- Я приняла решение, Гарри.
Он зажег спичку дрожащей рукой, закурил:
- Вот как! - и осклабился злобно. - Очень интересно.
- Я ухожу. Я еду к тетке.
- Это почему?
- Лучше не спрашивайте.
У него все лицо задергалось.
- А если я вас не пущу?
- Какое же вы имеете право?
Я говорима спокойно, но сердце у меня так билось, что дышать было трудно.
- Без всякого права, - отвечал он, и все лицо у него задрожало. - Вы мне сейчас нужны, и я вас не пущу.
При этих словах он выдвинул ящик стола и сразу увидел приготовленный паспорт и бумаги. - А-а! Вот оно что!
Он схватил всю пачку и стал медленно рвать вдоль и поперек.
- А за ваши сношения с белыми я могу вас...
Но я уже не слушала. Как бешеная кинулась я на него. Я била его по рукам, вырывала бумаги, царапала, визжала. Чекист! Вор! Убью-у-у!
Он схватил меня за горло. Он не сильно душил меня, а скорее тряс, его оскаленные зубы и бешеные глаза были страшнее и свирепее его движений. И от отвращения и ненависти к этим выкаченным глазам и распяленному рту я стала терять сознание. - На помощь! - прохрипела я.
И вдруг произошло нечто дикое. Раздался звон разбитого стекла, и что-то огромное, тяжелое, мохнатое впрыгнуло и упало сбоку на Гарри, повалив его и покрыв собою.
Я помню только, как дергались по полу его ноги из-под рыжей всклокоченной массы, покрывавшей почти недвижное его тело.
Когда я очнулась, все уже было кончено. Гарри с начисто разорванным горлом увезли в приемный покой. Собака исчезла бесследно.
Мальчишки как будто видели, как огромный пес бежал, прыгая через заборы.
Все это произошло двадцать седьмого числа. И это было для меня главное. Потому что много времени спустя, уже на свободе, в Одессе, узнала я, что Коля Катков передал Толе мой призыв о помощи и что Толя бросил все и кинулся ко мне. Пришлось ему пробираться через большевистский фронт. Он был выслежен, пойман и расстрелян двадцать седьмого числа. Двадцать седьмого - в тот самый день.
Вот вся целиком история, которую я хотела рассказать. Ничего в ней я не сочинила и не прибавила, и ничего не могу и не хочу объяснять. Но сама я, когда оборачиваюсь к прошлому, я вижу ясно все кольца событий и стержень, на который некая сила их нанизывала. Нанизала и сомкнула концы.
Из репертуара Петербургского Литейного Театра
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
К о м м и в о я ж е р.
Д а м а.
С т у д е н т.
К а д е т.
К о м м и - говорит с польским акцентом, франт, большие усы. Делает глазки, поворачивается в профиль, выступает петухом.
С т у д е н т - лохматый, молодой, говорит по южному на "о" с придыханием "ха". Смущенно осклабляется. Застенчив, но весел.
К а д е т - круглощекий, розовый, сидит выпучив глаза в одну точку.
Д а м а - разряженная, но простоватая. Томно закатывает глазки.
Железнодорожная платформа, слева стена станции, из-за которой доносятся звонки, грохот проходящих поездов, выкрики носильщиков. Вдоль платформы скамейки для публики, которая то приходит, то уходит, с корзинами и чемоданами. Одна из скамеек двойная, углом.
Со стороны станции выходят коммивояжер со студентом. У комми в руках щегольский сак. У студента сверточек, из которого торчит подушка.
К о м м и (продолжая разговор). И, представьте себе, я сам иногда удивляюсь. Достаточно мне так немножко в профиле прищурить глаза, вот так покрутить ус - и она уже преспокойно погибла.
С т у д е н т (осклабляясь). Гы-ы...
К о м м и. Ей-богу. Вот, заметили на вокзале барышню в розовой шляпке. Ну, так верьте слову - она меня уже не забудет. А что я сделал? Только прошел мимо.
(Со стороны станции выходит кадет с большими чемоданом и корзинкой. Садится на угловую скамейку, вынимает из кармана яблоко, вытирает обшлагом, ест).
С т у д е н т (искренно). Нет, я так не умею.
К о м м и (презрительно усмехается). А, вы думаете, я этому рад? Ей Богу, я даже не рад! Я столько страдал через любовь. В Конотопе били меня башмаком, в Саратове самоварной трубой, в Лодзи, верите ли, суповой ложкой, в Минске меня били... (Мимо проходит барышня. Комми приостанавливается и делает глазки). Ну, эта уже. Эта меня не забудет.
С т у д е н т. Гы-ы. А я так не умею. Я всегда говорю женщинам что-нибудь эдакое тонкое. У вас, мол, роскошные глаза и тому подобное. А так я не умею.
К о м м и. Фа! вы еще неопытный теленок. (Выходит дама, за ней носильщик с вещами. Дама садится около кадета, вынимает из сумочки газету, читает).
С т у д е н т. Посмотрите, вон там дамочка с кадетиком сидит. Хорошенькая. Вот бы такую подцепить. А? Не вредно! Гы-ы.
К о м м и (смотрит на даму, охорашивается). Не дурна (смотрит на часы). Если даже она едет в Ламань, так и то в моем распоряжении больше двух часов. Можно успеть.
С т у д е н т. А вы не в Атамань?
К о м м и. Нет, мне в Николаев? Через четыре часа.
С т у д е н т. А хорошенькая! Роскошные глаза!
К о м м и. Должен вас предупредить, что у подобной женщины добиться взаимности очень трудно. Тут нужна тонкая психология. Заметьте себе - она едет с сыном.
С т у д е н т. Ну?
К о м м и. Она мать. Материнство - это нечто животное. Завладеть сердцем матери можно только, получив расположение ее ребенка.
С т у д е н т. Ну, я так не умею.
К о м м и. Смотрите и учитесь. (Подбегает к кадету). Молодой человек! Разрешите поставить мой багаж рядом с вами. Хе-хе. (Кадет жует яблоко и молча косится на комми).
К о м м и. Мне чрезвычайно приятно с вами познакомиться, молодой человек. Я люблю молодежь. (Все время кокетливо поглядывает на даму. Та не обращает никакого внимания). Вы любите плоды, молодой человек? Разрешите, я вам сейчас (Срывается с места и убегает. Студент неловко подсаживается к даме).
С т у д е н т. (покашливает).
Д а м а (мельком взглядывает на него и, опустив глаза, улыбается).
С т у д е н т. Виноват!
Д а м а. Что?
С т у д е н т. Нет, ничего, я так... Я хотел сказать... но не решаюсь...
Д а м а. Что же такое? В чем дело?
С т у д е н т. Н-не могу...
Д а м а. Вот смешной!
С т у д е н т (мрачно). У вас роскошные глаза. (Дама смеется. Возвращается комми с двумя яблоками в руке).
