– Текилы? – спросил он.
И подмигнул. Больше это походило на нервный тик.
Его машина была припаркована у тротуара. Не восьмиместный бегемот, готовый умчать нас в счастливое будущее – спортивный «Peugeot», который он подарил бывшей в прошлом году на день рождения. Я задумался, жалко ли ему будет бросить эту красавицу, оставляя город за спиной. Наверняка, жалко. В сто раз жальче, чем многих людей. Люди абстрактны, а машина конкретна. Люди чужие, а машина твоя. Не сразу я вспомнил, что ему ничего не будет жалко. Ничего. Обнуление души до равнодушия. Уходя – уходи, и не оглядывайся.
– Пива, – сказал я. – Холодного.
Пиво легло на виски, как родное. Мне захорошело. Нас обслуживал лично хозяин, смуглый азер лет пятидесяти. Это джинн, подумал я. Джинн из кувшина. Сейчас я натравлю его на ангелов, и Судный день отменится. Пока они будут драться, швыряясь спецэффектами, благодарное население сбежит из обжитой ядерной воронки.
Я хихикнул. Муж бывшей посмотрел на меня с плохо скрываемым страхом.
– Я тебе благодарен, – сказал он. – Я тебе очень, очень благодарен.
– Не за что.
Меня разбирал хохот. Я еле сдерживался.
– Дашка просто прелесть, – сказал он, вертя в руках пивной бокал. От запотевшего стекла пальцы стали мокрыми. – Я люблю ее, как родную. Красивая пацанка, мальчишки аж шалеют.
– Ага. Красивая. Вся в меня.
– Чего ты смеешься?
– Не обращай внимания. Нервное.
– Ну да, понимаю. Я бы на твоем месте вообще…
Он осекся. Утопил смущение в пиве. Ну да, он бы на моем месте. Бывшая гнала его к ангелам, и не догнала. Деловой человек не берется за безнадежные дела. За них берутся только такие, как я – семнадцатые. И даже не берутся, а плывут вдоль дела, как дерьмо по речке. Дерьмо, знаете ли, не тонет.
Мимо кафе трусцой пробежал дяденька в ярко-синих боксерских трусах. Жилистый, с брюшком, бритый наголо. По лицу дяденьки ручьями тёк пот. Наверное, он бегал здесь каждый день – из дому в парк «Молодежный». Берег здоровье, не ел жирного и мучного. Вот ведь молодец. Завтра кранты, а он бежит. И я, знаете ли, бегу. Берегу здоровье…
– Как ты с ними договорился? – спросил муж бывшей.
– Перед рассветом, – ответил я, кидая в рот кусочек лаваша. Азер заворачивал в лаваш сулугуни с кинзой, и это было очень вкусно. – Мы подъезжаем, они сверяют список и выпускают нас. Дальше мы линяем, не оглядываясь. Тебе разъяснили, что значит «не оглядываясь»?
– В подробностях, – кивнул он. – Я не об этом. Как ты с ними договорился? Я имею в виду, вообще. Ты им что-то предложил?
– Новые крылья. И открытку от Санта-Клауса.
– А все-таки?
Он наклонился вперед. Он давил на меня, вне сомнений давил и при этом заискивал. Боялся, что я разозлюсь. Что спасительное полено выскользнет из пальцев. Пожалуй, он понимал, что затеял ненужный разговор. И не мог иначе. Ему до смерти надо было выяснить, что я предложил ангелам. Баш на баш, услуга за услугу. Иначе его мир рушился, хоть сбеги он на край света.
Ему мало было заполучить полено. Он хотел вырезать из полена Буратино.
– Расслабься, – я чокнулся с мужем бывшей краем бокала. – Я им ничего не предлагал. Будь моя воля, я бы к ним вообще не ходил. Ты же знаешь, мне легче сгореть, чем договариваться. Считай, что мне просто повезло. Нам повезло.
– Врешь, – уверенно сказал он. – Не хочешь говорить.
Я сгреб его за шкирку и притянул к себе. Уперся лбом в лоб:
– Мудила. Упрямый мудила. Ну, врежь мне!
– Иди в задницу, – буркнул он.
– Врежь!
Моя слюна забрызгала ему лицо. Он не отстранился.
– Хороший ты парень, – сказал он. – Ты знай, я твой должник. Мы все тебе должны по жизни. Я просто не могу уяснить две вещи. Первая: что ты предложил ангелам? И вторая…
Муж бывшей вздохнул.
– Почему ты не радуешься? – спросил он. – Почему?!
Минут через десять нам принесли шашлык.
13:24
…закончить, что успеем…
– …что значит «на хрена»?!
Сергей Вистпасский, сосед с четвертого этажа, ругался по мобильнику. И связь у него не рвалась. Словно там, в горних высях или в центре паутины сотовых сетей, кто-то с интересом прислушивался к разговору.
– …вы когда обещали быть?!
Пауза.
– …а сейчас сколько?!
Пауза.
– …а меня не колышет! Чтоб через полчаса…
Он выслушал ответ, отнял телефон от уха и в бешенстве уставился на экранчик своего «Sony Ericsson». Потом поднял взгляд и увидел меня.
– Представляете? Послал меня и отключился!
– Кто?
– Сантехник, мать его! У меня стена в туалете раскурочена, стояк менять надо, а он, ёшкин кот… Сварщик, сказал, тоже не придет.
