Марь выглядела бесконечной, непроходимой, каковой может быть только неутешимая скорбь. Поднялись на горный хребет, выпиравший на самом гребне колючими останцами, и по каменистому склону заколесили к подножию, в основании которого протекала небольшая, но шумная речушка. А вот немного вниз по течению у разлившейся плотины располагалось село. Под колесами телеги ломался щебень, оживляя тайгу сухим перекатистым хрустом. Несколько раз, будто бы подустав от долгой поездки, тело Фомы сползало в сторону – приходилось останавливать телегу, чтобы подправить уже слежавшееся ложе.
– Извини, брат, – говорил в очередной раз Аркадий, вновь укрывая тело спустившимся одеялом.
К вечеру добрались до села, в этот час совершенно безлюдного. Редкие встречные, догадываясь о произошедшем, молча снимали шапки. Лишь однажды к повозке подошел восьмидесятилетний дед Игнат, старый охотник, не однажды царапанный медведем, негромко спросил:
– Неужто Фома?
– Фома, дед, – ответил я.
Старик, скорбя, покачал головой, а потом отвечал вслед удаляющейся повозке:
– Что же это за судьба у людей такая? Сначала медведь его отца задрал, теперь вот и он сам… не уберегся. – Привычно перекрестившись на тайгу, как на икону, что стоит в красном углу горницы, горестно заключил: – Вот оно что делается-то. Тяжело вдове будет, четверо ребятишек нужно будет поднимать. – И немного бодрее, чем требовал того случай, продолжил: – Ничего, не дадим пропасть!
Подкатили ко двору Фомы. Скрипнув осями, телега остановилась. Подле ворот, уже зная о произошедшей трагедии, постепенно собирался народ. В глубине двора протяжно скрипнула дверь, и тотчас за оградой повисла напряженная тишина, какая бывает лишь в большую утрату. Все ждали появления Насти, и она предстала, как и подобает случаю, – во всем черном, будто бы материализовавшаяся скорбь. За длинный подол держались трехлетние близнецы, а мальчишки постарше оставались в избе – переживать в одиночестве горе. Негоже появляться на людях со слезами.
Анастасия спустилась с крыльца и неслышно подошла к телеге.
– Ты бы не смотрела, Настя, его медведь сильно подрал, – попросил я.
На чуть скуластом, с правильными чертами лице, искаженном утратой, ни слезинки.
– Не греши, – оборвала женщина.
Стало понятно, что спорить с ней нельзя. Приподняв одеяло, вдова некоторое время смотрела на разорванное тело мужа, как если бы хотела убедиться в неправильности случившегося. Не отыскав причин, чтобы ответить «нет», отошла от телеги еще более потяжелевшим шагом.
* * *
Через два дня подъехала следственная группа. Расследование было недолгим. Осмотрев растерзанного Фому, прокурор лишь покачал головой, но даже его, человека стойкого, привыкшего к выездам в дальние поселки, чтобы запротоколировать чью-то криминальную кончину, вид человека, растерзанного медведем, ввел в полное уныние. И только немного позже, переварив увиденное, следователь уточнил:
– А вы других медведей-людоедов не встречали?
Обменявшись с Аркадием взглядами, я отвечал:
– Ничего такого не было. Если что… постарались бы достать. Работа у нас такая.
– Я понимаю… В соседнем районе тоже произошел смертельный случай, и тоже охотник. Вот только там был огромный медведь. Кто его видел, сказали, что ростом он будет около четырех метров. А таких в округе у нас будет немного… Я вот к чему это говорю… Вы бы побереглись, очень боюсь, что это у нас не последний случай.
Аркадий невольно поджал губы, сдерживая вопрос, уже готовый было сорваться с уст. Мне тоже припомнился медведь, метивший на высокой ели огромными когтями завоеванную территорию. Встречаться с ним повторно очень не хотелось.
Для прояснения общей картины следователь опросил меня и Аркадия, а потом, прихватив медвежьи желудки на экспертизу, укатил в районный центр. Через несколько дней выяснилось: матуха крепко подъела Фому, а вместе с ней полакомились человеческим телом и медвежата. Вместе с останками Фомы в желудке медведицы отыскались фрагменты еще двух тел. Кто это был, выяснить так и не удалось. Посельчане в последние недели в тайге не исчезали; геологи, работавшие поблизости, тоже не заявляли о пропаже людей. Очевидно, это были черные старатели, каковых в окрестности было немало. В поисках нечаянного счастья приезжали они на заброшенные рудники едва ли не со всей России. Регистрироваться не спешили, скрывались ото всех, лишь иной раз заглядывали в поселки за продуктами, а потому доподлинно выяснить личности погибших не представлялось возможным.
