— Но ты же не…
— Подожди, — сказал Найденов. — Подожди. Дай я тебя поцелую.
— Ты туда все равно не пойдешь, — сказала Настя. — Вот смешной. Как будто я тебя пущу. Это просто курам на… — он все-таки попытался ее поцеловать, но она, отдернувшись, упрямо закончила: — …на смех курам это все! Правда? Ты же не пойдешь?
Найденов молчал.
— Красивый, — вздохнула Настя, снова беря билет в руки. — Блестит. Она встала и двинулась вокруг стола, поворачивая радужное зеркальце билета так, чтобы зайчик плясал по всей комнате. — Красивый. Дорогой. Жалко, сдать нельзя. А раз сдать нельзя…
Найденов прыгнул, успел схватить за руку у самой форточки.
— Ты что!
— Дай, гад! — впилась ногтями в ладонь. — Дай!
Возмущенно сопя, он сунул билет в карман.
— И не надо, вообще… потому что…
— Дурак, — сухо сказала Настя. — Ты мне больно сделал. Ну и пожалуйста. Подавись своим билетиком. Ты все равно туда не пойдешь.
Поджав губы, она со стуком поставила на стол тарелку.
— Да ладно тебе, — примирительно сказал Найденов. — Я же не сказал, что пойду.
— Не пойдешь?
— Не знаю… Не решил еще.
— Ты что — совсем?! — Настя покрутила пальцем у виска. — Ты думаешь, что говоришь?! Ты обо мне подумал?
Найденов поднялся, выдвинул ящик стола, взял ложку, с таким же стуком положил возле тарелки и снова сел.
— Лешенька, милый! — Настя обняла его сзади. — Ты не пойдешь никуда, правда?
Найденов повел плечами, чтобы высвободиться.
— Давай рассудим. Вот ты говоришь — никуда не ходи. А денег при этом нет.
— Как это нет денег? Полно у нас денег. Во-первых, у меня сорок семь рублей в кошельке. Во-вторых…
— И во-вторых, и в-третьих — все одно и то же. Денег нет. И взять негде.
— Почему негде! — возразила Настя, разнимая руки, чтобы сесть на стул рядом. — Что ты, в самом деле, из-за этих дурацких денег! Подумаешь деньги! Ты расстраиваешься, что нормальную работу никак не получишь? И зря, и зря, — наставительно сказала она. — Давай так: ты просто сделаешь передышку. Хорошо? Ну ее, эту биржу. Отдохни. Я ведь работаю… нам хватает пока, правильно? А потом раз! — и…
— Хватает пока! — фыркнул Найденов. — Просто смешно. Ты работаешь, да. Сколько позволяют. Что тебе эти скоты платят? На хлеб хватает, да… а на что еще хватает? Ты сколько лет в этой юбке ходишь? Не помнишь?
— Подумаешь — юбка! — она встряхнула головой.
— Жизнь проходит зря. Однажды проснемся, а она уже прошла… Декларацию для получения бэби-меда представить не можем? Не меньше двух лет по двести дирхамов в месяц на каждого члена семьи. А?
Настя пожала плечами.
— Не можем, — жестко констатировал он, взглянул на нее и пожалел, что повесил на нее этот незаслуженный груз.
— Между прочим, бэби-мед можно и так купить, — отстраненно сообщила она.
— Как — так?
— Платишь дороже раза в три… или, может быть, в пять… и пожалуйста. Никаких проблем.
— А ребенка потом куда без декларации? Его ни в сад, ни в школу без декларации! Ни в поликлинику. И что дальше?
— А многие так делают, — упрямо сказала Настя.
Найденов взял ложку и осторожно постучал по столу.
— Делают… знаю, кто так делает. Вот и растут детишки как трава. Десять лет — а букв не знает. Ты присмотрись, присмотрись. Родители на пособии сидят или ящики ворочают — если повезло, — а отпрыск собакам хвосты крутит, корк с малых лет посасывает… Ты этого хочешь? Ты ведь не хочешь, правда?
Он обнял ее, жалея, что приходится все это проговаривать. Жалость обострила зрение — и все, что обычно он видел зыбкими бликами, разноцветными тенями, трепетанием полутонов, стало отчетливым и понятным. Это было бы невозможно кому-нибудь толком объяснить, да он никогда и не пытался, — как будто странный дефект зрения, как будто радужные картины дифракции в хрусталике… Сиреневый тон быстро потек вниз… вот загустел… появилась горячая бордовая кайма, опасно пульсирующая, густая… Он испугался всерьез — стал целовать, шепча в ухо какую-то нежную чушь. Через несколько секунд немного отпустило — вихри утихли, да и общий тон посветлел — как будто в мазок густой акварели быстро намешали несколько капель воды.
— Ну все, — бормотал он. — Ну прости дурака.
— Нет, конечно, — сказала она, встряхнув головой. — Конечно. Глупость. Извини.
— Это ты извини… ну прости… ладно? Теоретически, я могу еще раз обратиться к Сергею. Если бы он захотел, он бы нашел мне работу. Такую, которая не в компетенции ФАБО. Раньше он отказывал. То есть, не отказывал… ты помнишь. Просто делал вид, что хочет помочь, а сам и пальцем не шевелил. Но, может быть, теперь у него другое настроение. Хочешь?
