– Из всего следует, что в районе восемнадцати часов двадцать третьего июля в своей квартире вместе со своим другом и компаньоном вы распивали спиртные напитки...
Пили мы с Пашкой, пили, а потом у меня вдруг крыша поехала. Я схватил нож и по самую рукоять всадил ему в сердце. Потом я сунул труп в багажник, чтобы вывезти его за город. Но то ли я испугался, что гаишники меня на посту тормознут, то ли еще что, но выбросил я его на Можайском шоссе, не доезжая до Кольцевой. А Можайское шоссе, как известно, суть продолжение Кутузовского проспекта, где я жил. Еще одно бесплатное приложение к обвинению... За последние дни более тщательная экспертиза установила более точное время убийства. Временной промежуток сократился до отрезка от восемнадцати тридцати до девятнадцати тридцати. Оказывается, именно в это время я и нанес смертельный удар своему лучшему другу. А потом вывез труп. Посветлу. Чтобы успеть до половины одиннадцатого, когда должна была вернуться Вика.
– Бред! – отрицательно мотнул я головой. – Кто видел, как я тащил труп в машину?
– Никто... Вам просто повезло...
– Никто не видел. Потому что я не убивал Пашку. И от трупа не избавлялся... Он же не пушинка, чтобы его так просто в машину затащить. И машину в квартиру не загонишь... Кто-нибудь бы видел, как я тело тащил...
– Это все детали.
– Да, детали, из которых складывается суть... А Вика, значит, у родителей гостила... Вы спрашивали у них, так это было или нет?
– Не думайте, мы не глупее вас. Спрашивали...
– И что?
– Не было ее там.
– А где она была?
– Вам лучше знать... – Следователь насмешливо усмехнулся и отвел глаза в сторону.
– А вы для чего?
– Ну, мы-то знаем...
– И где она была?
– Не знаю, должен я вам это говорить или нет, но если вы настаиваете... Да и на суде все равно узнаете... В общем, у нее есть любовник. С ним она и была. В своей квартире, на Сущевском Валу...
– Это она вам такое сказала?
– Да.
В то, что у Вики был любовник, я скрепя сердце мог поверить. Хотя не понимал, как она могла обвести меня вокруг пальца. Ведь она же фактически находилась у меня под колпаком, я контролировал каждый ее шаг. Видно, нашла лазейку... Но изменяла она мне и прежде. А вот чтобы ментам сдавать... Хотя нет, как раз и сдавала. И бригаду из психушки вызывала. Но ведь сейчас она рассказала то, чего не было. Не мог я Пашку убить. Не мог!..
– И про кровь на полу тоже она сказала?
– Она.
– Но ведь это неправда. Не убивал я Пашку...
– А она и не говорит, что вы убивали. Она сказала нам только то, что видела...
– Но ведь не пили мы с Пашкой водку в тот день. И не звонил я ему...
– Он вам звонил. В районе шестнадцати часов. После чего отправился к вам. Звонок зафиксирован...
– Но я спал! Я ничего не помню!
– Вот именно, что не помните... У вас и прежде случались провалы в памяти... Есть показания гражданки Екатерины Решетовой... И приступы неконтролируемой агрессии у вас тоже случались. И Решетова это подтверждает, и ваша жена... Так, однажды вы пытались ее задушить, из-за чего были отправлены на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу...
– Может, я и псих. Но у меня есть еще одно алиби. Система видеозаписи!..
У меня оставался единственный аргумент, который мог вывести меня из-под удара. И я должен был привести его в свою защиту.
– Я знаю, – перебил меня следователь. – Ваша жена говорила... Она сказала, что вы ее выключили. Сказали, что во всем ей доверяете...
– Ничего я не выключал!
Я чувствовал себя птицей, которая вырвалась на свободу, но в полете наскочила на высоковольтные провода.
– Вы просто этого не помните. Как не помните, что убивали гражданина Игольника...
– Я его не убивал!.. И то, что говорит моя жена – неправда!
– А вы знаете, почему она это говорит?
– Почему?
– Потому что она чувствует за собой вину. Ведь когда-то она скрыла преступление, которое вы совершили...
Это была не молния, это был выстрел в упор из гаубицы. Я так был потрясен, что пошатнулся на табурете... А ведь Вика предупреждала меня, что может стукнуть на меня в милицию. Но что я ей такого сделал? Ведь все было хорошо. Мы поженились, вместе живем, вместе отдыхаем... Но я не даю ей гулять. А значит, не выполняю условия договора, который она пыталась мне однажды навязать... Но ведь она все равно гуляет... На свой страх и риск гуляет. Боится, что я разведусь с ней. И оставлю без гроша... А этого она не хочет. Ведь со мной у нее есть все... Но и без меня у нее может быть все. Меня в тюрьму за убийство, а она прибирает к рукам мои деньги и мою часть многомиллионного бизнеса. Роскошная квартира на Кутузовском, строящийся дом на Рублевке... Словом, гуляй – не хочу. А она хочет гулять. Ей нужны мужчины... Вика нарочно топила меня. Как последняя тварь топила... Пригрел, что называется, змею на груди. Знал, что змея, но не верил, что ужалит. А она ужалила...
