Гоголь, тот же могучий и привлекательный художник, каким я привык себе воображать его с юности… Среднего роста, плотный и с совершенно здоровым цветом лица, он был одет в темно-коричневое длинное пальто и в темно-зеленый бархатный жилет, наглухо застегнутый до шеи, у которой, поверх атласного черного галстука, виделись белые мягкие воротнички рубахи. Его длинные каштановые волосы прямыми космами спадали ниже ушей, слегка загибаясь над ними. Тонкие, темные, шелковистые усики чуть прикрывали полные красивые губы, над которыми была крохотная эспаньолка. Небольшие карие глаза глядели ласково, но осторожно, и не улыбаясь даже тогда, когда он говорил что-либо веселое и смешное. Длинный сухой нос придавал этому лицу и этим, сидевшим по его сторонам, осторожным глазам что-то птичье, наблюдающее и вместе добродушно-горделивое. Так смотрят с кровель украинских хуторов, стоя на одной ноге, внимательно-задумчивые аисты».
Всю зиму 1851–1852 годов писатель усердно работает, начинает печатание второго издания своих сочинение с дополнением пятого тома.
Смерть 26 января 1852 года Е. М. Хомяковой, сестры Н. М. Языкова, произвела подавляющее впечатление на Гоголя, дружившего с ней. На первой же панихиде он с грустью заявляет, что теперь для него всё кончено.
Главный врач Шереметевской больницы Алексей Терентьевич Тарасенков, посетивший Гоголя в конце января 1852 года, вспоминал, что увидел знаменитого писателя, занятого энергичной деятельностью, исправляя присланную из типографии корректуру первого тома своих сочинений. Близкие знакомые считали его совершенно здоровым, ожидали от него вскоре второй том «Мертвых душ» и других новых сочинений. Да и сам Николай Васильевич каждое утро с любовью и рвением брался за перо.
Но с 5 февраля Гоголь прекращает литературную работу и другие занятия, перестает принимать пищу и почти не спит. Два дня спустя он исповедуется и причащается. Просит графа А. П. Толстого 10 февраля передать свои рукописи московскому митрополиту Филарету, чтобы тот отобрал, что следует печатать, а что уничтожить. Толстой отказывается выполнить его просьбу.
В ночь с 11 на 12 февраля 1852 года Гоголь сжег уже подготовленный к печати второй том «Мертвых душ». Вскоре после этого он впадает в глубокую апатию и полное изнеможение.
Утром 21 февраля на 43-м году жизни Николай Васильевич скончался. Его последние слова были: «Лестницу, поскорей давай лестницу». Наверное, он имел в виду божественную лестницу, которая соединяет небо и землю.
После отпевания в университетской церкви Гоголя похоронили на кладбище Данилова монастыря. Но и здесь он не обрел покоя. В начале 1930-х годов кладбище решили ликвидировать, и гроб с телом писателя был вырыт из могилы и вскрыт 31 мая 1931 года. Присутствовавшие при этом чиновники и литераторы разобрали на сувениры частицы сохранившейся одежды и костей писателя. Оставшийся прах перезахоронили на Новодевичьем кладбище.
История создания и гибели поэмы «Мертвые души»
Замысел первого тома поэмы «Мертвые души» и начало работы над ним относятся к 1835 году, окончание труда — к осени 1841 года. Поэма напечатана в июне 1842 года отдельным изданием.
Гоголь вспоминал, что сюжет «Мертвых душ», как и сюжет «Ревизора», был дан ему Пушкиным. «Пушкин находил, что сюжет “Мертвых душ” хорош для меня тем, что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров».
В письме от 7 октября 1835 года Гоголь сообщал Пушкину: «Начал писать “Мертвых душ”. Сюжет растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе. Ищу хорошего ябедника, с которым бы можно коротко сойтиться. Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь».
О дальнейшем развитии замысла Гоголь сообщает 12 ноября 1836 года в письме к Жуковскому: «Всё начатое переделал я вновь, обдумал более весь план и теперь веду его спокойно, как летопись».
Гоголь начинает осознавать, что он призван решить не частные задачи, а сказать новое слово в русской литературе. Он ощущает себе национальным писателем, которому предстоит встать рядом с его кумиром Пушкиным и создать труд, который, по его словам, «вынесет мое имя». И трудом этим должны стать «Мертвые души». Теперь уже во всех своих прежних сочинениях Николай Васильевич склонен был видеть лишь произведения дрожащей руки начинающего ученика. В обдуманном заново замысле «Мертвых душ» должна была явиться «вся Россия».
Лето 1837 года Гоголь провел в Баден-Бадене в обществе А. О. Смирновой, и в ее доме 14 августа впервые читает главы «Мертвых душ». Присутствовавший на этом чтении А. Н. Карамзин писал матери, что это было лучшее из всего написанного до сих пор Гоголем.
С октября 1837 года по конец лета 1838 года Николай Васильевич прожил в Риме, напряженно работая над «Мертвыми душами».
В конце августа 1838 года Гоголь едет в Париж, и здесь происходит второе чтение «Мертвых душ» для приехавшего сюда Александра Тургенева, который записывает в дневнике; «Верная, живая картина России, нашего чиновничества, дворянского быта, нашей государственной и частной, помещичьей нравственности — характеры, язык, вся жизнь помещиков, чиновников: все тут, и смешно и больно».
В 1839 году в Петербурге Гоголь остановился у Жуковского, который, как воспитатель царских детей, жил тогда в императорском Зимнем дворце. П. В. Анненков вспоминал: «Первые главы “Мертвых душ” были уже им написаны, и однажды вечером, явившись в голубом фраке с золотыми пуговицами с какого-то обеда к старому товарищу своему Н. Я. Прокоповичу, он застал там всех скромных, безызвестных своих друзей и почитателей, которыми еще дорожил в то время… Мы уже узнали, что он собирался прочесть нам новое свое произведение, но приступить к делу было нелегко. Гоголь, как ни в чем не бывало, ходил по комнате, добродушно подсмеивался над некоторыми общими знакомыми, а о чтении и помину не было. Даже раз он намекнул, что можно отложить заседание, но Н. Я. Прокопович, хорошо знавший его привычки, вывел всех из затруднения. Он подошел к Гоголю сзади, ощупал карманы его фрака, вытащил оттуда тетрадь почтовой бумаги в осьмушку, мелко-намелко исписанную и сказал по-малороссийски, кажется, так: “А ще се таке у вас, пане?” Гоголь сердито выхватил тетрадку, сел мрачно на диван
