Пошел еще снежок, скрывший следы людей и зверей, но скоро перестал. Было по-прежнему безветренно и тихо, будто природа затаила дыхание, и невольно хотелось понизить голос. Дневной свет уже менялся, белое небо приобрело красноватый отблеск. Гладь луга оставалась в основном белой, но при ближайшем рассмотрении в завитках следов катающихся блестящий лед под снегом был серо-стальным. Компания из Боярса являла собой красочное зрелище. Роуз и Лили несколько беспокоило то, как они оделись. У обеих на голове были меховые шапки, у Роуз коричневая, у Лили черная. Роуз надела длинную темно-зеленую куртку из плотного твида, толстый коричневый свитер с высоким воротом, бриджи и толстые носки, шею повязала зеленым шелковым шарфом. Лили была в белом облегающем свитере с воротом «поло», поверх него второй, красный с V-образным вырезом, свободный, пушистый, из ангорской шерсти, черный кардиган с пояском и в черных шерстяных брюках, заправленных в красные носки. Увидев Роуз в поношенных бриджах, Лили заметила, что чем влезать в бриджи, удобней и проще заправлять брюки в носки. (Но тут же пожалела о своем замечании.) Обе женщины, как они объявили, поддели самые теплые нижние рубашки, Роуз две, Лили только одну. И мерзла. Она слишком положилась на уверения Роуз, что кататься им будет очень жарко. Джерард, считая, что ни к чему уделять особое внимание одежде, оделся небрежно и удобно: темно-зеленый кашемировый свитер под горло поверх белой рубашки, синий тонкий шерстяной шарф, длинный морской жакет ручной вязки и сине-черные вельветовые брюки. На Дженкине, как обычно зимой, был толстый свитер, теплое пальто и полосатая шерстяная шапочка. Тамар тоже была в теплом пальто, джемпере, гетрах поверх брюк, а голову и половину лица замотала бежевым шарфом. Гулливер после долгих размышлений и сомнений обрядился в бледно-коричневые вельветовые брюки, свой лучший и самый длинный свитер, синий с земляничного цвета узором, и в зеленое полупальто. Он чувствовал себя неуклюжим и уже замерз. Они с Джерардом были с непокрытой головой, и Гулливер, считавший infra dig[72] носить головной убор, страшно завидовал Дженкину с его дурацкой шапочкой. Джерард, Роуз и Лили были в щеголеватых высоких кожаных ботинках. Тамар и Дженкин — в тяжелых башмаках, Гулливер — в элегантных сапожках.
Он очень нервничал. За ланчем сильно прикусил язык, и боль до сих пор не прошла. Начать с того, что у него создалось впечатление, кстати ошибочное, что его приглашение в Боярс было частью своего рода испытания. Его проверяли с некой целью. «Показать» кому-то, представить какому-то влиятельному лицу, директору театра, или импресарио, или министру по делам искусств, на которого он должен произвести впечатление и который предложил бы ему работу. Или, может, там присутствовали бы родственники Роуз, из титулованных, и он бы отлично поладил с ними, а в итоге женился бы на племяннице Роуз, Джиллиан, о которой слышал от Роуз как о красивой умной девушке. Он был готов познакомиться с совершенно новым человеком, неважно, мужчиной или женщиной, лишь бы это круто переменило его жизнь. А может, приходила ему другая мысль, Джерарда гнетет какая-то серьезная личная проблема или даже ужасная тайна, в которую он никого не посвящает, и решил, что Гулливер — единственный, кому он действительно хотел бы ее открыть; и он представлял себе, как поздним вечером Джерард с безумным взором явится к нему в комнату, расскажет все и станет заклинать выполнить его опасную и жизненно важную просьбу. По этому сценарию Гулливер немедленно отвечал: «Отправлюсь этой же ночью!» Когда он узнал, что Лили тоже приглашена, то испытал чувство досады, словно включение ее в число гостей обесценивало все это событие. А когда еще позже стало ясно, что вообще не будет никаких новых лиц, только обычная компания, почувствовал еще большее разочарование, но вместе с тем и утешение от мысли, что ему оказали честь, признав «членом семьи». И в присутствии Лили, когда прошло первое негодование, он находил облегчение и удовольствие, поскольку они немедленно объединились, заключили союз, обменивались замечаниями и хихикали в углу. «Мы здесь как дети, — говорила Лили, — а они — взрослые! Мне кажется, это очень забавно!»
