Нашелся и театральный костюмер. В этом лагере, если хорошенько копнуть, можно было составить неплохую компанию для любого спектакля.
Итак, все обещало несомненный успех. Я ждал его в прекрасном расположении духа, и если бы не этот длинноногий кретин Шарль-Поль...
Люба:
Ну, при чем тут бедняга Шарль? Разве в нем дело? Мне кажется, Франсуа, теперь-то о нем можно сказать доброе слово... Вот уже действительно - скачи хоть в рай, а должок отдай.
Франсуа:
Безусловно... "De mortuis aut bene aut nihil"*. Но я хочу рассказать, чего он стоил нам, пока жил. Когда был полицейским. Два слова, иначе не понять, с кем мы имели дело.
______________
* "О мертвых или хорошо, или ничего" (лат.).
Это был не очень редкий тип среди наших крестьян. Длинный, жилистый, немного сутулый, с маленькими жадными глазками. Крестьянин, потом солдат и наконец полицейский... Менял он только одежду, форму, но в любой оставался самим собой. Он только открывал рот, и становилось ясно, что перед вами упрямый бретонец, соглашающийся лишь с тем, что ему выгодно. Действующий обособленно, на свой страх и риск.
Нет, он не уходил от людей, наоборот. Он маячил в каждой толпе. Он обязательно влезал в спор третьим, когда еще не иссякло терпенье двоих. Ничего не уступая своего, он очень умело приспосабливался к обстановке. Нюхом чуя, куда будет дуть ветер... Я-то его раскусил, когда этот человек встал между нами. Вы скажете, это касалось только меня? Скажете - ревность или что-то в этом роде, но вспомните, сколько волнений доставил он вашему комитету? Мы очень удивились, просто были поражены, узнав о победе над Шарлем. Его победила любовь, мадам Любовь... Простите мою манеру выражаться, но слова стоят так близко...
Люба:
Дело не в словах. И не во мне... Франсуа ненавидел Шарля, это правда. Неверно только, что Шарль был до конца таким, как о нем рассказал Франсуа... Я не отвечаю за подробности. Память не может всего удержать. Прошло столько лет... Но иногда, по каким-то скрытым от нас законам, вдруг поднимается забытое, как отава на скошенном лугу, свежая, без нанесенной пыли... Я вспоминаю день праздника, словно он был вчера. Утром стало ясно, что немцы посмеялись не только над нами, но и над французскими шахтерами. Они не запретили праздник. Это было бы слишком просто и могло вызвать возмущение. Нет, они "помогли лучше его организовать", как объяснил герр Индюк-комендант.
Уж что-что, а это они умели.
Всю ночь слышался грохот машин, окрики немецких офицеров. По нашим окнам скользили лучи прожекторов... Еще до того, как выйти на аппель, мы поняли, что готовится какая-то серьезная операция. Лагерь оказался окруженным солдатами. За ними виднелись бронемашины. Причем мы сразу обратили внимание, что на нас направлены стволы только постоянной охраны, а прибывшие ночью построены спиной к лагерю.
После проверки нас не повели на работу. Вернули в барак. Блоковые не спускали с нас глаз.
Все же нам удалось собрать комитет. Что значит "собрать"? Легли рядом на нарах и шепотом обсудили обстановку. Все складывалось худо. Гестапо что-то пронюхало. Если шахтеры начнут праздник и подойдут партизаны, они попадут в ловушку. Знает ли об этом дядюшка Жан или кто-нибудь из организаторов? Предупредить их мы могли только в шахте, но в шахту сегодня, скорей всего, мы не попадем. Как проскочить из окруженного лагеря?
Предупреждать не понадобилось. К полудню на территорию лагеря пригнали шахтеров и жителей поселка. Дядюшка Жак сам увидел, что происходит.
Индюк-комендант распустил хвост перед шахтерами. "Вы хотели отметить день патронки Барбары вместе с теми, кто работает с вами в шахте. Биттэ, мы идем вам навстречу. Здесь будет удобней, здесь все готово..."
Что могли сделать шахтеры? Только подчиниться. Кажется, это и посоветовали своим товарищам организаторы праздника. На большом плацу с уцелевшими спортивными снарядами старых казарм шахтеров - некоторые пришли с женами и детьми - разместили на скамьях. А нас, лагерных, усадили просто на песок. Каждый барак отдельно. Между нами и вольными - автоматчики. Вокруг плаца проволока, за ней солдаты.
Итак, все было готово для праздника. В конце плаца невысокая эстакада превращена в площадку для концерта. Ее украсили фашистскими флагами. Рядом лагерный оркестр, музыканты в парадных мундирах. В стороне две бочки пива, обвитые хмелем...
Вот ведь что придумали, одним выстрелом двух зайцев убить. И шахтерский праздник не срывать, и франтиреров в ловушку поймать.
Расчет был прост. Партизаны, выступив в условленный час, наткнутся не на лагерную охрану, а на сильные воинские соединения. К тому же под обстрел неминуемо попадут и заключенные, и свои же шахтеры, женщины, дети... Все они сидели молча, подавленные неожиданным поворотом праздника. Поглядывали в сторону поселка, своих оставленных домов, куда прошел под музыку взвод немецких солдат. Порывы ветра доносили звуки духового оркестра. Солдаты шли к поселку. Зачем?
Франсуа:
Я знал, зачем. Видел, что там творилось. Мне с двумя товарищами пришлось скатать на велосипедах домой, чтобы привезти кое-какой реквизит на новое место. Праздник есть праздник, не было смысла спорить, где его начинать. Тем более что многие шахтеры хотели развлечь пленников, работавших с ними бок о бок в шахте...
В лагере даже интересней. Так решил дядюшка Жак, и мы согласились.
В поселке творились странные вещи. На нашей эстраде, возле церкви, надувал щеки военный оркестр, да так старательно, что ленты на арке взлетали не от осеннего ветра, а от аккордов немецкого марша.
Вокруг ни одного слушателя, если не считать сопливых мальчишек, сидящих на ограде, нахохлившихся, как воробьи под дождем.
Из домов выскакивали незнакомые люди в штатском, держа в руках книги или бумаги. Старики и старухи стояли в дверях своих хижин, молча наблюдая за ними.
Мы сразу догадались: торопливые штатские - шпики из "промышленной полиции".
В поселке шел обыск.
Мне-то опасаться было нечего. Тогда я еще не получал "Юма", ни тем более запрещенные брошюры... Все же стало как-то не по себе.
А оркестр барабанил один марш за другим. И на всех углах поселка, в наспех открытых гнездах, сидели пулеметчики. Ничего себе получался денек во славу Барбары...
Люба:
Да, в поселке поставили западню. Все было готово на первого зайца. Второго ловили здесь, в лагере. Приехало высокое начальство. Говорили, даже представитель самого фон Штюльпнагена, фашистского комиссара в Париже. С ним фотографы, корреспонденты.
Понимаете, что им было нужно? Как тому цыгану на кирмаше - и кобылку продать, и хозяина забратать... Шумиху раздуть, показать, что ничего не боятся. Под носом у франтиреров гулянье устроили и столь гуманно отнеслись даже к пленным. Отцы родные...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
