его дождем стрел, сопровождаемым оскорблениями и завываниями. Граф Лестерский и отряд рыцарей готовились отправиться в дозор. Теперь они торопливо оседлали коней и поскакали прогонять налетчиков. Варин и Морган входили в число придворных рыцарей Ричарда, а не Лестера, однако, замученные скукой, поспешили вооружиться, как поступили и другие любители приключений.
Сарацины отошли прежде, чем Лестер успел ударить. Они отступили за реку Айялон и направились к Иудейским горам. Происходящее воспринималось уже как ритуал, в котором каждая из сторон знает отведенную ей роль, и молодой граф рассудительно прекратил погоню, достигнув западного берега потока. Но трое из его людей, разгоряченные преследованием. устремились дальше и внезапно оказались в кольце врагов. Когда один из рыцарей доложил графу, что несчастные обречены угодить в плен, граф разразился ругательством таким витиеватым, что сам Ричард мог позавидовать, обозвав их чертовыми идиотами, тупыми болванами и проклятыми недоумками. Но честь побуждала спасать своих, и Лестер отдал команду идти вперед. К этому времени Варин и Морган догнали его, и обменялись встревоженными взглядами. В голове у обоих мелькнула одна и та же мысль: все так похоже на стычку в Михайлов день, когда наскок на самом деле служил приманкой для засады.
Крестоносцы нагнали неприятеля на другом берегу реки, и на короткое время создалось впечатление, что им удастся отбить своих и отступить без потерь. Но потом капкан захлопнулся. С тыла на них обрушилась орава сарацин, отрезая путь отхода. Одновременно точно направленная стрела поразила скакуна Лестера, и соскочив с седла, граф споткнулся и соскользнул с берега в реку. Было неглубоко, но стоило ему появиться на поверхности, как на него обрушилась сарацинская палица, и он снова погрузился. Отплевываясь, Лестер вынырнул опять, но тут же получил очередной удар. Тут подоспели несколько его воинов, и пока они отражали неверных, один из рыцарей дал такое подтверждение своей преданности, которое невозможно забыть. Роберт Ньюбургский спешился и предложил графу свою лошадь.
Лестер уже заслужил себе репутацию человека храброго. На самом деле, многие даже удивлялись, поскольку от природы граф не был благословлен физической крепостью, которой могли похвастаться Ричард или Гийом де Барре. Никогда не сражался он так яростно, как в тот день — меч его мелькал столь стремительно, что враги держались на расстоянии. Но их было намного больше, и окружавшие графа рыцари падали один за другим. Варин Фиц-Джеральд был выбит из седла одновременно с Лестером, и скорчился на земле, получив несколько ударов шипастой сарацинской палицей. Пробившись к Варину, Морган наклонился в седле и протянул руку.
— Садись позади меня, — крикнул он в тревоге, потому как спешенного воина почти наверняка ждала гибель.
Не успел Варин подойти, как подскочил сарацин и ткнул копьем в коня Моргана. Жеребец вздыбился, копыта его заскользили по берегу, и оба, конь и всадник, опрокинулись. Морган ухитрился выскочить из седла, но завязка его шлема лопнула, и тот слетел с головы. Хотя кольчужная шапочка приняла на себя часть удара, молодой человек ударился виском о край брошенного сарацинского щита. Очнувшись, валлиец понял, что Варин тащит его за ноги, битва проиграна, а из глубокого пореза над глазом хлещет кровь.
Рыцарей обезоружили, коням их обрезали поводья и, накинув на шею веревки, увели. Граф Лестерский за свою жизнь не опасался, поскольку был ценным заложником. Его придворные рыцари тоже не сомневались, что господин постарается выкупить их на волю, а Варин и Морган в свою очередь знали — Ричард выложит за них столько, сколько запросят. Но среди пленных находились несколько фламандских рыцарей, сеньор которых покоился в храме Арсуфа. Без Жака д’Авена, который порадел бы за них, беднягам грозила участь угодить на невольничьи рынки Дамаска и Каира, и сокрушенное выражение на лицах фламандцев свидетельствовало о том, что они вполне осознают опасности, поджидающие их в будущем. Но в данный момент все сосредоточились на стремлении удержаться в седле, поскольку любой, не способный это сделать, превратится для победителей в лишнюю обузу.
Это беспокоило Моргана сильнее всего. Он зажимал рану ладонью, но все равно не мог остановить кровь, и голова кружилась все сильнее. Стоит лишиться сознания, и на милосердие рассчитывать не придется. Поэтому рыцарь цеплялся за луку седла с такой силой, что пальцы занемели. Мир вокруг виделся ему сквозь красную пелену. Тут он привлек внимание одного из стражей. Тот сделал знак остановиться и, натянув поводья рядом с лошадью Моргана, вытащил из-за голенища сапога кинжал. Находившиеся рядом рыцари закричали, а Морган застыл, стараясь собраться для грядущего удара. Сарацин на протесты пленников внимания не обратил. Наклонившись в седле, он ухватил край сюрко валлийца. Одним ловким взмахом клинка турок отхватил широкую полосу ткани и протянул окаменевшему пленнику. Морган сложил ее и прижал к ране, и хрипло поблагодарил: сначала Бога, потом своего тюремщика, удивив последнего тем, что произнес «спасибо» на ломаном арабском.
Хотя без солнца ориентироваться было сложно, Морган предположил, что их везут на юг, к Латруну, где находился лагерь сарацинского авангарда. Самодельная повязка остановила наконец кровь, но голова все кружилась, и ему с трудом удавалось подавлять тошноту. Молодой человек начинал сомневаться, что протянет до Латруна, но отказывался сдаваться. Он не умрет на этой пустынной, грязной равнине в такой дали от дома. Не мог же Господь хранить его всю дорогу до Утремера и не дать даже увидеть Священный город?
Летом клубы пыли предупреждали о появлении всадников задолго до того, как те показывались в виду. Теперь же и победители и пленники оказались захвачены врасплох. Сарацины покрепче ухватились за копья и рукояти сабель. Люди графа больше не горбились в седлах. Все взгляды были устремлены на далеких наездников. Турецкие подкрепления? Или спешащий на выручку отряд франков? Конные были уже почти на дистанции, с которой их можно разглядеть, и быстро приближались. Внезапно луч солнца прорезал завесу из туч, высветив алый и серебристый цвет развевающегося штандарта, и один из рыцарей, обладавший особо острым зрением, издал радостный вопль:
— Это де Шовиньи!
Сарацины не могли узнать цветов Андре, но возбуждение пленников поведало им самое важное. Последовала короткая ожесточенная дискуссия. Как крестоносцы догадывались, турки обсуждали, как быть: бежать или сражаться. Когда они обнажили клинки, выбор стал очевиден.
— Святой Георг! — Эхо боевого клича еще не смолкло в морозном декабрьском воздухе, когда рыцари опустили копья и устремились в атаку. Слышались возгласы на арабском и французском, но для Моргана все звуки казались приглушенными, потому как в ушах у него слышался странный звон. Краем глаза молодой