Гулливеру было не в диковинку проводить уик-энд, гостя у кого-нибудь за городом, в благополучные актерские времена он то и дело получал подобные приглашения и считал себя искушенным молодым человеком, который, в общем, не тушевался в обществе. Сейчас, отбросив напрасные ожидания и напрасные обиды, он надеялся наконец-то сблизиться с Джерардом, укрепиться в положении настоящего, постоянного друга. Он будет изо всех сил стараться понравиться Джерарду и не допустит никаких глупостей. Опасность оказаться сейчас не на высоте серьезно беспокоила его. Он еще немного побаивался Роуз, но уважал, находил привлекательной и радовался, что как будто нравился ей. Он помнил тот вечер на балу, когда так хотелось пригласить ее на танец, но он не осмелился. Перед Дунканом он трепетал, боялся зверя в нем, его бычьей, медвежьей фигуры, его тотемистической силы, его способности убить одним ударом лапы. Он хотел бы подружиться с этим минотавром, но Дункан, хотя и был вежлив с ним, держался отчужденно, и Гулливер со злорадным удовольствием говорил себе, что в конце концов бедный старина Дункан оказался рогоносцем, которого вдобавок Дэвид Краймонд столкнул в Черуэлл. Дженкина он совершенно не понимал, осознавая, что немного ему завидует. Дженкин был очень добр с ним, но это было все равно как если бы до тебя снисходил эльф. Он жалел Тамар, услышав разговоры о ее затруднениях, но она была холодна с ним, и он не пытался подступиться к ней.
И вот теперь с этими проклятыми коньками он поставил себя просто в ужасное положение. За каким дьяволом он объявил, что умеет кататься, когда на самом деле с трудом стоит на коньках? Зачем купил эти страшно дорогие коньки и ботинки (когда мог бы купить вполне приличные за вдвое меньшие деньги), которые сейчас нес, как дурак, в пластиковом пакете, что расползался на глазах под их весом, и они все больше вылезали из дыры, стремясь скорей попасть на кошмарную гладь скользкого льда — место скорого позора? Не было никакой необходимости признаваться, что вообще когда-нибудь в жизни катался, шел бы сейчас как зритель, ничуть не стесняясь, как Тамар и Дженкин. Просто он не хотел, чтобы о нем забыли, закричал, как ребенок: «я тоже», выпил слишком много кларета и съел слишком много бисквита, не задумался, как жалко будет выглядеть на льду. Коньки — спорт безжалостный. Можно быть посредственным теннисистом или посредственным игроком в крикет, но коньки — как балет, если ты недостаточно хорош в этом деле, то вызываешь только презрение. Он предполагал, что Джерард и Роуз тут мастера. Лили, правда, призналась, что каталась «немножко» и «невесть когда», но, похоже, не боялась показаться неумехой. Неприятность заключалась в том, что по неопределенным словам Гулливера она решила, что на деле он виртуоз коньков, только скромничает! Вообразила, что он поможет ей, научит кататься. Он неизбежно падет и в ее глазах тоже. Утром, представив себе ситуацию, он придумал выход: устроить себе растяжение лодыжки. Но не хватило силы воли, а теперь слишком поздно. Ничего, растянет на льду!
Возглавлявшая компанию Роуз сошла с тропинки, по сторонам которой замерзшая земля походила на окаменевшую мелкую рябь, и по хрустящей под ногами траве повела их вдоль «катка» к лежащему, чуть возвышаясь надо льдом, стволу дерева, очищенному от сучьев и, видно, давно и нарочно положенному там, чтобы служить вместо скамьи. Вместе с коньками она принесла и кассетный плеер, и, когда включила его, всем захотелось танцевать. («Танцевать!» — подумал Гулливер.) Они уселись на бревно и стали переобуваться, а Дженкин и Тамар, не спускаясь на лед, побрели в направлении реки. Гулливера, как и всех остальных, охватила дрожь возбуждения, трепет предвкушения, похожего на сексуальное, в эти минуты, когда происходило их перевоплощение, как бы физическое изменение естества, переводившего их из мира медленно шагающих животных в мир стремительно скользящих диких зверей. Было три часа дня, вскоре после четырех солнце сядет, и небо, его снижающийся свод уже начал краснеть, зловеще накаляясь. Розовел снег, на льду чернели редкие фигуры катающихся. Странно звучали голоса: приглушенно, звонкие, но будто в замкнутом пространстве.
— Что это за пожилая дама, которая катается там? — спросила Лили, которая, похоже, не спешила перевоплощаться. — С ума сошла, кататься в такой длинной юбке.
— Это не дама, это пастор! — сказал Джерард, в котором холод, розовеющий свет и предвкушение скорости возбудили необычную веселость.
— Наш викарий, — подтвердила Роуз. — Энгус Макалистер, или отец Макалистер, как он предпочитает, чтобы его называли. Он тут у нас совсем недавно. И всегда ходит в сутане! Помнишь прошлый год, Джерард?
