Народ тем временем бурлил в тревоге и отчаянии. Слышались голоса, что следует покориться шернам и молить их о прощении, особенно Авия, который мог бы стать посредником. Были такие, которые не долго думая и не ожидая приказа первосвященника, начали ломиться в храм, требуя, чтобы их пустили к бывшему наместнику...
Когда Севин донес Элему о происходящем, тот глубоко задумался. Какая-то мысль начала блуждать у него в голове. Он не верил, что Авий, столько времени проведший в темнице в подвешенном состоянии, после освобождения захотел бы стать доброжелательным посредником между людьми и своими побеждающими в эту минуту сородичами; эуо предположение явно было слишком оптимистичным... Однако он предполагал, что узник может послужить в качестве заложника и, может быть, захочет для спасения собственной, жизни путем какоголибо послания склонить нападавших к мирным переговорам. И он решил сам поговорить с шерном.
Севин из окна огласил людям волю первосвященника, а сам он тем временем приказал принести себе одежду для торжественных случаев. В сокровищнице от прежних первосвященников осталось много разных убранств, но Элем забрал оттуда только драгоценности, приказав изготовить себе новую одежду, более яркую и сверкающую, чем носили раньше. Он хотел великолепием и пышностью своей одежды ослепить глаза шерна, "надеясь, что, продемонстрировав свою внутреннюю силу, сделает его более сговорчивым...
Авию о происшедших событиях донесла Ихезаль. Она спустилась в подземелье, не собираясь говорить с узником о чем-либо, скорее просто по привычке, которая стала уже внутренней потребностью. Люди все больше отдалялись от нее. По мере того как угасали чары Победителя, погибшего в сражениях в далекой стране, на нее все чаще начинали смотреть иначе, недобрым и подозрительным взглядом. Было забыто, что это внучка Малахуды, последний отпрыск древнего рода первосвященников, в ней видели только охранницу шерна, поэтому считали существом нечистым. Молодежь по-прежнему восхищалась ее обольстительной красотой, но в этом восхищении было какое-то опасение, почти ненависть.
На нее смотрели издали и шепотом рассказывали друг другу удивительные вещи. Были такие, которые приписывали ей сверхъестественные губительные силы. Говорили, что она, невидимая, может переноситься с места на место и взглядом насылать мор и болезни. Дошло до того, что люди, видя ее, чертили спасительный знак Прихода на лбу - знак, который по. мере течения времени уже утратил свое давнее значение и сохранялся среди людей, как средство спасения от всевозможных злых чар.
Ихезаль не искала чьего-то общества; даже перестала навещать деда. У нее самой было впечатление, что в ней копятся яд и злость, как у пресмыкающегося, запертого там, где оно никого не может укусить. Отвергнутая людьми, она начала с удвоенной силой презирать их, особенно потому, что чувствовала свое преимущество перед ними. Она знала, что когда она показывается на ступеньках храма, те, которые убегают, чтобы не коснуться ее одежд, искоса поглядывают в ее сторону и по одному ее слову готовы были продать себя дьяволу, лишь бы только в минуту смерти почувствовать у себя на лбу ее ладони. И было удивительно, что чем больше ее боялись и избегали, тем больше возрастала ее сила.
Иногда ей нравилось испытывать эту силу. Она останавливалась на пороге храма и задерживала на одном из прохожих взгляд, приманивая соблазнительной улыбкой, чтобы в ту же секунду отвернуться от него как от неодушевленного и совершенно безразличного предмета... В ней часто поднималось презрение, безграничное и злое, даже болезненное, когда она проходила сквозь недоброжелательную толпу с застывшим лицом и стиснутыми губами, не соизволяя даже бросить взгляд вокруг себя или ответить на редкие приветствия... В эти часы она скрывалась в темной глубине пустого храма или, бросая вызов всем, осуждающим ее, шла в подземелье, где проводила долгое время в обществе Авия.
Сама она говорила редко, но охотно слушала удивительные рассказы шерна, который говорил ей о своей стране, о мертвых городах в пустыне и о живых городах среди гор, которые, может быть, лягут, покоренные, у ног Победителя, но никогда не откроют ему своих тайн... После таких разговоров она часто поднималась на крышу храма и смотрела на широкое море, на Кладбищенский Остров, лежащий темным пятном на сверкающей поверхности, на волны, которые бежали издали, на далекий горизонт в синем тумане, напоенном солнцем... И тогда ей в голову приходил Победитель. Иногда, как светлое и туманное воспоминание, а иногда как волна горячей девичьей крови, которая внезапно ударяет в губы и в грудь, сжигая сильнее, чем солнце...
Но чаще всего она думала о нем со странным, неотступным сожалением. Почему он продемонстрировал ей свою силу и ушел от нее, как будто даже не видел ее? Почему для него важнее были сражения и спасение людей, нежели она - прекрасный цветок и жемчужина? Губы ее кривились в язвительной улыбке; и она шла обратно в подземелье к чудовищу, чтобы слушать насмешки и оскорбления по адресу того, кто занимал ее мысли... А иногда укрывалась в закутке под алебастровой колонной и тряслась от рыданий, которые не могли выплеснуться слезами.
В один из дней известие о нападении шернов дошло до Ихезаль, когда она утром шла по берегу моря. Она не могла бы ответить, кто ей принес его и когда... Она видела бегущих людей, но ее совершенно не интересовало, почему они бегут и что кричат. Она едва слышала звуки их испуганных голосов... Она миновала одну группу, другую, десятую - и, ни о чем не спрашивая, ни к чему не прислушиваясь, заметила, поднимаясь на ступени храма, что уже обо всем знает.
Несколько прислужниц ждали ее у входа в храм, они хотели о чем-то ей рассказать, но она, не говоря ни слова, отослала их жестом руки и пошла прямо в древнюю сокровищницу...
Авий в этот день был мрачным и молчаливым. Он не отвечал на ее вопросы, не рассказывал обычных, долгих, страшных и удивительных сказок... Только несколько раз повторил требовательным тоном: "Отпусти меня, развяжи!"
И теперь это были первые слова, которыми он приветствовал входящую золотоволосую девушку. Он распростер давно зажившие крылья, насколько позволяли цепи - и сверкал кровавыми отблесками.
- Отпусти меня,- крикнул он в конце концов,- отпусти меня! Я чувствую ветер над морскими волнами и солнце! Отпусти меня, я хочу быть свободным!
- По моей милости?
- Я не нуждаюсь ни в чьей милости. Я стою высоко над всем тем, что вы называете милостью, жалостью или вредом. Я хочу быть свободным по своей воле, орудием которой являешься ты.
- Не являюсь.
- Значит, будешь им.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
