Гнилец наклонился к Маану. Он оказался так близко, что Маан ощутил исходящий от него смрадный запах, сладкий, похожий на гнилостный. Он мог рассмотреть трещины в коже, уже не бывшей человеческой, набухшие лимфатические узлы под ней, россыпи гнойных пятен, разбросанные по янтарной поверхности. Огромное гниющее заживо разумное дерево — вот что это было.
Огромная раковая опухоль, сохранившая разум.
Средоточие самой Гнили.
Маана вывернуло, задыхаясь, он исторгнул из себя зловонную горькую желчь с запахом джина. Это почти лишило его сил — мир опять потемнел, словно отступил на шаг.
— Я долго тут жил. Тихо. Я пришел сюда, когда все понял. Это был мой новый дом. Я не мог оставаться — там. Там были люди. А тут не было никого. Тут тихо. А теперь пришел ты. За мной.
Он говорил беззлобно, даже спокойно, но это было обманчивое ощущение. Маан понимал, что в любой момент Гнилец может размозжить ему голову. Одним движением руки, даже не напрягая сил. И то, что он до сих пор жив, скорее редкая, непонятная удача. Возможно, если Гнилец не наигрался с ним, у него есть шанс дотянуться до пистолета.
Маан понимал, что шанса застрелить Гнильца у него нет. Слишком быстрая тварь, слишком проворная. И еще разумная, что редкость для «тройки». Если Гнилец сумел ударить и опередить Маана тогда, когда их шансы были относительно равны, теперь нечего и думать свалить его выстрелом. Он успеет разорвать Маана на куски, прежде чем тот хотя бы достанет пистолет. Нет, Маан не надеялся на оружие. Чудес не бывает. Это просто даст ему смерть — ту смерть, которую он заслужил. Быструю — и с оружием в руках.
Ребятам не будет стыдно за своего начальника.
Гнилец рассматривал его, склонившись так низко, что протяни Маан руку, смог бы коснуться его лица. Того, что могло бы быть лицом, сохрани оно чуть больше сходства с человеческим.
— Ты пришел убить. Вы все приходите убить. Зачем?
Большая четырехпалая рука сгребла Маана за бронежилет и встряхнула, легко, как игрушку. От кожи Гнильца кроме гнили несло сильным запахом мускуса. Может, так пах его пот. Маана едва не вывернуло еще раз.
— Зачем?
Маан задыхался, в груди нестерпимо болело, кажется у него были переломаны все ребра. Но он выдавил:
— Ты Гниль. Я уничтожаю тебя. Везде… везде, где встречу. Всего лишь… порождение…
Воздух в легких иссяк, а каждый вздох требовал огромных сил. Маан малодушно пожалел о том, что остался в сознании. Так было бы гораздо проще.
— Я — Гниль… — пробормотал Гнилец и в его голосе Маану почудилась задумчивость, — Ты хочешь убить меня не за то, что я сделал. Забавно. За то, что я Гниль. Ты так ненавидишь меня?
— Да, — прохрипел Маан, — Ненавижу. Я бы вырвал вас всех… Перемолол заживо… Вы зараза. Чума. Вы болезнь…
— Болезнь, — повторил Гнилец равнодушно. Непонятно было, вкладывал ли он в это слово какой-то смысл или нет.
— И мы уничтожим вас всех. Ты убьешь меня, но за мной тысячи… — Маан поперхнулся собственной кровью, но смог продолжить, — Ты сдохнешь уже сегодня… Жаль, я этого не увижу.
— Ты действительно ненавидишь, — Гнилец осклабился, обнажив тусклые желтоватые зубы, неровные и крупные, — Забавно. Я Гниль. Ты человек. Из-за этого.
— Гниль — самое отвратительное и страшное из того, что существует. И мы уничтожим ее. Всю… Под корень. Всех вас. И тебя… Да, тебя. Я надеюсь, ты умрешь не сразу. Мои люди… Они найдут тебя. Уходить поздно… Да, они возьмут тебя живым. И отвезут в лабораторию, к ребятам Мунна… И они будут выпускать из тебя кишки пять дней подряд! — Маан скорчился от боли, — И вот тогда ты меня вспомнишь, мразь! Вспомнишь!
Но Гнилец не выразил гнева. С внешней человечностью он видимо утратил и то немногое, что оставалось внутри, когда менялось его тело. Гнильцам неизвестны чувства. Они бесстрастны, как насекомые или механизмы. Злость, обида, нежность, зависть, ревность, надежда — эти векторы не входят в ту систему измерений, в которой живет их искаженное сознание. Даже животные куда больше похожи на человека.
Но когда Гнилец засмеялся, Маан едва не лишился чувств. Возможно, это была неритмичная работа затронутых Гнилью легких или еще какой-нибудь отвратительный процесс, протекающий внутри чудовищно разросшегося тела… Но нет, Гнилец смеялся. И его смех, ужасный, искаженный, какой-то до отвращения человеческий, стегнул Маана словно литой свинцовой плетью.
— Я Гниль. Чудовище. Которое надо уничтожить, стереть. Уничтожить. Гниль.
Его манера говорить была определенно не человеческой. Используя обычные слова, Гнилец составлял фразы по одному ему понятному признаку, отчего постоянно казалось, что они несут еще один, какой-то особенный смысл. Но Маан понимал, что никакого другого смысла в них не было. Даже те Гнильцы, которые на третьей стадии сохраняют и речевой аппарат и остатки человеческого сознания, утрачивают способность ясно излагать свою мысль — следствие распадающейся нервной системы. Так инвалид, которого травма мозга превратила в ребенка, может неуклюже переставлять кубики с буквами, пытаясь собрать из них слова. Зачатки разума помогают ему, и иногда даже получаются осмысленные предложения, но это больше моторная и ассоциативная память, чем следствие настоящего разума.
— Чудовище. Прекрасно. Меня надо уничтожить. Ты пришел именно за этим, — Гнилец бессвязно бормотал, раскачиваясь из стороны в сторону, — Охотник. Слуга Контроля. Уничтожитель заразы. Ты пришел убить самое отвратительное, что только есть. Ты. Это же твоя работа. Как благородно. Ты ведь никогда не станешь таким как я. Ты всегда будешь находить и уничтожать…
Маан почувствовал, что срывается. Тело лежало в прежнем положении, но мир, окружающий его, уже начал меняться. Подернулся серым, отступил еще на шаг. Как будто на глаза его легла полоса серого шифона, делающаяся все темнее с каждой секундой. Маан понял, что умирает. Гнилец говорил, но слова его становились все менее разборчивыми. Собственные мысли Маана свились в тонкую струну, гудящую и неуправляемую.
В какой-то момент в комнате как будто стало светлее. Угасающее сознание Маана отметило это равнодушно, но вслед за этим где-то совсем рядом раздались голоса и топот множества ног.
Гнилец, чей слух не уступал человеческому, напрягся, застыл, с беспокойством поворачивая свою огромную голову, точно принюхиваясь к чему-то. Потом со скоростью, которая настолько не вязалась с его массивным неповоротливым телом, что глаз воспринимал это не как движение, а как мгновенное перетекание из одного положения в другое, метнулся к выходу, влился подобно капле чернил в темноту и пропал. Снаружи застрочили выстрелы, Маан различил быстрое басовитое тарахтение автоматов, хруст размалываемого камня, чьи-то крики и одиночные хлопки пистолетов. Он отчаянно старался удержать свое сознание на поверхности подобно тонущему, погружающемуся в стылые черные воды, но все труднее было набрать в грудь воздуха, а звон в ушах делался все громче.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
