Важных критериев для удачного названия немного. Оно должно разжигать любопытство и одновременно сообщать кое-что о пьесе. Оно не должно звучать чересчур замысловато, чтобы зритель не стеснялся рекомендовать пьесу другу, а тот не поставил бы зрителя в неловкое положение, переспрашивая: «Что-что?» Оно должно быть оригинальным. Оно должно быть достаточно коротким, чтобы его легко и без особых затрат можно было втиснуть в газетную остроту и чтобы оставалось место для имени Уилсона Келли крупным шрифтом в анонсах ежедневной прессы. Все это Келли объяснил молодому мистеру Хиггсу, который появился в тот момент, когда его трубка в равной мере не откликалась ни на вдохновение, ни на выдох, и который потому был не в настроении дискутировать.
Свою пьесу молодой мистер Хиггс назвал «Дядюшка Амброз». У Уилсона Келли имелся одноименный брат, который недолгое время проучился в Оксфорде и теперь имел приход в Линкольншире. Побаиваясь, как и многие актеры, что его по ошибке примут за данного джентльмена, Келли имел обыкновение называть «мой брат во церкви» или вспоминать какой-нибудь анекдот из тех дней, когда «мой брат учился в Оксфорде» – не проявляя при этом ни малейшего недовольства именем, внешностью, манерами и, по сути, самим фактом существования Амброза. А потому первым его вкладом в соавторство с молодым мистером Хиггсом было превратить своего персонажа в дядюшку Дадли, а вторым – чтобы убрать ненужную аллитерацию: переименовать саму пьесу в «Косточку удачи».
– Как вам это, мистер Хиггс? – спросил тогда он.
– Замечательно, – ответил мистер Хиггс. – Что это значит?
– Будет вам, мистер Хиггс, вы же знаете, что такое косточка, которая приносит удачу. Она ассоциируется с исполнением желаний – иными словами, с появлением удачи, в данном случае в лице дядюшки Дадли, которая способна повлиять на положение семьи. Во втором акте можете дать нам что-нибудь про косточку. Косточка, разумеется, будет метафорическая.
– Понимаю, понимаю, – поощрительно кивнул мистер Хиггс.
– «Косточка удачи», – любовно повторил Келли, – если у вас, конечно, нет альтернативных вариантов.
– Как насчет «Удача косточки»? – спросил мистер Хиггс. – Вроде бы лучше передает смысл.
После минутного удивления Келли всерьез над этим задумался, а после объявил – не без причины, – что зависит от того, как посмотреть. Мистер Хиггс согласился, и пьеса осталась «Косточкой удачи».
– Вот как обстоят дела, – взял слово председатель. – Мистер Хиггс согласен, что «Косточка удачи» не дает нам всего, чего мы хотим. Только не в Лондоне. А ты что скажешь, Джон?
– Я всегда говорил, – отозвался Феррьер, – что это омерзительное, ужасное название.
– Да, да, мистер Хиггс теперь это понимает. Есть идеи, мистер Хиггс?
Мистера Хиггса посетила безумная идея спросить Уилсона Келли, нет ли у него при себе шпильки, но он отверг ее как бестактную. Прочих идей у него не наблюдалось.
– В таком случае мне пришла одна идея, – сказал Келли. – Я думал назвать пьесу «Мэ-э-э, мэ-э-э, паршивая овца», что подчеркнет суть первого акта, а именно, что Дадли был паршивой овцой в семье. Сделаете это для меня, мистер Хиггс? Это же просто строчка-другая.
– И как мне вставить «мэ-э-э»? – спросил, подумав, мистер Хиггс. Теперь он бросил курить (так сказать) и более чем когда-либо выглядел невинным младенцем.
Келли только собирался объяснить, что «мэ-э-э, мэ-э-э» – это просто… ну можно принять за символ того… когда Феррьер оторвался от бутылки и возвестил:
– Уже делалось.
– Вот как? Я и забыл. Жаль, а мне показалось отличным названием. Джон? Дай нам что-нибудь.
Мистер Феррьер предложил, мол, пусть будет что-нибудь со словом «любовь» – это всегда популярно. Речь шла о бизнесе, а к бизнесу он относился серьезно.
– «Любовь человека» или что-то в таком духе? Отлично, отлично. Я сделал еще пару-тройку заметок… – Келли открыл портфель с видом человека, открывающего портфель, и извлек оттуда лист бумаги. – А, да, как вижу, я кое-что набросал. «Серебряные крылья» и… э… что это такое? – Он добавил напряжения, протерев и нацепив на нос очки в роговой оправе сценическим приемом, скрывающим сценический прием, и прочел: – «Золотая мелодия».
– Это про «Баркаролу»? – с сомнением спросил Феррьер.
– Нет-нет, Джон, ничего такого. Золотая мелодия любви. В символическом смысле. Мистер Хиггс мог бы нам что-нибудь написать.
