преуспевали, а у меня одно стихотворение опубликовано... Почему, говорю, мне не везёт? Боб как захохочет:
— А ты попробуй продать душу!
(Грёзка, 1992 г.)
— Мурзик жалобу написал: телеграммы не принесли тут... на его рожденье. Они теперь нам мстят: носят по три раза одну и ту же телеграмму, поздно ночью и рано утром в том числе, чтоб досадить. Но на разных бланках. То розы, то гвоздики. Мы с Бобом поднимаемся по лестнице, а почтальон нас обгоняет с телеграммой. Я расписалась, почтальон разочарованно убрёл вниз, а Боб: почему поздравительные телеграммы ночью?.. На бланке — каллы. Боб: «Если нас поздравляют, то... ты мне ещё не ответила!» «Совсем тебя развезло», — говорю... Такое уж у него хобби — всем объясняться. Опять его водевилит.
(Капа — Людмиле, 1968 г.)
— Капа! Ты ведь не Лариска!.. ТЕБЕ он не посмеет так просто... Вот сейчас явится трезвый, с розами и на коленях повторит своё предложение!
(Людмила — Капе, 1968 г.)
— Сама я уже тогда знала, что Боб не явится ни с розами, ни без оных, потому что... не потому что я без оных была, а просто... в любимой песне Боба граф что утром думает: «Что было ночью — словно трын-трава... Привет! — Привет! Хорошая погода. Тебе в метро, а мне вот на трамвай».
(Грёзка, 1992 г.)
— «Гоголевец» висел на стене и привычно окуривался читателями-почитателями. И весь посвящен мне! Капа стоит — брызгает духами на свою статью. Я говорю: хватит! Я польщён, но надо снять! Деканат нас в порошок сотрёт! Кстати, познакомься, это Евка, манекенщица...
(Царёв, 1968 г.)
— Боб ручку у меня поцеловал и спросил у Царёва: «Где месторождение таких длинноногих?»
(Евка, 1968 г.)
— Помню: все читают «Гоголевец», тут же кто-то кому-то наспех пересказывает сюжет «Фауста», и вдруг все замерли. «Как говорил Фауст, чувства превыше всего...» — услышала я последнее из Гёте. Галя Гринблат щёлкнула волшебно своим зонтом, и он... начал складываться в огромный алый цветок. Волшебно! На всю жизнь я запомнила это чувство зависти! К капиталистическому чуду... В тот миг я просто не могла ненавидеть мир империалистов, понимаешь!.. Галин алый зонт — подкоп под коммунизм, я чувствовала это. Комсомольский значок прямо сжигал грудь. Такое вот раздвоение личности испытала... да-да... А в Париж Галя не ездила — Царёк вечно всё преувеличивал.
(Четверпална, 1968 г.)
— Ну, что тебе, Капа, сказал Боб? Ничего? Негодяй. Отмстить ему! Око — за зуб!..
(Людмила — Капе, 1968 г.)
— Людмилозавр, ты сегодня кровожадна, как никогда! Разве что женить его надо, чтоб не превращал в хаос жизнь женщин. Разум должен торжествовать над хаосом... Шерерша хорошо умела это делать — женить...
(Капа — Людмиле, 1968 г.)
«Галя Гринблат пришла на медицину и как ни в чём не бывало стоит читает наш «Гоголевец». На Царева просто жалко смотреть! Ешё б секунда, и я все ей высказала б... Как можно бросить такого человека!»
(Из дневника Дунечки, 1968 г.)
«Мурзик научил меня от гайморита по-йоговски промывать нос подсоленной водой. Вкуса слёз. Очень хорошо знаком мне этот вкус. Спасибо Бобу!»
(Из дневника Капы, 1968 г.)
— В ЦУМе встретила Мурзика. Чудеса! Он всегда походил на Меньшикова, который с картины Сурикова «Меньшиков в Берёзове». Но перестройка же — и он перестроился: ёжик на голове, на американского бизнесмена стал похож.
(Н. Г., 1992 г.)
— А я сегодня видела нашу курносую, как смерть, деканшу и не узнала её!