– Какое преступление вы совершили, Корнеев? – спросил следователь.
– Избил ее отца... То есть она думала, что я его избил...
– Не то, Корнеев, не то. Это цветочки... Меня ягодка интересует...
– Не знаю.
– А я знаю. Это не просто ягода. Это целый арбуз, Корнеев. Человека вы убили. Иванец Иннокентий Михайлович. Это имя вам о чем-нибудь говорит?.. Или вы тоже не помните, как его убивали?
– Я его не убивал...
Да, Вика нанесла удар в самое сердце. Если суд признает меня убийцей в обоих случаях, то мне грозит высшая мера. Пока это пожизненное заключение, но если вдруг отменят мораторий на смертную казнь, то Вика второй раз в своей жизни станет вдовой. И от первого мужа она урвала шерсти клок, и от меня немало поимеет... И плевать ей, что наш ребенок будет расти без отца... А может, и нет никакого ребенка? Может, она искусно водила меня за нос, изображая беременность. Вокруг пальца обвела, чтобы замуж за меня выйти. И вышла без всяких брачных договоров... Черт!!! Надо же было так вляпаться...
– Что, тоже ничего не помните? – зловеще усмехнулся следователь. – Не помните, как застукали Вику в постели с Иванцом, как избили его до смерти...
– Не было ничего...
– У нас есть показания свидетеля.
– И труп тоже есть?
– Но вы же хотите облегчить свою участь. Вы покажете, где зарыли труп...
– Я людей живьем не закапываю... Да, инцидент был. Я действительно избил Иннокентия. Но из нашей квартиры он вышел своим ходом. Оставил Вике ключи от своей машины и ушел...
– И с тех пор его больше никто не видел...
– Это его проблемы, куда он потом подевался.
– Проблемы у вас, Корнеев. Большие проблемы... И только чистосердечное признание может облегчить вашу участь...
Допрос продолжался больше часа. То с одной стороны зайдет следак, то с другой. Но я не кололся... Ведь я действительно не убивал Пашку. И не собирался брать на себя подонка Кешу...
Так и не добившись от меня чистосердечных признаний, следователь отправил меня в камеру. В качестве напутствия велел готовиться к переезду в следственный изолятор – или в Бутырку, или в Матросскую Тишину.
Но судьба в лице моих родителей распорядилась иначе. Отец нанял адвоката, а мать подсказала тому, как действовать. И вместо следственного изолятора меня отправили в психиатрическую больницу специализированного типа, где меня ждала судебно-психиатрическая экспертиза на предмет моей вменяемости. Ведь раньше я лечился в психушке. А лечиться – это не значит вылечиться. И убить Пашку я мог в состоянии умопомрачения... Короче говоря, вместо следственного изолятора меня закрыли в психушке с интенсивным наблюдением. Там же я мог остаться, если суд признает мою вину, но сделает скидку на мою невменяемость. А принудительная психотерапия – это вам не фунт изюма...
Глава 13
Безобидный Лешка Покровин сидел на койке в одних трусах и преспокойно латал свои пижамные штаны.
– Ах ты паршивец поганый! – заорала на него вошедшая сестра. – Развратом занимаешься!
Круглолицая дебелая баба лет сорока пяти. Нечесаная, неряшливая. И злая как собака... Можно было подумать, Лешкина вина заключалась в том, что он сидел на кровати в одних трусах. Но вор и насильник Ара Авакян на глазах у сестры чесал у себя меж ног, и ничего. Так что Лешкина вина заключалась только в том, что он не мог наорать на бабу в ответ. А вот Ара мог. И по материнской линии вплоть до седьмого колена пройтись мог. И плевать, что после этого его аминазином напичкают. Отморозок, одно слово. Потому сестра старалась с ним не связываться.
– Корнеев, иди, тебя Захарова зовет...
И меня она не обижала. Но вовсе не потому, что я также мог круто на нее наехать. Дело в том, что психиатрическая больница входила в систему департамента здравоохранения, где работала моя мать. Разумеется, она смогла найти подход и к главврачу, и к заведующему отделением. Ну, еще и деньгами их всех подмазывали, само собой. Так что чувствовал я себя в психушке вполне комфортно. Палата обшарпанная, зато всего три пациента – я, Лешка и Ара. Телевизор в палате установили, видик. Уродующими уколами мне не досаждали, отупляющими пилюлями не пичкали. Но по-любому здесь хреново. Потому что это неволя. Потому что идет следствие, потому что мне грозит обвинительный приговор суда...
