И не может могучий дембель пошевелить ни рукой, ни ногой. Будто приросли конечности к тулову, а само оно одеревенело. И чувствует Егор себя форменным Буратино, только не вполне живым – так, мыслящей неподвижной деревяшкой.
В мире события происходят, жизнь двигается в разные стороны: плывут облака, речушка волны катит прозрачные, птицы летают, громко галдя. Лишь Емельянов-младший стоит столбом и обижается на таковую несправедливость.
К нему люди приходят, но сплошь малявки какие-то, ему по колено. Главный средь них, старец жидкобородый, руки вверх простирает, речет напевно и с выражением, как поэтесса Белла Ахмадулина:
– Здравствуй, Перуне, вот, на поклон к тебе пришли…
– Да вы чего, обалдели?! – хочет сказать ефрейтор, но не может.
Егор обижается и открывает глаза.
– Ну, ты и мычал, братка, – протянул Иван, заметив, что младший проснулся. – И напрягался – ужас. До сих пор харя красная. Я уж думал, порвешь цепи-то.
Тут ефрейтор и припомнил драку. Даже финал.
– Ты видел, кто нас приложил? – спросил Егор.
– Нет, – пораскинув мозгами, ответил Старшой.
– Вот и я не успел. Когда вы все упали, стал поворачиваться, чтобы посмотреть. Белое пятно какое-то, человек вроде… И все.
– Наверное, местный князь не глупее легендоградских и держит при себе колдуна.
Пошевелившийся ефрейтор убедился, что крепко связан. В конюшне пахло предсказуемо, где-то, за тюками сена, ржали лошади.
– Круто тебя запаковали, – посочувствовал Иван.
Ему было легче – руки сковали за спиной и привязали к столбу, зато ноги остались свободными. Старшой изогнулся и попробовал достать из кармана газету. Не хватило ни гибкости суставов, ни длины веревки.
Егор пытался разорвать путы, но тоже не преуспел.
Полежали, отдыхая.
– Наверное, в этот раз попали окончательно, – резюмировал Иван.
– Пожрать бы, – размечтался увалень-ефрейтор.
Дальше молчали, слушая, как поет пустая Егорова утроба, да ожидая, что предпримет князь. А Хоробрий в компании парижуйского посла все утро боролся с похмельем.
Ближе к обеду возле пленников нарисовалась мышь.
– А вот и вы, – пропищала она. – Там ваших жеребчиков распрягли да обиходили, а сумы с казной князю отдали.
– Спасибо за новости, – язвительно сказал Старшой.
– Может, еще чем помочь? – предложила Гамаюн. – Могу скрасить ваш невольный досуг пением.
В серых лапках появились гусельцы. Коготки забегали по серебряным стрункам, извлекая народный перебор.
– Нет! Только не это! – воскликнул Иван. – Ты лучше достань газету из кармана. Но не порви. Ценная.
Мышь отложила гусли, юркнула в карман брюк Старшого, принялась шебуршить. Парень рассмеялся:
– Не щекочи!
Появился бумажный краешек, потом постепенно выскользнула вся газета. Гамаюн вылезла и с видом героини вернулась на солому.
Иван нащупал «Алименты и Артефакты» и стал пилить ими, словно ножом, веревку, которой был связан. Умная пресса затвердела, и вскоре дембель освободился. Несколько минут он растирал затекшие запястья, потом придвинулся к брату и несколькими точными надрезами изничтожил веревочные путы.
Остались цепи. «Хорошо бы их расплавить», – помечтал воронежец и вдруг увидел, что край газеты светится красным.
– Черт, не сгорела бы!
Но любопытство взяло верх: поднеся «Алименты» к цепи, Старшой разрубил ее, будто масляную.
Егор постанывал, дожидаясь, пока восстановится кровоток. Руки-ноги кололо и ломило, онемевшие плечи ныли, но жить было можно.
– Всех зашибу, – пообещал Емельянов-младший.
– Очень умно, – усмехнулся Иван. – И тебя снова отключат маги.
– А ты на что?
– А я на то, чтобы думать. У нас два выхода: либо аккуратненько мотать, либо тихо взять за жабры князя и договориться по-хорошему.
– Тогда мотать, – сказал Егор.
– Ни фига подобного, – рассердился близнец. – Не для того мы мешок денег получали, чтобы им бросаться. Вдруг колдуну потребуется плата?
Ворота конюшни подпирались двумя жердями. Ефрейтор надавил, они и открылись. Вскочил дремавший на бочке страж, получил промеж выпученных глаз.
– Не жестоко? – прошептал Старшой.
Егор наклонился над вырубленным охранником, тихо произнес:
– Извини.
– Не паясничай, – тоном училки сказал Иван. – Что-то ты стал во всем на кулаки полагаться.
Младший усадил бессознательного воина, прислонив к стене. Старшой затворил ворота. Двинулись в гостиный дом.
– Где князь, малой? – спросил Иван паренька-слугу, выбежавшего с кадкой мусора.
