пытаются заставить школы играть роль дневных яслей». Иными словами, школы им были нужны для того, чтобы дети находились под присмотром, не путались под ногами и не хулиганили на улице.
В 1902 году типичную нью-йоркскую школу посещали три тысячи детей, в классах было по сорок человек и более. Помимо патриотического воспитания их учили читать, писать, считать — и всё. Единственным языком обучения был английский. Учебников, тетрадей и прочих школьных принадлежностей часто не хватало, зато учеников регулярно обследовали врачи, а заболевших сразу изолировали. Дети постарше могли изучать другие предметы (естественные науки, историю), посещать кружки по интересам, заниматься рукоделием — если в школе находились учителя-энтузиасты. В целом же в государственных школах обычно преподавали молодые неопытные учителя, изнемогавшие под бременем свалившихся на них забот и отнюдь не горевшие желанием посвятить свою жизнь педагогике. Возиться с итальянцами, которые родились на дне и там же останутся, не имело смысла. Иммигранты не особо стремились перенять американский жизненный принцип: стань лучше, чтобы сделать лучше свою страну. Их целью было извлечь максимальную выгоду из системы, созданной другими, не меняясь при этом самим. Школа вовсе не отделяла их от семьи и от землячества, где по-прежнему говорили на итальянском.
Главным недостатком школ, который подмечают современники, было отсутствие при них игровых площадок. Загнав юных американцев в рамки строжайшей дисциплины, для них не предусмотрели никакой отдушины. Маленький сорванец не мог поиграть в мяч — а вдруг разобьёт стекло? Нельзя было бегать, чтобы не сшибить кого-нибудь с ног. Кричать тоже нельзя — шум мешает другим. На перемене оставалось стоять у стенки, засунув руки в карманы, и предаваться мрачным мыслям. Стоит ли удивляться, что юные непоседы из Бруклина охотно прогуливали школу?
В 1903 году открылся Вильямсбургский мост, соединив Гранд-стрит в Бруклине с Бродвеем на Манхэттене. 16 мая того же года в Бруклине, на Кони-Айленде, состоялось торжественное открытие Луна-парка: семидесятиметровая Электрическая башня, окружённая фонтанами, здания аттракционов в восточном стиле и два цирка засияли на закате тысячами огней, и 60 тысяч посетителей устремились внутрь: входной билет стоил 10 центов, билеты на аттракционы — 10-25 центов. Год спустя рядом заработал парк развлечений «Дримленд»[4], в четыре раза больше по размеру, где, наряду с «шоу уродов» и «человеческим зоопарком» (деревней лилипутов), можно было посетить спектакли на нравственные темы, покататься по каналам на венецианской гондоле и посмотреть выступление укротителя с дикими зверями. А ещё в городе был кинематограф. Столько соблазнов... Винченцо обожал фильмы про ковбоев и часто ошивался на Кони-Айленде у загонов с пони — на то, чтобы покататься, у него не было денег. Он вообще был артистической натурой. Один из постояльцев Капоне обучил его игре на скрипке. Однажды отец зашел днём домой и застал там старшего сына, который музицировал, вместо того чтобы находиться в школе! Габриэле Капоне разгневался и переломил скрипку о колено.
В 1906 году отец семейства принёс клятву верности Соединённым Штатам Америки, сдал тест на знание английского языка, истории и законов США и получил американское гражданство. Теперь он убрал одну букву из своего имени (Gabriel вместо Gabriele) и добавил одну букву к имени жены (Theresa вместо Teresa), чтобы они выглядели более американскими, а свою фамилию стал произносить на английский манер — Капоун (что не мешало всем прочим читать её как «Капони»), Год спустя семья снова переехала — в квартал Гарфилд-плейс, на недавно застроенную улицу на окраине парка. Двух- трёхэтажные дома в новомодном стиле ар-деко, с эркерами и закруглёнными вверху оконными проёмами, находившиеся ближе к центру, выглядели элегантно и даже роскошно, но Капоне поселились в доме 38 — простой кирпичной коробке. К окну спальни на втором этаже вела внешняя пожарная лестница — это было новое требование безопасности, предъявляемое к строителям. Тот же закон предписывал наличие в каждом доме ватерклозетов, так что уже не надо было бегать в отхожее место во дворе. Жизнь налаживалась.
Чтобы в полной мере осознать перемену в уровне жизни Капоне, приведём отрывки из доклада Бюро иммиграции конгрессу США, представленного в 1912 году. Об итальянцах там говорилось следующее:
«Они обычно небольшого роста, смуглые. Не любят воду; от многих из них воняет, потому что они неделями не меняют одежду. Они строят себе бараки из дерева и алюминия на окраинах городов, где живут, и держатся друг друга. Когда им удаётся перебраться поближе к центру города, они снимают за большие деньги аварийное жильё. Сначала они приходят вдвоём и арендуют комнату с кухней. Через несколько дней их становится четверо, шестеро, десятеро. Они говорят на непонятных языках. <...> Множество детей посылают просить милостыню, и часто возле церквей женщины, одетые в чёрное, и пожилые мужчины взывают к состраданию жалобными голосами. Они рожают много детей, которых им трудно прокормить, и очень дружны между собой. <...> Говорят, что они регулярно занимаются воровством, а рассердившись, прибегают к насилию. Наши женщины их обычно избегают — не только потому, что они дикие и непривлекательные, но и потому, что они обычно насилуют женщин, которые возвращаются с работы по пустынным улицам. Наши политики слишком широко раскрыли двери на границе, а главное — не сумели отделить тех, кто приезжает в нашу страну работать, от тех, кто хочет перебиваться, чем придётся, или заниматься преступной деятельностью».
В заключение Бюро рекомендовало принимать невежественных и «умственно отсталых», но работящих и неприхотливых выходцев с севера Италии, а уроженцев юга из соображений безопасности массово отправлять восвояси.
На Гарфилд-плейс жило много итальянцев, однако новая улица граничила с владениями ирландцев, и дом, где поселились Капоне, был населён в основном ирландскими иммигрантами и даже коренными ньюйоркцами. По вечерам дон Габриэле читал итальянские газеты или ходил в «клуб» по соседству, где играл в карты или на бильярде. Донна Тереза каждый день отправлялась к мессе, а по вечерам женщины из её прихода часто устраивали собрания. Мальчики же забывали дорогу в церковь сразу после первого причастия.
В Бруклине только сицилийцы держались особняком; «даго» смешивались с «американцами» — ирландцами, немцами, выходцами из Восточной Европы, — общаясь на особом жаргоне, слепленном из усвоенного в школе английского и вкраплений самых разных языков или диалектов. Дома мальчиков Капоне звали по именам,
