Джорджи сломалась первой, слезы полились из ее глаз внезапно и обильно. Мишель начала плакать только тогда, когда Берилл выскочила из-за стола, чтобы обнять их.
— Идите сюда! — крикнула Берилл. — Идите сюда, девушки. Знаете что? Вам это не нужно, вы лучше этого. Дайте я вас обниму.
Когда Берилл провожала девушек из комнаты, за ней потянулись гримерша и костюмерша, приготовив влажные салфетки, чтобы стереть сопли конкурсанток с ее плечиков.
После того как уничтоженные девушки ушли и Берилл вернулась на свое место, судьи приготовились к съемке своих импровизированных «обсуждений». Зрители словно подслушивали мысли всех троих, и такие кадры шли за каждым постановочным прослушиванием, чтобы придать процедуре судейства привкус заботы и снисхождения.
— Все довольны? — крикнул Трент. — Готовы высказаться?
Трое судей сказали, что готовы.
— Вы можете сесть поближе друг к другу? — попросил Трент. — Так выглядит гораздо правдивее и интимнее.
Судьи неохотно сдвинули стулья. Кельвин даже положил руку на плечо Родни.
— Мотор! — крикнул Трент.
— Какое разочарование, — сказал Кельвин. — Я возлагал на них такие надежды.
— Симпатичные девушки, очень милые, — добавила Берилл, — но они просто не справятся.
— Слушайте, — сказал Родни, — у них был целый год, чтобы стать лучше, но они не стали. Мы играем в жесткие игры.
— Я восхищаюсь тем, что они пришли и сделали еще одну попытку, — сказал Кельвин, не меняя серьезного выражения. — Для этого нужна стойкость, и по крайней мере, теперь они знают правду.
— Так в конечном счете лучше, — хрипло сказала Берилл. — Они научатся, вылечатся, вырастут.
— Или высохнут, особенно та, которая поменьше. Черт возьми, она так похудела, — сказал Кельвин, показывая Тренту, что подслушивание нужно заканчивать.
— Отлично, — крикнул Трент. — Родни, с тобой произошла небольшая заминка. Можно снова твою строчку?
Родни сосредоточился, ужасно радуясь отдельному кадру.
— Слушайте, — повторил Родни, — у них был целый год, чтобы стать лучше, но они не стали. Мы играем в жесткие игры.
Трент остался доволен вторым дублем.
— Кельвин, — крикнул он, — раз уж мы тут сидим, может, снимем пару озадаченных лиц при виде неожиданных гостей?
— Нужно же их когда-нибудь снять, — устало ответил Кельвин.
— Отлично, — сказал Трент. — Начнем с Берилл.
Главная камера нацелилась на нее.
— Отлично, сначала тупой взгляд… изумление, открытый рот… комический ужас, ты только что увидела настоящего «сморчка»… Можешь покачать головой, словно не веря своим глазам?
Берилл выдала всю палитру своих изумленных рожиц.
— Спасибо, Берилл, с тобой всё, — сказал Трент. — Отлично, Родни, можешь скривить губы в усмешке? Зрители любят это… Как будто Кельвин попросил тебя высказать мнение по поводу абсолютного «сморчка» и ты просто не знаешь, что сказать… Отлично. Это так забавно.
Челси приводит Шайану
Вопли группы «Пероксид» разносились по всем коридорам развлекательного комплекса.
— Мы так сильно этого хотели.
Все собравшиеся в холле знали, как чувствуют себя участницы группы «Пероксид». Все хотели этого, и каждый верил, что он хочет этого больше всего. Особенно Шайана, которая просидела весь день в разнообразных позах йоги, ожидая своего момента, ожидая возможности сделать свой первый шаг по лестнице, ведущей в Карнеги-Холл.
Когда ужасно амбициозная старшая отборщица повела ее из холла к залу для прослушиваний, Шайана продолжала полушепотом проговаривать неизменную, настойчивую мантру мощного ободрения. Но не для того, чтобы хорошо спеть, а чтобы суметь прилипнуть, довести до сознания судей, насколько прочувствовано ее желание победить.
— Шайана, мы знаем, что они любят искренность, — прошептала Челси. — Они любят ее, а ты ее просто излучаешь. Ты сама искренность. Не забывай, что участие в шоу «Номер один» требует куда большего, чем просто отличный голос. Чтобы выжить в этом бизнесе, нужно уметь справляться с эмоциями, а для этого, детка, нужно хотеть! А ведь ты хочешь этого, да, детка? Ты ведь очень, очень этого хочешь.
— Да, — ответила Шайана через сжатые губы, почти безразлично, словно желая сохранить всю энергию до последней капли, как боксер перед боем, не желающий упустить ни капли сдерживаемого напряжения до той минуты, когда нужно будет выпустить его наружу.