Глава 2
Медвежий цирк
Прошел год. За это время мой медвежий детсад пополнился еще двумя медведями, так что в общей сложности в вольере пребывало шесть медвежат. Барин и Антошка уже значительно подросли, и в вольере были чем-то вроде воспитателей, никогда не забывая наподдать крепкими лапами расшалившейся малышне. Машка тоже подросла, подобрела, похорошела, превратилась в настоящую красавицу, так что Антошка был от нее просто без ума, не отходил от своей избранницы даже на шаг и всякий раз предупредительно раскрывал клыкастую пасть, если вдруг замечал, что Барин оказывает ей знаки внимания.
Но самым интересным для меня (надеюсь, что для медвежат также) были прогулки по полю. Для медведей я был чем-то вроде родителя, а потому они покорно, прирученными собачонками, следовали за мной, воспринимая тайгу как враждебную территорию. Для поселковых, что видели меня гуляющим по лесу в окружении медведей, такое зрелище представлялось забавным. Если кто-то из моих подопечных отставал или вдруг, увлекшись, подолгу лакомился малиной, коей в наших местах росло превеликое множество, достаточно было лишь короткого неодобрительного свиста, чтобы злополучный медвежонок бежал со всех ног, позабыв про все соблазны, спрятанные в высокой траве.
Мне тоже такая прогулка доставляла немало удовольствия, вот только Полкану, здоровенному мудрому кобелю, этакие путешествия виделись полнейшим безобразием, а потому он держался от нашей шумной и веселой компании на некотором расстоянии, лишь иной раз подгоняя поотставшего медвежонка рассерженным рычанием. Мне было весело наблюдать за чудачествами медвежат. И, надо отдать должное, я к ним привязался не меньше, чем они ко мне.
Посельчане, видя меня в такой неожиданной компании, не однажды предупреждали:
– Ты смотри, Тимофей, как бы не сожрали тебя лесные друзья. Ведь и костей не оставят!
Непонятно, чего здесь было больше – незамысловатой шутки или всамделишного опасения.
– Ничего, отобьюсь, – отшучивался я. – А если что не так пойдет, так натравлю на хулиганов Антошку, – показывал я на крупного пестуна. – Он у меня парень крепкий, с характером, не позволит меня обидеть.
Поглядывая на трехлетнего Барина, всего-то немногим уступавшего в росте взрослым медведям, понимал, что не так уж они были далеки от правды.
Антошка с Машкой все время находились вместе. Единственное, что не держались за лапы. Пестун добровольно взвалил на себя роль опекуна, оберегая ее от чересчур назойливых собратьев-ухажеров. Именно в этот период проявлялся его непростой характер: при желании, не считаясь с размерами обидчика, пестун мог крепко его потрепать. Так что Машка чувствовала себя в полнейшей безопасности под усиленным попечительством своего ухажера.
У медвежат в этом возрасте еще не развито чувство пространства, то, что для них было больше вольера, представлялось предельно опасным. И я с легкостью взял на себя роль матушки, подготавливая их к новой жизни, предопределенной судьбой.
Именно в таком необычном сообществе заметил меня мой старый знакомый Николай, дрессировщик московского цирка, приезжавший едва ли не каждый год в райцентр к родственникам. Видно, весьма занятно наблюдать со стороны за человеком, гуляющим по тайге в сопровождении шести медвежат, причем половина из которых едва ли не со взрослого медведя.
Веселой гурьбой подошли к реке, куда медвежата, будто бы шаловливая ребятня, сбежали с высокой песчаной кручи. Николай стоял в сторонке и с улыбкой наблюдал за тем, как трехлетние пестуны веселились в воде с младшими медвежатами, плескались и озоровали, чем мало отличались от бесшабашной деревенской ребятни. Я стоял на галечниковом берегу и терпеливо наблюдал за их чудачествами. Редкие брызги достигали моего лица, принося зябкие ощущения. Медвежата то удалялись на середину реки, где течение было особенно сильным, способным сбить даже крупного медведя, а то вдруг стремительно возвращались к берегу, как бы предлагая и мне поучаствовать в веселой звериной возне. Но я твердо стоял на своем и более не сделал и шагу в сторону воды. Достав папиросу, вдумчиво закурил, посматривая за тем, как звериная малышня колотит мохнатыми лапами по бурлящей воде.
Дрессировщик, симпатичный доброжелательный худощавый мужчина лет тридцати пяти, безо всякого намека на брутальность, вышел из-под тени высокого кедра и подошел ко мне.
