Там их ожидал приятный сюрприз. Во дворе фермы они увидели восемь оседланных, снаряженных по-военному лошадей, с наслаждением жевавших початки кукурузы То были бурские пони.
А когда три друга вошли в парадную комнату, их встретили радостным «ура».
Из-за стола встали восемь человек. Двое из них, обладатели длинных бород, протянули руки и воскликнули:
— Сорви-голова! Дружище! Принимайте первых волонтеров нового эскадрона Молокососов!
— Доктор Тромп! Переводчик Папаша!.. Рад вас видеть! Но что же это за Молокососы с бородищами, широкими, как лопаты?
— Они вполне могут быть саперами, — вмешался Фанфан.
— Браво! Молодец, парижанин! — воскликнул доктор. — Да, — продолжал он, — в госпитале я почувствовал, что старею. Дайте мне боевое дело. Поражать одной рукой и исцелять другой — вот мое призвание!
Папаша с набитым едою ртом перебил его:
— Приказ генерала Бота был объявлен нам третьего дня, и вот мы уже тут, а с нами и Жан Пьер, и Карел, и Элиас, и Гюго, и Иохем, и Финьоле, бежавший с понтонов, а скоро прибудут и остальные.
Сорви-голова, сияя, пожимал протянутые к нему со всех сторон руки:
— Ого! Да нас уже и так одиннадцать человек! Ну и крепко же мы ударим теперь по англичанам!
— Смерть врагу!
— Да. И особенно смерть уланам! — воскликнул Сорви-голова. — С этого дня мы объявляем им беспощадную и непрестанную войну — войну на уничтожение. Как я их ненавижу!
— И тем не менее носите их форму.
— Так же, как Поль и Фанфан.
— О, я не очень-то задираю от этого нос! — рассмеялся парижанин. — Вы только взгляните на меня: хорош нарядик, а? Что за чучело, друзья мои! Видали вы когда-нибудь такого урода?
— Но каким чудом попали к вам эти мундиры?
— Уморительная история! Сейчас расскажу… Можно, хозяин?
— Валяй, только покороче. Все равно поесть надо: от тартинок сестрицы Бетие давно уж и след простыл. Пожуем — и в путь!
Фанфан с жаром рассказал об их смелом налете на водохранилище Таба-Нгу, об их отступлении и переодевании улан.
Нетрудно догадаться, какой успех имел его рассказ.
Потом Молокососы плотно закусили, запивая еду кафрским пивом. Принесли также две бутылки старого капского вина, и все чокнулись за успех кампании и за «дядю Поля», почтенного президента Трансвааля.
Это имя вызвало взрыв энтузиазма.
— Да здравствует дядя Поль!.. Да здравствует бурский Наполеон! — орал Фанфан, пьянея от собственных слов.
Наполеон! Сравнение это прозвучало слишком высокопарно, почти фантастично, так что даже сам парижанин почувствовал необходимость объясниться хотя бы перед теми из гостей, которые понимали по-французски:
— Да, Наполеон! Я не отказываюсь от своих слов. Доказательство? Пожалуйста! У Наполеона была единственная в своем роде треуголка, а у дяди Поля — цилиндр, подобного которому не сыщешь на всем белом свете. Надо быть гением, чтобы решиться носить такую шляпу… И еще доказательство: Наполеон смертельно ненавидел англичан, которым его треуголка внушала ужас, и дядя Поль так же ненавидит их, а его колпак тоже повергает их в дикий ужас. Что, здорово мы расщелкали англичанишек?.. Будут помнить Молокососов! — сам захлебываясь от восторга, закончил Фанфан свой рассказ, вызвавший бурное одобрение слушателей.
Но тут в залу вихрем ворвалась сестрица Гриэт — настоящая — и одним словом прервала бурную овацию:
— Уланы!
Бог мой! О них совсем позабыли. А много их? Наверно, какой-нибудь сторожевой патруль… Сейчас Молокососы хорошенько их проучат.
Сорви-голова стремительно вышел, взобрался на гребень стены и взглянул на равнину. Черт возьми, дело серьезное! Улан было больше сотни. Они мчались развернутым строем, обходя ферму, чтобы отрезать ее от Таба-Нгу. Бежать было поздно. Молокососы попали в окружение. И Сорви-голова, вернувшись, скомандовал:
— К оружию!
Молокососы тотчас же повскакивали с мест, разобрали карабины и, выбежав во двор, закрыли тяжелые ворота, подперев их для верности трехдюймовыми досками.
Впрочем, бурские фермы благодаря своим высоким и толстым стенам вообще представляли собой настоящие маленькие крепости, в которых жители могли отражать неожиданные налеты врага.
Уланы быстро приближались, со всех сторон обходя ферму. За ними показались другие кавалеристы, вероятно, драгуны; издали они выглядели совсем крошечными, точно оловянные солдатики.
— Уж не думают ли эти джентльмены почтить нас осадой? — сказал доктор Тромп, заряжая маузер.
— Я должен был расставить часовых! — сокрушался Сорви-голова. — Такая ошибка непростительна для командира разведчиков. А впрочем, не все ли равно, где сражаться — здесь или в поле… Главное — драться. К тому же нас целых одиннадцать человек, — продолжал успокаивать себя Сорви-голова, — и мы, хотя и Молокососы, не дадим перерезать себя, как цыплят.
Сорви-голова не знал колебаний, и его самообладание в подобных обстоятельствах было прямо-таки непостижимым.
— Сколько у вас патронов. Папаша? — спросил он.
— Около двухсот на человека.
— Отлично! А у нашей тройки — по двести пятьдесят. В общем тысяча девятьсот патронов. И, уж конечно, мы не станем стрелять ими по воробьям.
Уланы все приближались. Сорви-голова умело выбрал позиции для десяти бойцов, составлявших гарнизон маленькой крепости, а сам решил остаться в резерве, чтобы иметь возможность поспеть на помощь каждому ослабленному или подвергающемуся угрозе посту.
Все меры защиты были приняты. Беготня прекратилась, Наступила мертвая тишина.
Издалека донесся пронзительный звук рожка. В сопровождении трубача к ферме приближался улан с белым платком на острие пики.
— Парламентер, — сказал Сорви-голова, потирая от удовольствия руки. — И, конечно, с требованием капитуляции. Ну ничего, мы устроим ему достойный прием! Узнают, с кем имеют дело.
Вместе с Фанфаном, украсившим свой штык белой салфеткой сестрицы Бетие настоящей, Сорви-голова поднялся на гребень стены.
— Жаль, нет у меня дудочки, — пошутил Фанфан, — не то сыграл бы я им песенку!
— Лейтенант Фанфан, смирно! — с насмешливой торжественностью скомандовал Сорви-голова.
Английский парламентер, осадив коня в пятнадцати шагах от фермы, закричал зычным голосом:
— По приказу его милости майора Колвилла я требую от обитателей этой фермы открыть ворота и безоговорочно выдать человека, именуемого капитаном Сорвиголова. В случае неповиновения дом будет взят штурмом и сожжен, а жители его будут судимы со всей строгостью законов военного времени.
Ответ не заставил себя долго ждать:
