Утро выдалось тёплое и ясное, к огромному облегчению всех тех, кто специально встал пораньше, чтобы посмотреть погоду. Площадка была в отличном состоянии, и к десяти часам, ещё до того, как появились зрители, всё было готово к началу матча. Двое игроков команды Лорда заняли свои места возле викетов; школа, с обычной щедростью молодых, пропустила своих соперников вперёд. Арбитр подходит к викету и объявляет начало игры, — и вот матч начался.
— Отличная подача! Молодец, Джонсон! — кричит капитан, поймав мяч и подбрасывая его выше деревьев, на которых гнездятся грачи, в то время как третий игрок Мэрилбонской команды уходит от викета, а арбитр заново устанавливает средний столбик и перекладины.
— Сколько пробежек?
Трое игроков бегут к столу, за которым ведётся счёт, и через минуту возвращаются к команде, которая кучкой собралась между викетами.
— Всего восемнадцать пробежек, а сбито три викета!
— Да здравствует Рагби! — кричит Джек Рэгглз, самый крупный и сильный игрок в команде, становится на голову и дрыгает ногами в воздухе от восторга, пока стоящий рядом с ним не переворачивает его на спину, схватив за ноги.
— Спокойно, Джек, не будь ослом, — говорит капитан. — Мы ещё не выиграли. А теперь внимательней, — добавляет он, глядя, как к викету подходит мощный на вид игрок с длинными руками и непокрытой головой. — Этот делает больше пробежек, чем любой другой игрок в Англии.
Мне хотелось бы описать здесь весь этот матч: как капитан вывел из игры следующего отбивающего, и как он подавал старому мистеру Эйслэби, который отбивал последним; как команда Лорда к половине первого сделала девяносто восемь пробежек; как капитан пошёл отбивать первым, чтобы подать пример, и красиво заработал двадцать пять очков; и как после первой серии подач школа Рагби отставала всего на четыре очка. И какой замечательный обед был в здании школы, и как тот самый каверзный отбивающий пел отличные шуточные песни, и как потом мистер Эйслэби произнёс на редкость прочувствованную речь. Но на всё это здесь не хватит места, поэтому вы должны вообразить себе всё это сами. А мы теперь перейдём прямо к половине восьмого вечера: школа опять отбивает, сбито пять викетов, и для победы необходимо сделать всего тридцать две пробежки. Мэрилбонская команда во второй серии подач играла довольно небрежно, но теперь они стараются изо всех сил, чтобы спасти матч.
Весь школьный двор полон здоровой, весёлой, счастливой жизни, но я хочу обратить ваше особое внимание на небольшую группу на склоне «островка», обращённом к крикетной площадке. Она состоит из трёх человек; двое сидят на скамейке, а один — прямо на земле у их ног. Первый — высокий и худощавый, с кустистыми бровями и насмешливой улыбкой, по всей видимости, священнослужитель. Он небрежно одет, и вид у него довольно измождённый, что неудивительно, если учесть, что позади у него шесть недель экзаменационной работы; а теперь он греется на вечернем солнышке и радуется жизни, хотя, похоже, не очень-то хорошо знает, куда девать свои руки и ноги. Это наш старый знакомый, тот самый молодой учитель, с которым нам уже приходилось встречаться раньше; с тех пор он многое приобрёл, что сразу заметно по его лицу.
А рядом с ним, в белой фланелевой рубашке и таких же брюках, в соломенной шляпе, желтых крикетных туфлях и с капитанским поясом, сидит здоровенный парень почти шести футов ростом. У него румяное загорелое лицо, бакенбарды, курчавые каштановые волосы и смеющиеся глаза. Он сидит, опершись локтями о колени, и поглаживает свою любимую биту, с которой набрал сегодня не то тридцать, не то сорок очков. Это Том Браун, который превратился в молодого человека девятнадцати лет; он староста и капитан школьной крикетной команды, и сегодня его последний день в качестве ученика Рагби. Остаётся только надеяться, что он настолько же поумнел, насколько вырос с тех пор, как мы встречались с ним в последний раз.
У его ног на тёплой сухой земле по-турецки сидит Артур; одет он так же, как Том, и на коленях у него лежит бита. Он тоже уже не мальчик, пожалуй, в меньшей степени мальчик, чем Том, если судить по вдумчивому выражению его лица. Он немного бледнее, чем хотелось бы, однако вся его фигура, хотя и тонкая, но крепкая и энергичная; вся его прежняя робость куда-то пропала и сменилась сдержанным весельем, которым так и лучится его лицо, когда он прислушивается к обрывкам разговора между двумя другими и сам участвует в нём время от времени.