— Тогда скажи им об этом, детка! — выдохнула Челси. — Иди туда и скажи им, что ты чувствуешь, во что ты веришь. Скажи им, что это твоя мечта, скажи, что ты умрешь, если провалишься, и что во всей вселенной ничто не может сравниться с твоей потребностью показать, на что ты способна, то есть спеть куплет и припев песни «Wind Beneath My Wings» так, как ты никогда не пела ее, так, словно это последняя песня на земле. Словно ты последняя певица, детка. Словно сам Господь слушает тебя. Словно сам Господь поет через тебя, детка.
Дальнейшие разочарования
Кельвин не мог поверить ушам своим. Эмма согласилась провести с ним ночь в гостинице, но только в раздельных комнатах. Это было поразительно, ему сорок два года, он стоит сотни миллионов, он, бесспорно, самый могущественный человек в шоу-бизнесе, он даже неплохо выглядит, и все же он будет ночевать со своей подружкой в раздельных комнатах.
Ему было ужасно противно. Но еще сильнее, куда сильнее ему это нравилось.
Он находил процесс ухаживания, ожидания награды восхитительным, отчасти потому, что любил трудности, а кроме того, этот новый опыт очень сильно обострил его интерес к сексу. Прошли годы, даже десятилетия, с тех пор, как он желал женщину, с тех пор, как все его физическое существо было сосредоточено на одном человеке до такой степени, что его не интересовала мысль о сексе ни с кем, кроме нее. Кельвин был достаточно умен, чтобы понимать, что это преувеличенное желание во многом является результатом того, что ему отказывали в желаемом, но последнее не снижало остроты его потребностей. Ему нравилось, что Эмма так сдерживала, так дразнила его. Он восхищался ее характером и был благодарен ей за то, что она разбудила в нем давно забытые ощущения.
Когда, наконец, завершился день прослушиваний в Бирмингеме, Кельвин даже не потрудился ни с кем попрощаться, а сразу пошел к своей машине, чтобы в спокойной обстановке позвонить Эмме.
— Я так вымотан, — сказал он. — Мы сегодня, наверное, больше семидесяти человек просмотрели.
— Семидесяти, — язвительно повторила Эмма. — Значит, осталось всего две тысячи дней, и вы прослушаете все девяносто пять тысяч.
— Слушай, Эмма, мне нужно увидеться с тобой. Извини, но мне это действительно нужно. Я еду в гостиницу «Кливден-Хаус», ты знаешь это место?
— Я слышала о нем. Скандальное место.
— О, ради всего святого, это было более сорока лет назад. Сейчас это просто милая гостиница. Со всеми удобствами. Я выслал за тобой машину, ты приедешь?
— Что, сейчас?
— Сейчас же, — ответил Кельвин. — Машина только что вышла, так что у тебя есть где-то полчаса, чтобы взять зубную щетку. Завтра суббота, и я подумал, что ты свободна.
— Ну, я не работаю, если ты это имеешь в виду. Но у меня есть своя жизнь.
— Об этом не волнуйся. Я должен работать над монтажом, но я смогу поработать на компьютере, как только оцифруют записи. Ты можешь пойти в спа и сделать педикюр.
— Мне не очень нравятся всякие излишества, — солгала Эмма.
— Всем женщинам нравятся излишества.
— Кельвин, ты ничего не знаешь о женщинах.
— Тогда к черту спа. Возьми с собой книгу.
Именно тогда Эмма сказала, что согласна приехать, но совершенно категорично заявила, что ночевать будет в отдельном номере.
— Конечно. Разумеется, — ответил Кельвин. — Ты думаешь, мне неизвестны правила дурацкой игры, в которую мы играем? Возьми что-нибудь нарядное для ужина, там все довольно помпезно.
Попрощавшись с Эммой, он снова позвонил в «Кливден».
— Да, мне нужен еще один номер.
Они приехали в гостиницу около девяти и удалились в свои отдельные (но смежные) апартаменты, чтобы переодеться для позднего ужина.
— Ты меня слышишь? — крикнул Кельвин через разъединяющую их дверь.
— Да, слышу! — крикнула в ответ Эмма. — Не заходи, я переодеваюсь.
— Ты скажешь, что ты надела?
— Через минуту сам все увидишь.
— Я не о том. Что у тебя под платьем?
— Кельвин, ты говоришь как извращенец.
— Ничего не могу с собой поделать. Мои желания никогда так не ограничивали. Это ненормально.
— Я не собираюсь обсуждать с тобой свои трусики, поэтому, пожалуйста, смени тему.
Кельвин завязал галстук и задумался. Ничто в его взрослой жизни не подготовило его к такому разочарованию. Эмма или действительно такая милая, как кажется, или просто великолепный манипулятор, по сравнению с которым его жена — просто плюшевый мишка. Так или иначе, он находил это неотразимым.