– Опочивать соизволяють, – смешно пролопотал постреленок. – В главных покоях пребываючи. Прямо идите, не ошибетесь.
– Молодец. – Егор потрепал мальчонку по кудрявой голове.
Взошли на крыльцо.
– Стойте! – велел охранник.
– Ну, будем лясы точить или жестоко поступим? – спросил брата ефрейтор.
– Кто вас выпустил? – нахмурился часовой.
– Давай жестоко, – сдался Старшой.
За мгновение до того, как страж поднял бы тревогу, Емельянов-младший отправил его в нокаут. Обмякшее тело усадили у двери.
Внутри было тихо и безлюдно. Близнецы проследовали по широкому коридору к огромным дорогим дверям. Здесь не повезло еще паре бойцов. Удача оставила их быстро и антигуманно.
Выбив двери, братья попали в спальню, где возлежал похмельный князь. Одр был воистину скорбным – зеленый ликом Хоробрий морщился и силился поднять трясущиеся руки. Миловидная служанка подавала ему кувшин с капустным рассолом, но, испугавшись оглушительного треска, уронила живительную влагу вместе с сосудом на главного тридевятича.
– Дура… – страдательным голосом выдавил князь. – Чем я усмирю нутряных демонов?
Визитеров болезный не замечал, пока они не склонились над постелью.
– Вы?!
– Нет, блин, дуэт «Тату», – съязвил Иван. – Поговорить надо.
– Тяжко…
– Какой же ты Хоробрий? Ты Хворобий, – вывел Старшой.
– Давай, девица, дуй за вторым кувшином. – Егор шлепнул служанку пониже спины, и она выпорхнула из покоев.
Потом около четверти часа князь поправлял здоровье, а опомнившаяся охрана топталась за прикрытыми ефрейтором дверьми.
Стресс и рассол сделали свое дело – Хоробрий ожил.
– О чем толковать станем? – спросил он.
Емельянов-старший решил подбирать слова поосторожнее:
– Вчера мы не очень верно друг друга поняли, князь. В результате мы с братишкой оказались в кутузке раньше, чем представились. Меня зовут Иваном, а он – Егор.
– Те самые? – вскинулся тридевяцкий вождь, но тут же поморщился от головной боли.
– Да, если ты имеешь в виду близнецов, которые победили Соловья-разбойника…
– Что ж вы раньше не сказали?
– Так я и говорю: не по-людски вчера вышло. Но это ничего. Мы же просто странствуем. Вот и в твое княжество прибыли, чтобы повидать величайшего колдуна.
Зная дембеля Хоробрия, они насторожились бы при виде барабанящих по одеялу пальцев и прищуренного левого глаза. Тридевяцкий голова замыслил оставить прославленных богатырей себе. Уж с такими-то молодцами ни орда не страшна, ни соседи-завистники.
– А что? И повидаете, – заверил братьев князь. – Самолично вас в столицу зову, будьте гостями дорогими.
– Спасибо. – Приглашение пришлось принять, хотя Иван отлично помнил, чем оборачивается, например, гостеприимство боял из Тянитолкаева.
Егор проявил любопытство:
– А откуда о нас тут известно?
– Не смешите! – Хоробрий махнул слабой рукой. – В народе уже сказки складывают. А я узнал о вас на сборище князей. Съехались мы с князьями-братьями судьбы Эрэфии решати. Все были, кроме легендоградского да мозговского князей. Загордились, глупые.
– Ну, Велемудр погиб, – обронил Старшой.
– Все же не умер, да? – улыбнулся тридевятич. – Нет, не смерть виной его отсутствию. Весть о его кончине дошла до нас на третий день переговоров. Вот и смекайте – поехал бы, живому быть.
Помолчали.
– Ни он, ни Юрий Близорукий не пожаловали, – продолжил Хоробрий. – А про вас нам князь тянитолкайский Световар рассказал, ему депешу доставили. Дескать, объявились витязи, дракона одолевшие. А уж потом и про Соловья весть пришла. А под конец и о событиях в Легендограде. Народ истосковался по богатырям, орлы мои. Люди у нас сильные духом да славные терпением. Появление средь них витязей – большое достижение и великая помощь в деле становления Родины…
«Тебе бы у нас в думу баллотироваться с таким языком-то», – подумал Иван, не слушая агитку. Ефрейтор внимал, раскрыв рот.
Дождавшись конца пламенной княжьей речи, Старшой сказал:
– А с послом парижуйским недоразумение форменное. Сам пойми, нам с сумкой денег грабить вовсе незачем. Перепугался лягушатник, виноватых стал искать.
– Беда одна от этих басурман, – вздохнул Хоробрий. – Ладно, не берите в голову. Казна ваша в углу, забирайте. Через час поедем в Торчок.
Но ни через час, ни через два двинуться не удалось – бедняга де Монокль пребывал в адски болезненном состоянии, и добросердечный князь лично отпаивал его резким живительным рассолом. Дружинники посмеивались: благородное горло парижуйского аристократа капустный настой не принимало.
