Рассчитывать на ясность сознания и здравость суждений вчерашних сотрапезников, по вполне понятным причинам, в ближайшее время не приходилось, и заявившийся с утра Своята, уяснив обстановку, лишь печально вздохнул и поплелся куда-то по своим делам. Кузька, оклемавшийся после падения с лошади, настаивал на повторной экскурсии в торговые ряды, поскольку первую пропустил, и Мишка уже было согласился, но тут его тормознули во дворе сыновья Никифора.
– Слушай, Минька! Ну с оружием ты здорово управляешься, а на кулачках со мной не побоишься?
Петька был почти больше чем на год старше, на голову выше ростом, и чувствовалось, что в уличных драках с городскими мальцами он поднаторел изрядно. Позорище, которое Мишка устроил двоюродным братьям в первый день, видимо, не давало ему покоя, да и прочие Мишкины «подвиги», служившие поводом как для постоянных обсуждений в семье, так и, само собой разумеется, родительских попреков, просто требовали каким-то образом удовлетворить уязвленное самолюбие подростка.
– А может, как-нибудь обойдемся? – попытался решить дело миром Мишка.
– Испугался?
– Я у тебя в гостях, неприлично с хозяевами драться.
– А мы – шутейно, вон там, за сарайчиком, никто и не увидит.
– Если шутейно, то зачем же прятаться?
– Боишься? Так и говори!
Петька воинственно выпятил грудь и начал медленно надвигаться на Мишку.
«Не отвяжется, придурок, самоутвердиться ему надо, понимаешь. Ну ладно, сам напросился»
– Хорошо, бей!
– Чего? – удивленно переспросил Петька.
Начало драки, как водится, требовало определенного ритуала: каких-нибудь вызывающих слов, толчков, сложного набора из жестов и мимики. Некий обязательный комплекс, предшествующий поединку, который человечество, с некоторыми изменениями, передавало из поколения в поколение еще с тех времен, когда «венец творения» был стадным животным и членораздельно разговаривать не умел. Был, разумеется, такой ритуал и у городских мальчишек, просто так перейти в «боевое» состояние Петька не мог. Мишка намеренно сбивал его с привычной поведенческой колеи, обрекая на поражение еще до нанесения первого удара.
– Бей, говорю, чего, как баба, языком треплешь?
– Это я – баба? Да сам ты деревенщина лапотная!
Петька, сам того, конечно, не подозревая, держался за ритуал мертвой хваткой.
– Бей, или я ударю! – упорствовал Мишка.
– Кто? Ты? Мозгляк, да я тебя…
Бум. На ногах Петька устоял, но ориентировку в пространстве на некоторое время утратил.
– Все или еще хочешь? – вежливо поинтересовался Мишка.
– Нечестно! – вдруг заорал Пашка. – Нечестно, ты исподтишка…
– Тебе тоже дать? – Мишка даже не стал разворачиваться в сторону второго двоюродного брата, лишь скосил на него глаза.
Пашка на всякий случай отскочил немного назад, но не угомонился:
– Все равно – нечестно!
«Нет, без крепкой трепки не отстанут, дети, блин, что тут поделаешь? Петька вроде бы прочухался, ну-с: „Аве Цезарь! Моритури те салютант!“
Мишка повернулся к братьям спиной и сделал вид, что направляется к воротам. «Апостолы» с криком (а как же без крика?) кинулись на него оба одновременно. Мишка сделал короткий шаг в сторону, и Петька сам напоролся солнечным сплетением на выставленный Мишкин локоть. Мишка развернулся к младшему «апостолу»… Пашки – не было. Вернее, он был, но лежал на земле, а верхом на нем сидел непонятно откуда взявшийся Роська и уже нацеливался настучать Пашке по физиономии.
– Роська, назад!
«Да что же я ему, как Чифу, команду даю?»
– Роська, перестань, мы – шутейно. Я ребятам приемы показывал. Слезай.
– Холоп!!! – завизжал Пашка. – На хозяина руку поднял!!! Головой ответишь!!! Семен, Панкрат, кто-нибудь! Вяжите его!!!
«Ох, блин! Роську же в бою взяли, он пожизненный холоп Никифора. За нападение на хозяина или кого-то из его семьи холопу – смерть! Что ж ты натворил, парень?»
– А ну заткнись! – Мишка пнул орущего двоюродного брата ногой в бок. – Заткнись, я сказал!
Пашка прекратил блажить, но было уже поздно – во двор выскочило двое холопов, и один из них был старшим никифоровским приказчиком Семеном.
– Стоять! – Мишка постарался придать своему голосу как можно больше властности. – Стоять, никого не трогать!
Не тут-то было! Для Семена он был всего лишь мальчишкой. Мало ли что родственник хозяина: приехал и уехал, а с Пашкой Семену дальше жить.
– Панкрат! – скомандовал старший приказчик второму мужику. – Вяжи Роську! В погреб его, пока хозяин не решит.
