Покончив с ними, мадам де Сегиран отправлялась по церквам. В Эксе их довольно много, и не было ни одной, которой бы мадам де Сегиран благоговейно не посещала. Там она поклонялась мощам и чтимым статуям как в часы служб, так и во время долгих стояний в ту пору, когда они пусты и когда глубже уходишь в самого себя. Мадам де Сегиран нередко можно было видеть простертой у подножия алтарей. Столь назидательное поведение не замедлило вызвать толки в городе, но чувствовалась потребность найти ему причину. Если мадам де Сегиран столь усердна в молитвах и богоугодных делах, так это чтобы получить от неба то, чего ей не удалось получить от мужа, то есть детей, ибо мы склонны приписывать человеческие и корыстные цели возносимым к Богу молениям. Поэтому было признано, что мадам де Сегиран терзается своим бесплодием, а мсье дэз Эмери и мсье де Мэраг заявили, что они берутся, если мадам де Сегиран на то согласится, снабдить ее самым красивым из всех мальчуганов или самой миловидной из всех девочек, на что они, впрочем, не теряют надежды, ибо должна же мадам де Сегиран понять, что Бог не вочеловечится вторично, даже ради ее прекрасных глаз, чтобы дать ей то, чего она так горячо жаждет. Это соревнование мсье дэз Эмери и мсье де Мэрага дало повод к небольшому происшествию, которое наделало некоторого шуму. Однажды, когда мадам де Сегиран обходила своих неимущих, ей прибежали сказать, что поблизости умирает бедный человек и что хорошо бы ему помочь. Услышав это, мадам де Сегиран поспешила в указанное место. Взобравшись по шаткой лестнице жалкого домишка, она вошла в комнату, где, лежа на тюфяке, стонал какой-то человек. И вот, едва мадам де Сегиран подошла ближе, мнимый умирающий схватил ее за руки, стараясь притянуть к себе, но ей удалось высвободиться, причем она узнала мсье дэз Эмери, который довольно глупо надеялся чего-то добиться при помощи этой хитрости и считал, что изобрел нечто замечательное, придумав такую комедию; но мсье дэз Эмери остался ни при чем, тем более что об этом событии он рассказал мсье де Мэрагу, а тот разгласил о нем повсюду и все изрядно потешались, признавая к тому же, что Ла Пэжоди повел бы дело иначе. В конечном счете, вся эта история только еще ярче подтвердила добродетель мадам де Сегиран, ни словом даже не обмолвившейся об этой выходке, и обратилась в славословия ей. Они были столь велики, что мадам де Сегиран легко могла бы возгордиться; но гордиться мадам де Сегиран была не в состоянии, и люди весьма бы удивились, если бы могли знать, какого она о себе мнения.
И действительно, она жила преисполненной глубокого раскаяния и смирения, как подобает грешнице. Правда, греховная жажда и вожделение исчезли в ней и умерли, но все же оставалось несомненным, что грех обитал в ее теле и что она по-прежнему виновна в нем перед Богом. Но благость божия бесконечна. Рядом с недугом он поместил лекарство. Отчего бы мадам де Сегиран не пойти к доброму мсье Лебрену и не покаяться ему в своем прегрешении? Он бы отпустил его ей, и оно было бы вычеркнуто из списков небесного возмездия. Но мадам де Сегиран не желала прибегать к столь обыденному средству. Она нашла бы даже малодушным смягчать божий гнев при нехитром содействии священника и посредством механики таинства. Она считала бы, что злоупотребляет божественной благостью и милосердием, применяя способ, доступный каждому. Ее грех принадлежит ей, и она одна и вправе, и обязана его умалить силой, суровостью и постоянством покаяния, добровольно на себя возложенного. И только тогда, когда, умаленный и истребленный, он превратится в безжизненную сущность, будет справедливо обратиться к таинству, которое предаст его мертвый прах прощению и забвению. Такой образ мыслей, как-то отмечал и мсье де Ларсфиг, изобличал в мадам де Сегиран остатки гугенотки, которой она была в юности и каковой до некоторой степени осталась, сама того не подозревая. «Однако,– добавлял мсье де Ларсфиг,– если подобное поведение и заслуживает порицания, то все же в нем есть нечто героическое и романическое, что не может не нравиться, и нельзя не воздать должного грешнице, желающей самостоятельно и своими силами совладать со своим грехом, привлекая Бога лишь для того, чтобы получить от него утверждение карающих приговоров, которые она добровольно вынесла самой себе».
Эти карающие приговоры мадам де Сегиран неуклонно применяла к себе во всей их строгости и в строжайшей тайне. Правда, городские жители видели, как она, сострадательная и набожная, посещает бедных, помогает больным и ходит в церковь, ведя себя во всем, как свойственно высоко благочестивой и безупречно добродетельной особе, но они не подозревали тех лишений, которые неустанно и жестоко налагала на себя мадам де Сегиран, и тех истязаний, которым она себя подвергала. Истязания эти мадам де Сегиран придумывала так, чтобы они оставались никем не замеченными и чтобы о них знала она одна. Она всячески старалась, чтобы внешне ничто не казалось изменившимся в ее жизни. Таким образом, мадам де Сегиран продолжала жить, как и раньше. Она по-прежнему заботилась о своих нарядах, и никому не пришло бы в голову, что под этими уборами ее тело жестоко раздирается колючими иглами власяницы. К этому самомучительству мадам де Сегиран присоединяла и другие, которые она изобретала в зависимости от случая. Единственное, о чем она жалела, это что она не может доводить их до той степени, как ей бы хотелось, ибо это могло бы привлечь внимание мсье де Сегирана. Она бы желала, чтобы ее красивые плечи были исполосованы ремнями, но эти побои она заменяла хитроумными пытками, которые измышляла для себя и которые казались ей совсем ничтожными. Не было терзания, которое она сочла бы достаточным, а так как телесные были для нее, большей частью, запретны, то она прибегала к более утонченным, лишь бы они были им равносильны.
Не раз, чтобы себя унизить, она готова была сознаться мсье де Сегирану в своей вине. Она уже видела себя изгнанной им из дому и укрывшейся в монастыре, где она могла бы свободно предаваться всем изощрениям покаяния, но на этом пути ее останавливало одно соображение: горе, которое она причинила бы бедному Сегирану, открыв ему жестокую правду. К чему смущать покой этого славного человека, от которого она всегда видела только одно хорошее, которого она так и не порадовала потомством, ожидаемым им с таким терпеливым нетерпением, и который так честно гордится добродетелью своей жены? Какое она имеет право повергать его в стыд и отчаяние и причинять ему боль, которой он ничем не заслужил? Эти же соображения мешали ей открыто воздерживаться от пищи. Мсье де Сегиран желал, чтобы ее стол был превосходен, изобилуя всякого рода первинами и редкостями, и впадал в беспокойство, как только ему казалось, что мадам де Сегиран кушает без удовольствия. А потому мадам де Сегиран ела как обычно и, только встав из-за стола, уходила к себе в комнату и щекотала у себя в горле бородкой пера, чтобы извергнуть принятую пищу, наслаждаясь унизительностью этих жалких способов и этих отвратительных приемов.