— Нет, — Настя покачала головой.
— И я не хочу, — вздохнул Найденов. — Он мог бы, конечно… У него «Ай кампани» в партнерах… занимался бы я этими треклятыми утюгами. Да? Платили бы приличные деньги… Дирхамов четыреста, наверное.
— Нет, — повторила она.
— Ну и что остается?
Они помолчали.
— Остается биржа, — сказал Найденов. — Ничего страшного, но…
— Лешенька, ну что ты? — перебила она. — Ну перестань. Потерпи, пожалуйста. Мы замечательно живем. Замечательно! Рано или поздно ты найдешь работу. Ну когда-нибудь должна же подвернуться нормальная работа!
— Может быть, — он пожал плечами. — Но когда? Я не знаю. Завтра? Через год? Через пять лет? Когда у меня мозги высохнут и я уже ни на что не буду способен?
Она осторожно погладила его по щеке.
— А почему не брился?
— Настюш, — вздохнул Найденов, обнимая ее. — Понимаешь, это реальный шанс. Этот билетик нам с неба свалился. Реальный шанс. Настоящий.
Настя зябко передернула плечами и горестным жестом сложила ладони на коленях.
— А если ты проиграешь? — спросила она.
— Я не проиграю, — угрюмо сказал Найденов. — Я чувствую, что не проиграю. Я не могу проиграть.
— Чувствую! Не могу! — Настя всплеснула руками. — О чем ты говоришь? Чего стоят твои предчувствия? Это же смешно!
— На выигрыш шансов больше.
— Я не знаю, не знаю! Ну, больше, ладно. Но ведь есть шансы и на проигрыш — и немалые! Согласись, — это просто безумие! Если ты проиграешь, то… — Она закрыла глаза руками и всхлипнула. — Безумие, безумие, повторяла Настя. — Ну хоть меня пожалей, ради аллаха! Если ничего… если нам совсем ничего нельзя!.. то хотя бы с тобой рядом я могу быть? Хоть это мне можно?
— Я выиграю, — сказал Найденов. — Не плачь.
Вишневого цвета полоса появилась в середине. Края голубели — как будто накалялись.
Он обнял ее и стал целовать мокрые щеки.
— Ну перестань… ну пожалуйста.
— Нет, я не могу так! — Она вырвалась. — Я не могу тут сидеть и ждать, что с тобой там сделают! Я же люблю тебя! Я не могу! Я говорю тебе — давай уедем!
— Господи, да куда же мы уедем? Кому мы с тобой нужны? И где?
— Начинается! Ну что ты придуриваешься! Ты опять забыл?
— Что забыл? — простодушно удивился он.
— Ну вот! — протянула Настя, упирая руки в боки и глядя на него широко распахнутыми глазами. — Он забыл! Что у нас виза в Гумкрай пропадает — не помнит! Что уже через три месяца сгорит — и тогда снова всю эту волокиту! всю эту бодягу!.. Сколько времени потеряли! Раньше ты мне голову морочил, что тебя из-за старого допуска ФАБО не выпускает! Дождались, наконец, выпускает! Теперь что? Почему два раза не уехали с готовыми документами? Что мешало?
Она приложила ладони к щекам и сидела так, раскачиваясь.
— Господи, мы бы уже давно устроились!.. Чего ты ждешь? Ты видишь, этот город не для нас! Мы тут даже кошку завести не можем! А заведем — так ее опять на почтовом ящике повесят!.. А теперь ты еще хочешь идти на лотерею! Она потрясла головой, как будто пытаясь проснуться. — Пожалуйста! Давай прямо сегодня соберемся — и уедем! Или завтра. Нам нечего терять. Там не может быть хуже, чем здесь! Я на все готова! Я полы буду мыть! На фабрику пойду! Продавщицей!.. И там-то тебе точно дадут лабораторию! Неужели они не поймут, чем ты занят?
Найденов фыркнул.
— Лабораторию! Как же! Какие там к аллаху лаборатории? Нет, Гумкрай это не для нас. Я этих гумунистов не видел, слава богу, и видеть не хочу… Вообще, выбрось из головы. Почитай, что про них пишут. Зачем тебе эта лабуда? И потом: мама здесь одна останется?
— Опять! — воскликнула она, отчаянно всплескивая руками. — Зачем ты веришь всей этой белиберде! Чего у нас только не пишут! То женщина родила крокодила, то ребенок питается электричеством… то про болотное перерождение расскажут! про лягушачьи лапки!.. Чушь это все! Дядя Федор же ничего такого оттуда не писал! Писал, что живут себе люди… трудятся. Детей растят!.. Думаешь, там тоже бэби-мед? Наверняка ничего подобного! Отгородились от нас — и живут себе по-прежнему. И я хочу по-прежнему. По-человечески! Как было. Понимаешь? Никто никого не угнетает. У всех работа! Лаборатории!.. Разве плохо? И при чем тут мама? Устроимся — она тоже приедет.