Мистер Хиггс предложил предоставить это мистеру Бернсу, который уже сообщил миру, что его «любовь – мелодия прекрасная, в гармонии со мной». На что Уилсон Келли встал, точно как в трансе, и произнес следующее, повысив голос, чтобы тот достиг воображаемой галерки:
– Любовь, как столь истинно сказал поэт Бернс, подобна мелодии, мелодии прекрасной, в гармонии со мной, золотой мелодии, моя дорогая, перебирающей душевные струны у стара и млада…да, стара и млада, Бетти, дитя мое, и устав от скитаний… если хочешь, но воистину стар в сравнении с твоей цветущей юностью…
– Никакого цветения, – вмешался Феррьер, возвращая дядюшку Дадли назад в зал заседаний, – никогда не знаешь, где окажешься с цветением. От цветочков добра не жди.
Внезапно сев, Уилсон Келли провел рукой по челу и предложил препоручить все мистеру Хиггсу, который им «что-нибудь даст».
– Значит, остановимся на «Золотой мелодии», да? Джон? С твоей стороны возражений нет?
– Сойдет. – Опустошив вторую бутылку, Феррьер развил тему: – Чертовски хорошо, по правде говоря. Что думает автор?
Сообразив по повисшей тишине, что он и есть автор, мистер Хиггс дал знать о своем полном согласии с мистером Феррьером. Хорошо с точки зрения сборов, сказал он самому себе, и ужасно со всех остальных.
– Так и порешим, – сказал Келли и, повернувшись к автору, добавил: – И да окажется она воистину золотой для нас обоих, мистер Хиггс!
Мистер Хиггс, не имея иных причин для надежды, тоже стал надеяться.
2
Клод шел на премьеру… «Ты должен, правда должен, дорогой… не глупи, конечно, должен… моя первая пьеса».
– Сэр Генри будет?
– Я его не звала. Сомневаюсь.
– Ну тогда ладно. Найди мне хорошенькую девушку, и я пойду.
– А ты не мог бы повести Хлою? – спросила Клодия, возясь с пудреницей – так, чтобы увидеть его лицо в зеркальце, но самой не показать заинтересованности.
– Хлою? – равнодушно переспросил Клод. – Она скорее всего пойдет с Иврардом Хейлом, разве не понимаешь? Она всегда с ним ходит.
– О! – Она задумалась на мгновение, как много или мало это значит, но решила не допытываться. – Ну пожалуйста, приходи, дорогой. Я буду так гордиться, представляя тебя всем нашим.
– Хорошо, приду. Если найду кого-нибудь.
Убрав пудреницу, Клодия весело и словно бы удивившись, что такое могло прийти ей на ум, сказала:
– А вот это хорошая мысль! И почему я раньше не подумала? Может быть, Кэрол с тобой пойдет.
– Ладно. Она хорошенькая?
– Кэрол Хиггс, дорогой. Автор.
– Ах, он! Но почему? И с чего бы ему со мной идти, если уж на то пошло?
– Случайно на ум пришло. Просто он сказал, что собирается совсем один сидеть в бельэтаже и улюлюкать, потому что, по его словам, настоящий автор Уилсон Келли, а Кэрол… Ну, мы оба считаем, что пьеса ужасная, и он не хочет сидеть в авторской ложе и все такое, то есть чтобы его вызывали на сцену, но посмотреть постановку, конечно же, хочет… и, ну я… и все мы… И неплохо было бы, если бы вы могли на пару… Ты сочтешь пьесу ужасной, но она правда кошмарная, зато вы вместе над ней посмеетесь, а потом, когда соберешься пойти ко мне, он показал бы тебе дорогу. Думаю, он тебе понравится, он довольно приятный, и он был в одно время с тобой в Кембридже… а… я уже говорила.
Клод посмотрел на нее с улыбкой – чуть циничной, но дружеской:
– Это ОНО?
Они пили чай у него в студии – «совсем как в старые времена». Конечно, было не совсем как в старые времена, потому что теперь он обустроился в ее бывшей спальне, а кровать и скрывающая ее ширма исчезли. Сама Клодия остановилась на несколько дней в гостинице, пока подыскивала себе маленькую квартирку. На сегодня была назначена костюмированная репетиция: чтобы привыкнуть к залу, объяснила она, и, без сомнения, чтобы дать Уилсону Келли привыкнуть к тому, что ему «дал» мистер Хиггс на тему золотой мелодии. Просто замечательно снова оказаться на старом месте, целая вечность прошла с тех пор, как они бросали в окно косточки от вишен… как юна она была тогда! Но поскольку это имело место всего несколько месяцев назад, неудивительно, что она подумала, что студия выглядит в общем и целом прежней.
Поэтому Клод, задумчиво глядя на счастливое, пылкое личико, повторил:
– Это ОНО?
Первым порывом Клодии было покраснеть и сказать, как она говорила так часто: «Не глупи», но за последние несколько недель она повзрослела, а потому, проглотив готовые сорваться с языка слова, все еще смущенно, но храбро ответила:
