– Почему «дважды»?
Вопрос, заданный спокойным тоном человека, привыкшего всегда получать ответы и знающего цену своим словам, подействовал на Виктора, как ушат холодной воды, заставив отступить, вспомнив свое место. Вот ведь, на жизни своей крест уж поставил, но стоило на пути встать сильной личности, с настоящим характером – и тут же дал задний ход. Был бы это ворог или продолжал бы грозить оружием, иное дело, а так… Ох и крепок воевода, хотя пока, считай, в начале пути. Коли жив останется, далеко пойдет.
– О чем ты, воевода?
– Ты сказал, что дважды спасал мне жизнь. Я помню только один, во второй раз спасла меня травница. Или я чего-то не знаю?
– Оговорился я.
– Барон Берзиньш, сказывали, от рук разбойников пал… Ты об этом? Твоя работа? Кто? Батюшка?
– Да не сверли ты меня гляделками. А коли и так? Прав Световид. Коли лицом к лицу кто выходит, с тем и грудь в грудь сойтись можно, а как из-за угла норовит, так против него, что ни сделай, все добро.
– Ладно, о том не с тобой надобно говорить.
– И с отцом не надо. Сделанного не воротишь, а эдак батюшка твой на меня осерчает, и поделом. Да только лишнее это.
– Расправы опасаешься?
– Мне сейчас жизнь не мила, но и попусту тратить ее не хочу, потому как тем тварям, что за стенами, больно много задолжал.
– Так что там с гульдами?
– А просто все, воевода. Есть такой странный обычай у воинов: в ночь перед доброй схваткой бражничать.
– Ничего странного, – задумавшись о своем, начал разъяснять Градимир. – Каким бы бывалым ни был воин, коли он в своем уме, то сечи страшится и каждый раз через себя переступает. Потому как хотя со смертью и смирился, но лишаться живота не хочет. А как перед боем уснуть, коли весь натянут, как струна? Перед доброй схваткой и сон добрый нужен. Вот выпьют и спят потом, а как без вина, то извертишься до рассвета.
– Эвон. А я в эту сторону даже и не ходил. Думал, что пьют, чтобы решимости набраться.
– То уж перед схваткой – так, чтобы кровь быстрее заструилась по жилам, но и пьяным не быть.
– Верно народ сказывает: век живи, век учись и дураком помрешь. Так вот, позавчера, глядя на стены, я понял, что не устоять им долго, а потому вчера перед рассветом прокрался к маркитантам, благо охрана там никакая, а повозки стоят в сторонке от основанного лагеря. Добрался до их припасов и потравил бочонки с пивом, выбирая те, что стоят подальше. Не самые дальние, но и не ближние, чтобы раньше времени из них никто не спробовал.
– Так ты что же, воинов потравил?
– Не воинов, а зверей. Вот ты, воин, ты станешь насиловать и живьем жечь баб и деток? Ответь мне, воевода, достойно это воя? Коли они пограбили бы, я понял бы, просто ссильничали – обозлился бы, стал бы искать обидчиков и злость вымещать, но понял бы. Но почто заживо жечь-то? Отец Небесный учит нас: ударили по левой щеке – подставь правую, да только не по мне это, потому как если меня ударят по левой щеке, то я обернусь и зубы выбью. Но то все неважно. Знай, что пока штурма не будет.
– То только пока. Да, потери они понесли серьезные, но их все еще вчетверо против нас, а может, и поболе. Вот разберутся, что никакое это не моровое поветрие, и снова начнут готовиться к штурму. У меня уж пятая часть гарнизона убитых и раненых. Есть крестьяне, кое-как биться смогут, да какие из них воины, так, горе луковое.
– А что, если взорвать пороховой погреб? Сможешь ты разбить гульдов?
– Смеешься? С моими силами? Да даже если бы мы один в один стояли, в открытом поле гульды, скорее всего, нас передавили бы, потому как у них выучка куда лучше. Есть у нас, славенов, беда, все за старину цепляемся, поэтому когда западники кинулись учиться обращаться с огненным боем, мы только посмеивались, мол, зачем нам это, лук – он и легче, и куда быстрее стрелы мечет. Пушки – те да, мы сразу восприняли, и сегодня у нас самые лучшие стволы льются, а пушкари ничем не уступят западникам, а то и превзойдут. Стрельцы же в выучке уступят, и сильно, потому как мушкеты для нас, по сути, дело новое и как с их помощью в поле биться, мы только постигаем.
– Выходит, если погреб рванет, то всего-то и будет, что кого-то побьет да гульды лишатся припасов пороха?
– Ну почему же. Перво-наперво народу побьет изрядно, потому как хотя погреб и не в центре лагеря, но в его пределах. Во-вторых, сумятица поднимется нешутейная. В-третьих, мы под шумок можем устроить вылазку, побить и частью утащить их пушки, благо они стоят скученно, а потому и силы разбрасывать не надо. Вот под то, чтобы укатить пушки, можно крестьян и приспособить.
– Три десятка стволов?
– Сомнительно. Хорошо кабы десяток. Остальные придется портить, пятерной заряд, да уткнуть стволом в бруствер. К гадалке не ходи, ствол разорвет. Тут уж можно приспособить кого-нибудь из пушкарей. Вот тогда было бы дело.