Смех бродил во мне, перегорал в злость. Словно пиво – в мочу. Картина Сальвадора Дали: «Вистпасский в праведном гневе накануне серных дождей». На заднем плане сквозь разбитую стену уходит в бесконечность вереница унитазов. И веер карт в правом углу. При первом знакомстве сосед предупредил: «Не спрашивайте меня про преферанс! Пулю не пишу!» В ответ на мое недоумение он пояснил: «Все спрашивают. Из-за фамилии. Ну – вист, пас…»
– Электрик вообще трубку не берет! Хорошо хоть, обои в гостиной поклеили. Плиточник… Вот! Есть еще рабочая косточка! Есть! Здравствуйте, Павел Аркадьевич!
– Добрый день, – пожилой мужчина, похожий на рыжебородого гнома, вежливо тронул козырек полотняной летней кепки. В правой руке он держал деревянный ящик с инструментом и прозрачный пакет с рабочей одеждой.
– Проходите, у меня открыто. Видите, что значит обязательность? Договаривались на половину второго, а сейчас… – Вистпасский глянул на часы. – 13:28!
Он победно продемонстрировал мне циферблат.
– Извините, Павел Аркадьевич, – окликнул я плиточника.
– Да?
– Вы что, не в курсе?
– Насчет чего?
– Насчет всего.
– В курсе, – кивнул Павел Аркадьевич. – А что, есть какие-то новости?
– Нет, – опешил я. – Все по-прежнему.
– Ну, значит, точно в курсе. Так что ж теперь, и трава не расти?
Он ждал ответа, а у меня были только вопросы. Он знает, подумал я. У меня клеймо на лбу. Все, кому надо, видят счастливчика-семнадцатого – видят и ненавидят. Они просто скрывают, притворяются дурачками. Ничего, уже скоро. Я уеду и не вспомню, а вспомню – не вздрогну…
Не дождавшись, Павел Аркадьевич зашагал к подъезду.
– Надо закончить, что успеем, – сказал он в дверях. – А там уж как повезет…
– Кому повезет? – глупо спросил я.
– Да хоть кому-нибудь, – отмахнулся гном.
14:11
…праведницу – народу!..
…ехали издалека. Со всех концов города. Разноцветные кровяные тельца – красные, белые, черные, синие, серебристые – двигались по улицам-артериям, стягиваясь к точке сбора. К уродливой опухоли, разраставшейся на глазах. Она уже не умещалась на крошечной площади перед областной клинической больницей. Бурлящее ядро выбросило ложноножки метастаз в соседние улицы и переулки.
Легковушки всех марок – от древних «Жигульков» до пафосных «Лексусов»; маршрутки, мотоциклы, автобусы – блестящее, раскаленное на солнце самоходное железо с рыком, грохотом, воплями клаксонов и бензиновой вонью стремилось к больнице. Не доехав, оседало в окрестностях, затихало, успокаивалось. Редкие парковки были забиты до отказа, железный поток расползся по дворам. Тротуары и проезжую часть перегородили наглухо.
Люди выбирались из машин и дальше шли пешком.
Подкатил одинокий трамвай. Пронзительно зазвенел, лязгнул, распахнул двери. Пассажиры устремились наружу тараканами из раскаленной жестянки.
– Что за митинг?! – крикнул вслед ошалелый вагоновожатый. Его вагон взяли приступом возле разъездной стрелки: толпа запрудила рельсы. Силой вынудили свернуть с маршрута, набились битком – потные, взбудораженные. Вагоновожатый Остапчук даже побоялся спрашивать: что случилось? Когда, через четыре остановки, на которых он не остановился, пассажиры увидели, что пути заворачивают вправо, к трамвайному кругу, Остапчуку заорали хором: «Тормози, приехали!»
– Праведница! – крикнул кто-то, обернувшись на бегу, и едва не упал.
– Праведницу нашли! Реальную!
– Айда с нами!
– Совсем с ума посходили, – буркнул себе под нос Остапчук.
Трамвай предупреждающе звякнул. Остапчук прикинул, как ему лучше выбраться на штатный маршрут, и покатил к кругу. В праведницу он не верил.
А люди спешили к больнице.
– Точно? Как узнали?
– Дом помнишь? Что в первый день рухнул?
– Ну?
– Который ангелы снесли!
– Ну?
– Лапти гну! Трупы – штабелями! Раненых – мама не горюй!
– Ну?!
– А она одна…
– Что – одна?!
– Целая! Ни царапины!
– Знак! Знак Божий!
– Праведница! Кто ж еще?
– А почему в больнице? Если ни царапины?
– Прячут, суки!
На площади ворочался разозленный, тысячеглавый зверь. Гудел с угрозой: нет, не зверь – перегревшийся силовой трансформатор. Пробой изоляции мог случиться в любую секунду. И тогда – здравствуй, тысячевольтный фейерверк, бессмысленный и беспощадный! Подходы к четырехэтажке хирургического корпуса перегородило тройное оцепление «Беркута». Тусклый блеск серебристых щитов, пятнисто-серый камуфляж, черные бронежилеты; круглые шлемы с номерами, пластиковые щитки-забрала… Македонская фаланга. Только вместо длинномерных копий – резиновые дубинки.