— Что, Грёзка, она так изменилась?
— Нет. Я так изменилась. Склероз. Она первая поздоровалась...
— Грёзка, у тебя это специально?
— Что?
— Кофта наизнанку. Помню: в детстве бабушка учила: если в лесу заблудишься, надо платье переодеть наизнанку, чтобы найти дорогу...
— Значит, вы думаете, что я заблудилась в жизни? А вы не заблудились — подстилаясь?
— Что?
— Навозом ложась под следующие поколения? Это самое что ни на есть заблуждение, советское, опять жить ради светлого будущего... У вас валокординчик есть? Дайте, я выпью... да не каплями, а всё.
(Разговор, 1992 г.)
— По коридору больницы ползли полчища пиявок. Там дневной свет ещё — пиявки отливают зелёным... Ползут, как слепые в пространстве, словно спрашивая всем своим видом: зачем мы здесь оказались? Куда дальше двинуть?.. И тут встречаю Процкого. Он мне сказал: студенты-медики закончили опыты и слили в унитаз две огромных бутылки пиявок... а они вот ползают теперь по больнице...
(Боб — Сон-Обломову, 1968 г.)
— Боб закричал: «Ты присосалась ко мне, как пиявка! Тебя и в унитазе не утопить, как этих кровососов». Я вижу: с одной стороны, поносящий сын, с другой — словесно поносящий Боб... И тут я поняла: они послали его, чтоб мне показать, какой он негодяй... Чтоб меня окончательно столкнуть в яму. Я сказала себе: выстою. Поцеловала Боба в щеку и ушла в палату.
(Лариска, 1968 г.)
— За что я не люблю вашего Боба — за несчастные глаза влюблённых в него женщин!
(Посторонняя, 1992 г.)
— Друзья и враги — это просто. Первые разделят и радость твою, и беду. Вторые, наоборот, порадуются твоей беде. А есть ещё завистники: они только беду разделят. Но Боб — из тех, кто разделит только радость, приятное. Назовём таких людей — приятелями. Он не клюнул на Лариску и её больного сына. Потому что он из ПРИЯТЕЛЕЙ. Кто сейчас может быть ему наиболее приятен — Евка...
(Капа — Людмиле, 1968 г.)
«Литературка» как юмор подавала фразу «Шли годы. Смеркалось». А уже наступала брежневская зима с её идеологическими морозами. ОНИ УЖЕ ЗНАЛИ, КАКИМИ САМИМИ СОБОЙ НУЖНО БЫТЬ! А те, кто не знал, то и дело попадали под обстрел. Режим опять искал врагов и врагов! А тут на защите дипломов Римма Викторовна спросила у студентки: «Вот вы долго занимались заговорами, написали работу. А с чем могли бы вы сравнить их в современной жизни?» Студентка руками развела, а Римма: «С лозунгами. «Народ и партия — едины!» Это же типичное заклинание, заговор». Все только восхитились Римминой мудростью. Это было весной 68-го. Ну а потом танки в Чехословакию, и деканша стала Римму гноить. С каждым днем смеркалось всё сильнее...
(Н. Г., 1992 г.)
— Что у вас сделалось с Капой? Она словно всё время ищет, на ком повиснуть! То под руку с Людмилой идет, то висит на Дуне!
(Римма Викторовна, 1968 г.)
— В самом имени Риммы я вижу отсветы Древнего Рима, где Сенека впервые выступил против доносительства.
(Игорь, 1968 г.)
— Помните: Мурзик с выражением ужаса на лице рассказывал, как ему не везёт в командировках? Только сядет в Москве в купе, сразу вносят на руках пьяного спящего артиста Жжёнова! И он спит всю дорогу. И так несколько раз... Мурзик не мог найти материалистического ответа этому совпадению. А теперь «Огонек» опубликовал мемуары Жжёнова про то, как он в лагере мучился. Понятно уже, почему ему иногда хотелось напиться, но почему судьба его забрасывала в купе к Мурзику? Может, надо ещё пожить, и это будет понятно...