Все трое с большим интересом следят за игрой и присоединяются к одобрительным крикам, которыми сопровождается каждый хороший удар. Приятно видеть, как свободно и дружески разговаривают ученики с учителем, — вполне уважительно, но без всякой принуждённости и откровенно. Том явно оставил свою старую идею «естественных врагов», по крайней мере в том, что касается этого преподавателя.
Но давайте же послушаем, о чём они говорят, и посмотрим, какие выводы мы сможем из этого сделать.
— Я не возражаю против вашей теории, — говорит учитель, — и признаю, что вы сами служите её прекрасным доказательством. Но возьмем, к примеру, такого автора, как Аристофан, вы же проходили с Доктором одну из его пьес в этом полугодии, не так ли?
— Да, «Всадников», — ответил Том.
— Так вот, я уверен, что вы смогли бы в два раза лучше оценить её замечательный юмор, если бы больше внимания уделяли учёбе.
— Знаете, сэр, мне кажется, никто из нашего класса не получил больше удовольствия, чем я, от стычек между Клеоном и Колбасником, правда же, Артур? — сказал Том, подталкивая его ногой.
— Да, так оно и было, — сказал Артур, — думаю, сэр, вы привели неудачный пример.
— Вовсе нет, — сказал учитель, — взять хоть эти стычки, разве можно полностью оценить их, если вы не владеете оружием в совершенстве? А оружие в данном случае — это язык, над которым вы, Браун, никогда и вполовину не работали так, как следовало бы. Поэтому вы наверняка упустили все тонкие оттенки значений, которые составляют основную часть юмора.
— Здорово сыграно, браво, Джонсон! — закричал Артур, роняя биту и бешено аплодируя, и Том тут же присоединился к нему, крикнув «Браво, Джонсон!» так, что было слышно у самой часовни.
— Что такое? Я не видел, — спросил учитель. — Им удалось сделать всего одну пробежку, кажется?
— Нет, но какой мяч! Его мог спасти только этот поворот запястья, и он сделал это. Браво, Джонсон!
— Однако здорово они подают, — сказал Артур, — как видно, проигрывать не собираются.
— Вот, пожалуйста, — снова вклинился учитель, — именно об этом я вам и толкую последние полчаса. Всё дело в нюансах. Я не понимаю игру в крикет, и потому не могу в должной мере оценить все эти тонкие приёмы, про которые вы говорите, что в этом и заключается вся соль игры, хотя, когда вы или Рэгглз сильно отбиваете мяч, это мне понятно, и я радуюсь не меньше других. Видите аналогию?
— Да, вижу, сэр, — ответил Том, лукаво посмотрев на него, — вопрос только в том, чтo принесло бы мне больше пользы, полное понимание греческих частиц или полное понимание крикета. Я, знаете ли, туповат, на то и другое вместе мне просто не хватило бы времени.
— Я вижу, вы неисправимы, — сказал со смешком учитель. — Я опровергну вас примером. Вот Артур, который преуспел и в греческом, и в крикете!
— Да, но только в этом нет его заслуги. Греческий — его стихия. Когда он поступил сюда, он уже читал Геродота просто для удовольствия, как я — «Дон-Кихота», и при всём желании не смог бы сделать ошибку в согласовании времён. А что касается его крикета, то об этом позаботился я.
— Арбитр выводит его из игры, смотри, Том! — кричит Артур. — Как глупо, зачем так бежать!
— Ничего не поделаешь, он и так сыграл хорошо. Чья сейчас очередь отбивать?
— Не знаю, твой список остался в палатке.
— Пойдём посмотрим, — сказал Том, вставая, но в этот момент к «островку» подбежали Джек Рэгглз и ещё несколько игроков.
— Браун, можно, я буду следующим? — кричит Джек.
— А кто следующий по списку? — спрашивает капитан.
— Винтер, а потом Артур, — отвечает парень со списком в руках, — но нам надо сделать ещё двадцать шесть пробежек, а времени мало. Я слышал, как мистер Эйслэби сказал, что ровно в четверть девятого прекратит игру.
— Пожалуйста, пусть будет Рэгглз, — хором просят ребята, и Том уступает скрепя сердце.
— Боюсь, что из-за этой глупости я проиграл матч, — говорит он и садится снова. — Они наверняка выведут Джека из игры минуты за три — четыре; зато вы, сэр, сможете увидеть пару сильных ударов, — добавляет он, поворачиваясь к учителю и улыбаясь.
— Оставьте вашу иронию, Браун, — отвечает учитель. — Я уже начинаю понимать тонкости игры. Это действительно благородная игра!
— Правда же? Но это больше, чем игра. Это общественный институт, — говорит Том.