«Ну нет, я вам Роську так просто не отдам!»
Мишка свистнул, вызывая из дома Кузьму с Демьяном, и, выхватив из ножен кинжал, встал между Роськой и Пан кратом.
– Только сунься, козел, кишки выпущу!
Панкрат нерешительно затоптался на месте, вопросительно оглянулся на Семена.
– Михайла, ты того… – Семен явно находился в затруднении. – Ты не у себя дома! Там распоряжайся, а здесь…
– Оглянись! – Мишка подбородком указал Семену за спину.
На крыльце стояли Демка и Кузька, еще не разобравшись в происходящем, оба уже тянули, на всякий случай, из ножен кинжалы.
– Семен, слыхал, как мы намедни троих упокоили? Тебе это надо? Роська за меня вступился, беру его грех на себя, так и доложишь Никифору Палычу, когда проспится. Понял меня?
– Так это… – Семен еще раз оглянулся на стоящих на крыльце близнецов. – А не сбежит?
– Беру все на себя!
– Пашка, паскуда! – подал неожиданно голос скорчившийся на земле Петр. – Удавлю, как кутенка! Сам все подстроил, зараза, а теперь воешь! Сенька, пошел вон! Отцу ничего не говорить! Роська ни в чем не виноват.
– Петр Никифорыч, нельзя не сказать, хозяин все равно все узнает.
– Тогда вали все на меня! Я сам все отцу объясню.
«Браво, Петр Никифорыч! Человеком растешь! А братец-то у тебя и правда… купцом будет хорошим. В ситуации сориентировался мгновенно, правовую базу подвел, приказы раздавать начал. И все это – лежа на земле в преддверии мордобития, ни в одном слове не ошибся, подонок. Будет купцом, папе на радость!»
– Ну как знаешь, Петр Никифорыч. – Семен явно обрадовался, спихнув с себя ответственность. – Только ты уж с Михайлой…
– С Михайлой Фролычем! – жестко поправил Петька.
– С Михайлой Фролычем… вы уж хозяину все как есть…
– Я сказал – ты слышал! Иди отсюда!
– Спасибо, братан! – Мишка протянул Петру руку, помогая встать, потом подал ему свой кинжал. – Вот, держи на память!
– Ой, а у меня монетки никакой нет! Нельзя нож дарить – жизнь порезанная будет!
«Надо же, примета-то какая древняя, даже и не подозревал».
– Это не нож, а боевое оружие, вражьей кровью омытое! Признаю тебя достойным быть ратником «Младшей стражи»! Никакой монетки не нужно!
– Чего тут у вас случилось-то? – Кузька аж трепетал от любопытства. – Я уж подумал, что тебя убивают!
– Да ерунда! – Мишка с досады сплюнул под ноги. – Потолкались с ребятами шутейно, а Роська не разобрался, полез меня защищать.
– Ну и что? – не понял Кузька.
– А то! Он – холоп, в бою взятый. Холопов, которые на хозяина руку подняли, казнят!
– Ой, что ж теперь будет-то?
– А ничего! – вмешался в разговор Петр. – Мой голос и Мишкин против его голоса. – Петька кивнул в сторону младшего брата. – Отец его натуру паскудную знает, нам поверит!
Тут, впервые за все время, проявил себя Демьян. Подошел к стоящему с убитым видом Роське, снял с пояса один из кинжалов и слово в слово повторил только что выдуманную Мишкой формулу:
– Признаю тебя достойным быть ратником «Младшей стражи»! – Помолчав, добавил: – И ничего не бойся, если что – мы тебя выкупим!
«Выкупить – хорошая идея! Парень-то стоящий и защищать меня кинулся. Будет четвертый стрелок. Как бы только деда уломать? И надо Роську как-то успокоить или отвлечь – закаменел весь, бедолага. Неудивительно – такое свалилось!»
– Рось, а ты чего пришел-то? С делом каким или так? Рось! Роська! – Мишка потряс парня за плечо. – Слышишь меня?
– А?
– Я спрашиваю: ты по делу пришел или просто так?
– По делу, да чего уж теперь… – Роська безнадежно махнул рукой. – Спасибо вам, ребята, что заступились!
– Перестань! – преувеличенно бодро ответил Мишка. – Мы своих в обиду не даем! Так что за дело?
– Да вон. – Роська кивнул на фургон скоморохов. – Он вам не нужен? А то я покупателя найду, все – деньги какие-то.
– А давай-ка посмотрим, может, там чего подходящее есть?
– После стражников-то?
– Ну мало ли…
После стражников действительно осталось только то, чему прямой путь на помойку. Единственными ценными вещами оказались четыре тележных колеса, на которых фургон, видимо, катался в бесснежное время года. Хлама же: какого-то грязного тряпья, вытертых шкур, поломанных корзин, продавленных берестяных коробов и тому подобного мусора – оказалось как-то уж слишком много. У Мишки сложилось ощущение, что все это натаскано сюда специально.
