34
Рассказывают, что Эпихарм уже глубоким стариком сидел как-то с такими же стариками в лесхе.[77] Его собеседники наперебой говорили: «мне надо прожить еще пять лет», «мне три», «а мне четыре». Тогда Эпихарм сказал: «Друзья, зачем вы спорите и ссоритесь из-за каких-то дней? Все мы ненароком сошедшиеся здесь уже стоим у предела своей жизни, так что вceм нам пора собираться в путь, пока мы не почувствовали тягот старости».
35
На склоне дней, будучи уже очень старым, Горгий из Леонтин впал в сильную слабость и лежал в дремоте. Кто-то из друзей пришел навестить его и спросил: «Что слышно?»; на это Горгий ответил: «Мой сон начинает уже уподобляться своему двойнику».[78]
36
Когда в старости Сократ захворал и кто-то спросил его, как идут дела, философ ответил: «Прекрасно во всех смыслах: если мне удастся поправиться, я наживу больше завистников, а если умру — больше друзей».
37
Залевк из Локр ввел множество справедливых и полезных законов, один из них таков: буде во время болезни житель Эпизефирийских Локр без совета врача выпьет неразбавленного вина, даже если выздоровеет, будет наказан смертью, так как отведал того, что ему не было предписано.
38
У массалиотов был такой закон: женщина не имела права пить вино и всю свою жизнь должна была довольствоваться водой. Теофраст сообщает, что подобный закон существовал и у жителей Милета и тамошние женщины строго придерживались его. Но почему в этой связи я не упоминаю о римлянах? Не заслуживаю ли я справедливого упрека в пренебрежении своей отчизной, если, говоря об установлениях локров, массалиотов и жителей Милета, забываю об установлениях родной земли? Ведь в Риме неукоснительно соблюдался такой же закон — вина не пила ни свободная женщина, ни рабыня, ни благородный римлянин, пока не достигал тридцатипятилетнего возраста.
39
На острове Крите сыновьям свободных граждан полагалось заучивать законы вместе с определенной мелодией, чтобы благодаря музыке легче запоминались слова, и, преступив какой-нибудь запрет, нельзя было отговориться неведением. Кроме этого, им полагалось запоминать гимны богам и, наконец, песни в честь отличившихся доблестью мужей.
40
Все бессловесные твари испытывают отвращение к вину, особенно животные, которые хмелеют, наевшись виноградных выжимок и косточек. Вороны и собаки начинают буйствовать, если поедят энутты,[79] слоны от вина теряют силу, а обезьяны ловкость, так что в таком расслабленном состоянии нетрудно овладеть теми и другими.
41
Слабостью к вину страдали, говорят, сиракузский тиран Дионисий, тиран Нисеи, сыновья упомянутого Дионисия, Аполлократ и Гиппарин, фиванец Тимолай, Харидем из Орея, Аркадион, Эрасиксен, македонец Алкет и афинянин Диотим, которого даже прозвали Воронка за то, что он, взяв в рот воронку, мог без отдыха пить льющееся через нее вино. Лакедемонянин Клеомен, как говорят, не только много пил, но был также повинен в скифском пороке — пил неразбавленное вино. О поэте Ионе из Хиоса рассказывают, что в этом смысле он тоже был невоздержан. Александр Македонский по поводу того, что брахман Калан, индийский мудрец, сжег себя на костре, устроил состязания в музыке, колесничном беге и борьбе. Желая оказать честь индийцам, он присоединил к ним в память Калана принятое в тех местах состязание в винопитии. Наградой победителю служил талант, занявшему второе место — тридцать, занявшему третье — десять мин. Победителем оказался Промах. В награду больше всех выпившему на Празднике Кружек[80] Дионисий назначил золотой венок. Его заслужил Ксенократ из Халкедона. Возвращаясь с праздника домой, он по старой привычке возложил венок на статую Гермеса, стоящую у дверей; сюда он клал свои венки из цветов, мирта, плюща и лавра. Рассказывают также, что Анахарсис много пил, будучи гостем у Периандра. Эту привычку он усвоил у себя на родине, ибо скифы не добавляют в вино воду.
