Одну из стен Рой сплошь заклеил огромными рекламными плакатами и постерами из «Затерянного мира», «Кинг-Конга» и «Сына Кинг-Конга», а также «Дракулы» и «Франкенштейна». В апельсиновых ящиках посреди этой «вулвортовской» барахолки лежали скульптурные изваяния Карлоффа и Лугоши. На рабочем столе – три оригинальных шарнирных макета динозавров, подаренных создателями «Затерянного мира»: резиновая плоть старых чудовищ давно расплавилась, обнажив металлический костяк.
Так что павильон 13 был одновременно магазином игрушек, сундуком с чудесами, саквояжем волшебника, мастерской фокусника и неосязаемым вместилищем снов, посреди которого ежедневно стоял Рой и своими длинными музыкальными пальцами подавал сигналы мифическим существам, чтобы шепотом пробудить их от сна, длившегося десять миллиардов лет.
И вот я осторожно пробираюсь через эту свалку, через эту кучу хламья, порожденного ненасытной страстью ко всяким механизмам, жадной привязанностью к игрушкам и любовью к гигантским прожорливым монстрам, отрубленным головам и темным размотанным мумиям Тутанхамонов.
Повсюду лежали огромные брезентовые тенты, под которыми Рой до поры скрывал свои творения. Я не осмелился заглянуть под них.
Посредине всего этого стоял скелет, держа в поднятой руке записку. Она гласила:
КАРЛ ДЕНЕМ![170]
(Так звали продюсера «Кинг-Конга».)
ГОРОДА МИРА, УЖЕ ГОТОВЫЕ, ЛЕЖАТ ЗДЕСЬ, ПОД ТЕНТОМ, И ЖДУТ, КОГДА ИХ ОТКРОЮТ. НЕ ТРОГАЙ. СПЕРВА НАЙДИ МЕНЯ.
ТОМАС ВУЛФ НЕ ПРАВ. ДОМОЙ ВОЗВРАТ ЕСТЬ. ПОВЕРНИ НАЛЕВО ОТ СТОЛЯРКИ, ВТОРАЯ НАТУРНАЯ ПЛОЩАДКА СПРАВА. ТВОИ БАБУШКА С ДЕДУШКОЙ ЖДУТ ТЕБЯ ТАМ! ИДИ И ВЗГЛЯНИ! РОЙ.
Я посмотрел на брезентовые тенты вокруг. Торжественное открытие! Ну конечно!
Я бежал и думал: «Что он имел в виду? Мои бабушка с дедушкой? Ждут?» Я замедлил бег и начал глубоко вдыхать свежий воздух, пахнущий дубами, вязами и кленами.
Ибо Рой был прав.
Домой возврат есть.
Перед второй натурной площадкой стояла табличка: «Форестплейнс», – но это был Гринтаун, город, где я родился и вырос на хлебе, зревшем всю зиму за брюхатой печью, и вине, бродившем там же на исходе лета, и кирпичи, осыпаясь, падали в эту самую печь, как железные зубы, задолго до прихода весны.
Я пошел не по тротуарам, а по траве, радуясь, что у меня есть такой друг, как Рой, который знал о моей давней мечте и позвал меня посмотреть на нее.
Я прошел мимо трех белых домиков, где в 1931 году жили мои друзья, свернул за угол и остановился, потрясенный.
На пыльной кирпичной дороге стоял старый отцовский «Бьюик» 1929 года; на нем в 1933-м мы отправимся на Запад. Он стоял, тихо ржавея: фары потрескались, кожух радиатора облупился, сам радиатор был, как пчелиными сотами, облеплен мотыльками, желтыми и голубыми крыльями бабочек – мозаикой давно ушедших летних дней.
Я наклонился и заглянул внутрь, чтобы дрожащей рукой погладить колючий ворс подушек на заднем сиденье, где мы с братом толкались локтями и орали друг на друга, проезжая через Миссури, Канзас, Оклахому и…
Это не была отцовская машина. Но это была она.
Я поднял глаза и увидел перед собой девятое и величайшее из чудес света.
Дом моих бабушки с дедушкой, терраса, качели, герань в розовых горшках вдоль ограды, папоротники, торчащие повсюду зелеными фонтанчиками, и просторная лужайка, похожая на зеленую кошачью шкуру, так густо усеянная клевером и одуванчиками, что хотелось сбросить ботинки и пробежаться босиком по всем этим коврам. И…
Высокое сводчатое окно комнаты, где я когда-то спал, а потом, проснувшись, выглядывал наружу и видел зеленые луга и зеленый мир.
На летних садовых качелях, тихо покачиваясь вперед-назад, растопырив на коленях ладони с длинными пальцами, сидел мой лучший друг…
Рой Холдстром.
Он тихо скользил, затерявшись, как и я, в каком-то из летних полдней давно ушедших времен.
Увидев меня, Рой поднял свои длинные журавлиные руки и развел ими вправо и влево, охватив лужайку, деревья, себя, меня.
– Господи, – прокричал он, – разве это не… счастье?