– А не пустые потери?
– Отчего же пустые. Людишек, конечно, потеряем, не без того, да только и ворог потери понесет. А как пушек лишатся, то, считай, и конец осаде, потому как мы за несколько часов устроим укрепление да пушки туда вкатим, так что бреши той и не станет вовсе. Да только это все, если взорвать погреб. А как это сделать? Вот вопрос. Поэтому пустое это.
– А я и взорву. Не спрашивай как. Сделаю, и все тут.
– Так тогда получается, что ты мог сразу…
– Мог. А зачем? Вот дождался подготовки штурма, и получилось даже лучше.
– Что же с тобой сталось, Добролюб?
– Знаешь, прежде чем повстречать тебя в том лесу, я встретился с бабкой Любавой, что от яда тебя уберегла. Она сказала, что вскорости я повстречаю зверя лютого. Я тогда все в толк не мог взять, что эти слова означают. Оказывается, никого мне встретить не суждено, тот зверь всегда во мне был, просто спал крепко да в клетке сидел. Гульды же порушили ту клетку и зверя пробудили. Вот так вот, воевода. Ладно, до ночи побуду еще здесь, коли не погонишь того, кто без чести и совести. А там опять за стены.
– Добролюб, ты бы к лекарю сходил, раны твои уж запущены, но, может, сумеет что сделать, чтобы не так уродливы были шрамы.
– Спасибо за заботу, да только пустое то. Тать я теперь, а в таком разе облик вполне подходящий. Распорядился бы ты, чтобы меня покормили да спать уложили.
– Эвон на лавке располагайся, никто тебя не потревожит, а мне недосуг, пойду вылазку готовить. Коли пороховой погреб грозишься разнести, грех не воспользоваться такой возможностью. Сейчас распоряжусь, и поесть принесут.
– Благодарствую, воевода.
Ночь выдалась довольно темной, что было как нельзя кстати для задумки Виктора. Особым разведчиком и следопытом он никогда не был, хотя, как выяснилось, сноровка ходить по лесам, и вообще ходить бесшумно, у прежнего Добролюба имелась. А потому и тело не утратило ее полностью, просто многое тут зависит не только от рефлексов, но и от головы, поэтому навыки еще нарабатывать и нарабатывать. Однако имеющейся сноровки вполне хватило, чтобы преодолеть секреты и подкрасться к лагерю. По самому лагерю он пошел уже совершенно открыто, обряженный в гульдскую форму. Мало он, что ли, солдат за эти дни покрошил? Как ни крути, а шесть душ наберется.
Буквально за пару дней до акции он умудрился нарваться на четверых драгун. Вот не хотел высовываться, чтобы все было тихо и благостно, а противник и не догадывался, что тут имеется кто-то, жаждущий гульдской крови. Думают, все враги укрылись за стенами крепости, вот пусть и дальше так думают, не то начнут ерундой маяться, караулы усиливать. Вообще-то в том он сам виноват, расслабился дальше некуда. Слишком сильно задумавшись о своем бытии или в очередной раз прорабатывая вопрос, как именно он будет травить пиво, он совершенно открыто шел по дороге. И когда заметил разъезд драгун, было уже поздно.
Шансов, что его просто так отпустят, ну разве что для порядка перетянут плетью, было и без того мало, а тут карабин на плече, пистоли за поясом, не крестьянин, а прямо какой-то башибузук на прогулке. Ну и какие шансы уйти тихо? Вот то-то и оно.
Когда-то, еще в армии, они часто и помногу тренировались из различных положений быстро изготавливать оружие к бою: разумеется, автоматы, а чего вы хотите – мальчишки. Дух соревнования был настолько силен, что, как говорится, нет предела совершенству. Виктор был далеко не из последних в этом соперничестве. Тут оружие несколько отличается, но он тренировался с имевшимся у него карабином и успел достигнуть кое-каких результатов: от делать нечего, опять же – повыпендриваться перед холопами, с которыми вместе выходил на стрельбище. Немалым подспорьем в этом деле были и его скоморошьи навыки. Что ни говори, координация движений играет не последнюю роль.
Одним словом, как только они с всадниками увидели друг друга, у Виктора сомнений по поводу своих действий не было никаких. Рука легла на приклад и, совершая движение вперед и вверх, сдернула карабин с плеча. Цевье как влитое легло в левую руку, приклад прилип к плечу, а правая рука уже тянет на себя курок, выводя его на взвод. Одновременно он присел на колено. Самый проворный из драгун едва успел взвести курок на пистоле – доставать карабин из-за спины не особо удобно. Волков носил его на одном плече и никогда не брал оружие в положение за спину. Предпочитал нести в руке или, если надо, отставить слегка в сторону, на лошади так не поездишь. К слову заметить, сноровку готовить оружие к бою и из такого неудобного положения он оттачивал с такой же серьезностью. И хотя не управился бы так же быстро, как с плеча, все же был бы быстрее любого местного солдата. Ну не маялись здесь такой дуростью, а оно вона как: не все, что проистекает от подвижных какашек в известном месте молодежи, бессмысленно и направлено на банальное стравливание излишков энергии.
