Императрица Мария Федоровна смирилась с разводом Константина не без причины: у Николая Павловича подрастал сын, родившийся в 1818 году, и к 1820 году вопрос о престолонаследии был практически решен — Константин добровольно отказывался царствовать и следующим русским императором должен был стать Николай. Оставалось только подтвердить приватно принятые решения документально. Это и смягчило непреклонность Марии Федоровны, которую Николай в качестве российского императора устраивал больше, чем Константин.
Между Константином Павловичем и Анной Федоровной возникла краткая переписка, сохранившаяся лишь в русском переводе. «Вы пишете мне, что оставление вами меня чрез выезд в чужие края последовал потому, что мы не сходны друг с другом нравами, — писал Константин Павлович супруге, — почему вы и любви своей мне сказывать не можете, то покорно прошу вас для успокоения себя и меня в устроении жребия жизни нашей все сии обстоятельства изобразить письменно, и что кроме сего, других причин вы не имеете, и то письмо с засвидетельствованием, что оное действительно вами писано и подписано рукой российского министра или находящегося при нем священника, доставить немедля к вашему покорнейшему слуге Константину»{322}.
«Я уже к вам и прежде писала, что я оставила вас по несходству наших нравов, — отвечала Анна Федоровна, — и чрез сие еще повторяю решительно, что не имея никаких других причин, кроме оной, не могу к вам возвратиться; и для успокоения меня и себя представляю вам самим устроить жизнь вашу; а потому сие письмо и может вам служить довольным доказательством моей в сем случае решимости вас навсегда оставить»{323}.
На основании 35-го правила святого Василия Великого (супругу, которого покинула жена, позволялось вступить в брак) Синод разрешил развод. 20 марта (1 апреля) 1820 года последовал манифест о разводе цесаревича с великой княгиней Анной Федоровной, которая, как сообщал манифест, еще «в 1801 году удалилась в чужие край, по крайнему расстроенному состоянию ее здоровья», и больше уже не возвращалась и «возвратиться в Россию не может». «Из всех сих обстоятельств усмотрели мы, что бесплодное было бы усилие удерживать в составе Императорской Нашей фамилии брачный союз четы, девятнадцатый год уже разлученной, без всякой надежды быть соединенною…»
Манифест — и это крайне существенно для развития дальнейших событий — ни в коем случае не лишал Константина прав на престол. В нем оговаривалось только одно: «…Если какое лицо из императорской фамилии вступит в брачный союз с лицом, не имеющим соответствующего достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому царствующему или владетельному дому, в таком случае лицо императорской фамилии не может сообщить другому прав, принадлежащих членам императорской фамилии, и рождаемые от такого союза дети не имеют права на наследование престола»{324}. То есть если Константин вступал в так называемый морганатический брак, иначе говоря, в брак с особой, не принадлежащей к владетельному дому, дети его и супруга не наследовали престол. Однако самому цесаревичу путь к престолу оставался открыт в любом случае. Очевидно было также, что, взойдя на престол, он мог поменять правила игры и издать манифест, дающий его супруге и детям право царствовать.
Тем не менее в обществе поползли настойчивые слухи о том, что за развод и союз с Иоанной Грудзинской цесаревич заплатил законным правом своим на русскую корону После трагических событий декабря 1825 года задним числом подобное мнение утвердилось окончательно. «При рассуждениях об этом (манифесте о разводе. — М. К.) в моем присутствии не только ясно было доказано, что это было постановление равносильно назначению Николая наследником (так как неестественно было предполагать, что раз Константин вступил бы на престол, он не отменил бы акта, лишающего его детей наследства, и, следовательно, очевидно было, что без отречения не было никакой гарантии исполнению постановления), но прямо говорилось о завещании в этом смысле и о передаче завещания в Успенский собор для хранения»{325}, — писал в своих записках декабрист Дмитрий Завалишин.
Константин первым из семьи Романовых развелся с женой публично, гласно. Казалось бы, это событие должно было обсуждаться в обществе с жадностью, однако нация, вопреки опасениям Марии Федоровны, развода Константина Павловича не заметила. Этому способствовало и то, что манифест о разводе цесаревича не был опубликован в империи. Однако и о первой женитьбе Константина никакие особенные документы не выходили в свет, тем не менее, как мы помним, Москва была «наслушана» вестью о предстоящей свадьбе удалого великого князя. То было время веселое, сытое, спокойное, и свадьба молодого задиристого Константина была прекрасным и приятным поводом посудачить. Нынче всё переменилось. Иные мысли и настроения бродили в умах. Когда петербургских сенаторов собрали для объявления манифеста о разводе, они терялись в догадках, о чем же будет манифест, пока не решили, что речь в документе пойдет об облегчении тяжкой участи российских крестьян{326}. Истины не предположил никто — обществу было не до развода цесаревича.
Сам виновник всей этой суеты, узнав о выходе манифеста, надо полагать, вздохнул с большим облегчением. С его плеч свалилась, наконец, тяжкая, многолетняя и, как казалось еще недавно, пожизненная обуза. Положение Константина прояснилось, к нему вернулась долгожданная свобода.
С госпожой Фридерикс, к тому времени давно ставшей госпожой Александровой, тоже всё было как будто решено и улажено. С мужем-обманщиком она давно развелась, в роли постоянной спутницы великого князя закрепилась, все годы пребывания с цесаревичем выслушивая обещания жениться на ней. Но как только в жизни Константина появилась княгиня Грудзинская, стало очевидно, что надеждам Жозефины не суждено сбыться. Впрочем, новая влюбленность поначалу никак не нарушала теплоты отношений великого князя и его старинной подруги.
Пока цесаревич ухаживал за Жанеттой, ездил к княжне с визитами, Жозефина по-прежнему поджидала его в Бельведерском дворце, где жила с ним с первых же варшавских дней. Константин уезжал в мундире, при всех орденах, просиживал у невесты долгие часы и приезжал обессиленный. Дома он переодевался в сюртук без эполет, садился на скамейку и клал голову Жозефине на колени{327}. Точно после тяжелой работы возвращался, наконец, в родные пенаты. Но нежным домашним сценам близился конец.
Едва вопрос о разводе цесаревича с Анной Федоровной разрешился и стал возможен брак Константина с Иоанной Грудзинской, госпожа Александрова, очевидно по настоянию великого князя, вышла замуж за его адъютанта, 38-летнего полковника Александра Сергеевича Вейса (в прошлом виленского полицмейстера), превратившись в госпожу Вейс. Из каких соображений приносил себя в жертву Вейс — неведомо, вероятнее всего, не имел отваги возражать Константину Павловичу; впрочем, не стоит исключать, что покладистым его делало и приданое невесты, которое наверняка было внушительным. Брак заключили 7(19) марта 1820 года, за два месяца до венчания Константина, — с понятной целью окоротить злые языки и пресечь недобрые домыслы. Но всё равно поговаривали, что отношений Жозефины с великим князем это не прервало.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