7
Рой Холдстром с двенадцати лет мастерил в гараже динозавров. В фильме, снятом на восьмимиллиметровой пленке, динозавры гонялись за его отцом и потом сожрали его целиком. Позже, когда Рою было уже двадцать, он возил своих динозавров по студиям-однодневкам и начал снимать малобюджетные фильмы в жанре «затерянных миров», они-то его и прославили. Динозавры настолько заполнили его жизнь, что друзья забеспокоились и попытались подыскать Рою хорошую девушку, которая бы поладила с его чудовищами. Ищут до сих пор.
Я поднялся по ступеням крыльца, вспоминая тот особенный вечер, когда Рой взял меня на оперу «Зигфрид» в зале «Шрайн».[171]
– Кто поет? – спросил я.
– К черту пение! – вскричал Рой. – Мы идем смотреть дракона!
Что ж, музыка была изумительная. Но дракон? Убейте тенора. Потушите огни.
Наши места были так далеко от сцены, что – увы! – я видел только левую ноздрю дракона Фафнира! Рой же не видел ничего, кроме огромных огненных клубов, которые невидимое чудовище извергало из своих ноздрей, чтобы уничтожить Зигфрида.
– Проклятье! – шептал Рой.
Фафнир погиб, волшебный меч глубоко вонзился в его сердце. Зигфрид издал победный клич. Рой вскочил на ноги, проклиная спектакль, и выбежал из зала.
Я нашел его в фойе, он бормотал себе под нос:
– Вот это Фафнир! Господи! Ты видел?!
Когда мы вылетели в темноту на улицу, Зигфрид все еще завывал о жизни, любви и кровавой резне.
– Вот несчастные идиоты, эти зрители, – сказал Рой. – Еще два часа сидеть там без Фафнира!
И вот теперь он тихо качался на невесомо скользящих качелях, на террасе, затерявшейся во времени, но всплывшей вновь из глубины лет.
– Эй! – счастливо прокричал он. – Ну как? Точно дом моей бабушки!
– Нет, моей!
– Наших!
Рой рассмеялся, по-настоящему счастливый, и протянул мне пухлую книгу Вулфа «Домой возврата нет».
– Он не прав, – тихо произнес Рой.
– Да, – сказал я, – мы дома, ей-богу!
Я осекся. Ибо там, за зелеными лугами съемочной площадки, я увидел высокую стену между киностудией и кладбищем. Видение мертвеца на садовой лестнице стояло у меня перед глазами, но я пока не был готов заговорить о нем. Вместо этого я спросил:
– Как поживает твое чудовище? Ты его нашел?
– А твое-то чудовище где?
И так уже много дней подряд.
Нас с Роем пригласили, чтобы мы рисовали чертежи и создавали чудовищ, чтобы наши метеориты падали из космоса, а из темных заводей появлялись гуманоиды, роняя капли смолы с незатейливых пластмассовых челюстей.
Сначала наняли Роя, потому что он был продвинут в техническом плане. Его птеродактили, как живые, летали в доисторических небесах. Его бронтозавры сами, словно горы, шли к Магомету.
А потом кто-то прочел два-три десятка моих «жутких историй» в журнале «Уиэрд тейлз»[172] – рассказов, которые я писал с двенадцати лет, а в двадцать один начал продавать палп-журналам, – и нанял меня, чтобы «создавать сюжет» для чудовищ Роя; от этого предложения у меня участилось дыхание, ибо я, когда с билетом, когда без, на своем веку посмотрел около девяти тысяч фильмов и полжизни только и ждал, чтобы кто-нибудь нажал на курок и дал старт моему безудержному забегу в мир кино.
– Я хочу то, чего никто раньше не видел! – заявил мне Мэнни Либер в первый же день. – Нечто трехмерное, огненное, падающее на Землю. Какой-нибудь метеор…
– Где-нибудь в районе Метеоритного кратера в Аризоне… – вставил я. – Он там уже миллион лет. Отличное место для нового метеора: он врезается в землю и…
– Оттуда появляется наш новый монстр! – воскликнул Мэнни.
– Мы вправду видим его? – спросил я.
– Что ты хочешь сказать? Мы должны его видеть!
– Да, но вспомните фильм «Человек-леопард»![173] Страх нагнетается ночными тенями, чем-то невидимым. А как насчет «Острова мертвых»? Женщина вроде мертва, но на самом деле находится в кататоническом ступоре, потом она просыпается и видит, что погребена в могиле.
– Это все для радиоспектаклей! – заорал Мэнни Либер. – Черт побери, люди хотят видеть то, что их пугает…
– Не хочу с вами спорить…
– И не спорь! – Мэнни бросил на меня огненный взгляд. – Выдай мне десять страниц, чтоб поджилки тряслись! А ты, – указал он на Роя, – все, что он напишет, склеивай какашками динозавров! Все, проваливайте! И чтобы в три утра ваши кривые рожи отразились в зеркале у меня в кабинете!
– Есть! – рявкнули мы.
Дверь за нами захлопнулась.
Выйдя на солнышко, мы с Роем, моргая, смотрели друг на друга.
– Опять влипли, Стэнли!
И с громким хохотом отправились работать.
Я написал десять страниц, оставив место для монстров. Рой шлепнул на стол тридцать фунтов сырой глины и затанцевал вокруг, похлопывая и придавая ей форму, в надежде, что монстр сам возникнет, словно пузырь из доисторического болота, а потом обрушится, со свистом выпуская сернистый газ, – и вот он, настоящий ужас.
