У нее почти не бывало возможности побыть одной, чтобы покончить как-то с этим внутренним разладом, хотя бы путем компромисса, потому что Харан умудрился напустить на нее чуть ли не весь «Брахмо Самадж». Было похоже, что его стараниями какой-нибудь пасквиль вот-вот появится в газете.
А тут еще тетя… С ней тоже надо было что-то предпринимать, и решение откладывать было нельзя, иначе дело могло кончиться плохо. Шучорита поняла, что в ее жизни наступил крутой поворот, что миновали дни, когда можно было идти привычным путем, когда мысли сами бежали по знакомому руслу.
В это тяжелое время единственной ее опорой был Пореш-бабу. И не потому, что она обращалась к нему за советом или наставлениями — было много такого в ее мыслях, в чем она не могла открыться даже ему, было и такое, о чем говорить с ним ей было просто стыдно. Но ей было важно знать, что он тут, что он с ней. Он был ее тихим прибежищем, от него она видела неусыпную отеческую заботу и нежную, совсем материнскую, ласку.
Наступила осень. Теперь Пореш-бабу не ходил вечерами в сад для молитвы, а молился в маленькой комнатке, находившейся в западном крыле дома. Там он усаживался на коврике перед отворенной дверью, и лучи заходящего солнца падали на его спокойное лицо, обрамленное седыми волосами. И тогда молча, неслышными шагами приходила Шучорита и садилась рядом с ним. Ей казалось, что можно смирить свое беспокойное, наболевшее сердце, окунув его в эти тихие глубины общения с богом. Нередко, открыв глаза после молитвы, Пореш находил рядом с собой дочь — воплощение преданной ученицы, которая, затаив дыхание, сидела подле него. И таким невыразимо милым и лучезарным бывало ее лицо в эти минуты, что он мог только безмолвно благословлять ее от всего сердца.
Всю свою жизнь Пореш-бабу стремился к внутренней гармонии, и потому мысли его всегда были о возвышенном и истинно прекрасном, повседневная же жизнь заботила его мало. Сам обретя таким образом свободу, он не считал себя вправе навязывать другим свои взгляды и верования. От природы он был одарен верой в добро и безграничной терпимостью и нередко навлекал на себя этим порицание наиболее ревностных членов «Брахмо Самаджа». Но хотя их порицания и задевали Пореша-бабу, его душевного равновесия они никогда не нарушали. Он часто повторял про себя: «Что мне суд людской, когда надо мной бог!»
Чтобы приблизиться к этому незыблемому душевному покою, Шучорита последнее время стала под разными предлогами постоянно забегать в комнату Пореша. Когда внутренний и внешний разлад доводил ее — неопытную девочку — до отчаяния, сердце подсказывало, что она сможет обрести мир, склонившись к ногам отца.
Сначала она надеялась, что стоит только набраться терпения и выждать время, и враждебные силы сами собой рассеются. Но этого не случилось, и сейчас ей предстояло принять какое-то решение и отважиться вступить на новый, неведомый путь.
Когда Бародашундори убедилась, что никакими попреками Шучориту с толку не собьешь и что перетянуть на свою сторону Пореша-бабу надежд тоже нет никаких, она весь свой гнев с удвоенной силой обратила против Хоримохини. Одна мысль о том, что «эта особа» находится у нее в доме, выводила ее из себя.
В годовщину смерти своего отца Бародашундори пригласила Биноя. Предполагалось, что друзья и родные соберутся вечером, чтобы присутствовать на поминальном обряде. Теперь же она с Шучоритой и дочерьми занимались украшением комнаты, в которой должна была состояться церемония.
И вдруг в разгар этой работы Бародашундори увидела Биноя, который поднимался по лестнице к Хоримохини, и поскольку малейший пустяк приобретает огромное значение, когда на душе неспокойно, то, естественно, минуту спустя ей стало казаться совершенно невыносимым, что Биной пошел наверх. Не в силах дальше заниматься делом, она отправилась вслед за Биноем и застала его сидящим на циновке и непринужденно беседующим с Хоримохини.
— Послушайте, — выпалила Бародашундори, — я не против того, чтобы вы жили у нас, пожалуйста, живите сколько вам угодно, и я все для вас сделаю и даже с удовольствием, но только имейте в виду раз и навсегда, что разрешить вам держать здесь своих идолов мы не можем!
Всю свою жизнь Хоримохини прожила в деревне, и в ее представлении «Брахмо Самадж» был всего-навсего какой-то христианской сектой. Поэтому единственно, что ее интересовало в связи с этим Обществом вначале — это разрешается ли правоверным общаться с его членами. Мысль, что им тоже может быть неприятно общение с ней, не сразу пришла ей в голову, но, понемногу осознав это, она стала задумываться, что же делать при создавшемся положении. Выпад Бародашундори показал ей, что теперь уже долго думать не приходится и что нужно немедленно принимать решение.
Сперва она решила поселиться где-нибудь в Калькутте, чтобы иметь возможность время от времени видеться со своими любимыми Шучоритой и Шотишем. Но тут же подумала, что прожить в Калькутте, где все так дорого, на ее скромные средства вряд ли можно.
После того, как налетевшая внезапным ураганом Бародашундори удалилась, Биной некоторое время сидел молча, опустив голову. Первой нарушила молчание Хоримохини.
— Мне бы сходить к святым местам, — сказала она. — Сможет ли кто-нибудь из вас пойти со мной, сынок?
— Я был бы только рад сопровождать вас, — ответил Биной. — Но ведь раньше чем через несколько дней выйти нам не удастся. Пожили бы вы пока у моей матери.
— Ты не знаешь, дитя мое, — говорила Хоримохини, вытирая слезы, — какая я обуза. Господь взвалил на мои плечи такое тяжкое бремя, что я всем стала в тягость. Еще когда я увидела, что даже в доме собственного мужа всем я мешаю, нужно бы мне это понять. Только туго дается мне понимание. Старалась я заполнить пустоту в сердце, скиталась повсюду, но куда бы я ни подавалась, мое горе всюду следовало за мной попятам. Нет, сын мой, хватит с меня этого. Зачем я снова буду вторгаться в чей-то дом. Уж лучше я пойду искать приюта у ног того, на ком тяжелым бременем лежат страдания всего мира. У меня нет больше сил бороться…
— Нет, тетя, не говорите так, — сказал Биной, — Мою мать нельзя ни с кем сравнивать. Разве может человек, жизнью своей доказавший любовь к богу и сумевший встать выше всех тягот мира, отказаться принять бремя чужого горя? Такова моя мать, таков и Пореш-бабу. Нет, нет, я даже и слушать не хочу. Сначала я отведу вас в свою святую обитель, а уж потом поеду с вами в вашу.
— Но ведь нужно предупредить… — начала было Хоримохини.
— Мы приедем и тем самым предупредим, — перебил ее Биной, — Это самое лучшее предупреждение.
— Тогда завтра утром… — начала опять Хоримохини.
— Почему завтра утром, когда можно сегодня вечером, — снова перебил ее Биной.
В этот момент за Биноем пришла Шучорита.
— Биной-бабу, — обратилась она к нему, — мать прислала сказать, что скоро начнется богослужение.
— Боюсь, что я не смогу на нем присутствовать. Мне нужно переговорить кое о чем с тетей, — ответил Биной.
В действительности же после всего случившегося ему просто не хотелось принимать приглашение Бародашундори. Все это начало казаться ему сплошным издевательством.
Но Хоримохини очень забеспокоилась и начала уговаривать его идти.
— Мы ведь и потом можем поговорить. Вот кончится служба, ты и приходи ко мне, — говорила она.
— Я думаю, что лучше бы вам сходить, — прибавила от себя Шучорита.
Биной понял, что его отсутствие на богослужении лишь ускорит взрыв, который давно назревал в этой семье. И он прошел в комнату, предназначавшуюся для церемонии. Но это мало что изменило.
После богослужения всех пригласили к столу. Биной начал отказываться:
— У меня сегодня что-то пропал аппетит.
— При чем тут аппетит, — ехидно заметила Бародашундори, — когда вы просто успели наесться всяких лакомств наверху.
— Да, — сознался со смехом Биной. — Таков удел всех обжор: не устояв перед тем, что есть, они теряют то, что будет.
С этими словами он встал из-за стола.
— Надо полагать, опять наверх? — спросила Бародашундори.
— Да, — коротко ответил Биной и пошел из комнаты.
Проходя мимо стоявшей в дверях Шучориты, он шепнул ей:
— Диди, зайдите на минутку к тете. Ей нужно срочно видеть вас.
Лолита обносила угощениями гостей. Когда она подошла к Харану, тот неизвестно почему счел нужным сообщить ей:
— А Биноя-то-бабу здесь нет, он наверх пошел.
Лолита остановилась перед ним, посмотрела прямо ему в глаза и холодно ответила:
— Знаю. Но он не уйдет, не попрощавшись со мной. К тому же я и сама пойду наверх, как только освобожусь.
Жгучая злоба снедала Харана. Сегодня ему положительно не везло: он даже не сумел смутить Лолиту! От Харана не ускользнуло и то, что Биной, уходя, шепнул несколько слов Шучорите, и то, что она вскоре после этого последовала за ним. Сам он сегодня неоднократно пытался заговорить с ней, и оттого, что она на глазах у всех собравшихся старательно отклоняла его попытки, он чувствовал себя посрамленным, и это приводило его в бешенство.