Известно, что философы Лакид и Тимон очень много пили. Египтянин Микерин, получив из Буто прорицание о близкой смерти, решил измыслить хитрость и удвоить сужденный ему срок, присоединив к дневному времени ночное, — он непрестанно бодрствовал за чашей вина. К поклонникам вина, если следовать Геродоту, относится египтянин Амасис;[81] коринфянин Никотел, Скопас, сын Креонта, и царь Антиох тоже испытывали страсть к вину. Из-за этой слабости Антиоха его царством правили киприоты[82] Арист и Темисон, а он только назывался царем. Бражничал и Антиох, прозванный Епифаном, тот, который был в Риме заложником.[83] Его тезка Антиох, сражавшийся в Мидии с Арсаком,[84] тоже был рабом вина. И Антиох Великий должен быть назван здесь. Непомерная страсть к вину убила иллирийского царя Агрона: она послужила причиной страшных колик в спине; другой иллирийский царь, Гентий, тоже неумеренно пил. Неужели можно не упомянуть великого бражника каппадокийского царя Ороферна? Если вспомнить женщин, хотя склонная к вину, а тем более много пьющая женщина отвратительна, все же следует сказать и о них. Клео была великой мастерицей пить и, состязаясь на пирушках не только с женщинами, но и с мужчинами, перепивала всех подряд и заслуживала позорнейшее, на мой взгляд, первенство.
42
Слава Платона и молва о его добродетели дошла до аркадян и фиванцев, и они через отряженных для этого послов попросили философа прибыть к ним не только для обучения юношества или обсуждения философских вопросов — его звали для более почетной задачи, чтобы сделать законодателем. Переговоры шли успешно, ибо Платон был польщен приглашением и уже собирался отправиться в путь. Однако он задал послам вопрос, как аркадяне и фиванцы смотрят на всеобщее равенство. Узнав, что весьма отрицательно и что поэтому их не убедить в преимуществах равноправия, Платон отказался от первоначально принятого решения.
43
Величайшие греки были наибеднейшими людьми, например Аристид, сын Лисимаха, Фокион, сын Фоки, Эпаминонд, сын Полимнида, фиванец Пелопид, афинянин Ламах, Сократ, сын Софрониска, и Эфиальт, сын Сафонида.
44
О высоком искусстве художника Теона свидетельствует наряду с прочими его картинами также и следующая. Изображен торопящийся на помощь своим тяжеловооруженный ратник: враги вторглись нежданно и обрекли расхищению нивы. Юноша как живой: так и кажется, что он спешит в битву и охвачен безумством Арея; глаза его глядят грозно; сжав в руках оружие, он стремительно несется на врагов. Поэтому щит он держит наготове и потрясает обнаженным мечом, собираясь нанести удар, и дышит убийством, и всем своим обликом грозно говорит, что пощады не будет. Никого больше не изобразил художник: ни воина, ни таксиарха,[85] ни лохага,[86] ни всадника, ни лучника. Теону для его замысла довольно одного этого гоплита.[87] Художник не снимал покрова со своей картины[88] и не показывал ее зрителям, пока не позвал трубача и не поручил ему сыграть боевую песнь, пронзительную, громовую, призывающую к сражению. Одновременно с ее звуками, мужественными и устрашающими, — таков голос труб, сопровождающих стремительное выступление гоплитов — картину открыли: перед глазами зрителей предстал воин. Звуки песни сделали облик воина, готового схватиться с врагом, еще более живым.
Книга III
1
Попытаемся словом, точно ваятель резцом или художник кистью, изобразить и живописать долину в Фессалии, называемую Темпы. Ведь общепризнано, что и слово, если оно обладает выразительностью, способно не хуже ваятеля или художника воспроизвести свой предмет. Долина лежит между Олимпом и Оссой. Горы эти очень высокие, словно заботой богов отделенные друг от друга так, что долина протяжением в сорок стадий и шириной местами в плетр,[89] местами немногим больше, простирается посередине. По долине течет Пеней, в который впадают остальные реки; сливаясь с ним, они делают Пеней многоводным. Местность изобилует всевозможными отрадными уголками, не человеческих рук делом — сама природа отметила их красотой, когда рождалась эта долина. Там изобилие и богатство плюща, густого и, подобно благородным виноградным лозам, ползущего на высокие деревья и сплетающегося с ними, изобилие и богатство повилики, взбирающейся на вершины скал и покрывающей камень, так что он совсем не виден; открывается сплошное зеленое море — радость для взора. А в низине и в долине различные рощи и щедро разбросанные тенистые уголки — в летний зной сладостные убежища для путника, дарящие его желанной прохладой. Тут протекает великое множество ручейков и холодных родниковых вод, приятных для питья. Говорят, что эти воды хороши для купанья и, кроме того, целебны.
