трупы в зеленых мундирах. Когда ему захотелось рассмотреть мундиры поближе, чтобы понять, чья это форма, все исчезло.
Августовская Ницца смеялась над призраками зимы.
— Нет.
За время пребывания в Ницце он закончил некролог, посвященный Галуа, и отправил текст в «Ревю Ансиклопедик». Также он выслал Альфреду копию рукописи погибшего брата с наказом размножить по мере сил и разослать по научным изданиям. Один экземпляр Шевалье велел спрятать получше — на всякий случай.
— Тогда я хочу услышать ваш ответ.
— С благодарностью принимаю ваше предложение, мсье Эрстед. Здесь меня ничего не держит. Я готов отправиться навстречу Судьбе. Даже если я — дон Хуан, а Судьба — каменный Командор…
— Скверная шутка, друг мой, — на лестнице, ведущей в игорный дом, объявился Волмонтович. — Во‑первых, вы не дон Хуан, уж поверьте моему опыту. Скорее уж Лепорелло. Во‑вторых, у Судьбы нет чувства юмора. Еще накаркаете… Впрочем, я рад, что вы едете с нами.
И князь спрятал в карман сюртука пачку ассигнаций.
3
На почтовой станции было малолюдно.
— Три дня от Парижа до Страсбурга, — сказал барон фон Книгге. С рассеянной усмешкой он наблюдал, как потный, красный от беготни и вина почтальон грузит распряженную карету. — Это если повезет с погодой. Неделя — Дрезден. Там хорошие дороги. Пять дней — Варшава. Еще неделя, хотя полагаю, что дольше, — Рига. Девять оставшихся дней, и мы в Санкт-Петербурге, дитя мое. Месяц в дороге, бок о бок. Целый месяц романтики гостиниц и пейзажей, несущихся за окнами. Ты не рада? Заверяю, небеса будут расположены к нам.
Словно желая опровергнуть слова ясновидца, начался мелкий дождь. Суеверные почтари говорили, что отъезд в дождь (лучше — в ливень) к удаче. Если так, Эминента ждала удача, хотя и не ахти какая.
— Отпусти меня, — безнадежно попросила баронесса Вальдек-Эрмоли. — Умоляю, отпусти…
В «ты», с каким Бригида обращалась к Эминенту, крылось странное, не подобающее ситуации бесстыдство. Так разговаривает жена с мужем, с которым ее связывают тысячи ниточек: привычка, усталость, дети и тайны. Так беседуют сообщники, если один решает выйти из дела и боится мести второго. Так запойный пьяница, оставшись без гроша, фамильярен с трактирщиком, втайне рассчитывая на стаканчик в долг.
Очень богатое «ты» звучало в устах вдовой баронессы.
— Я тебя не держу, дитя мое. Уходи, если сможешь.
— Тебе хорошо известно, что я вынуждена возвращаться.
— Мне? Да, известно. Думаешь, я не знаю, к кому ты ездила в Ниццу? Ты правильно думаешь. Не знаю, но догадываюсь. Я перестал видеть этого мальчишку Шевалье. Он прячется от меня, или кто‑то его прячет — в снегу. Мне доступен лишь буран — снег вертится, и я слепну. Нет, я не ревную, дитя мое. Ты вольна в своих поступках.
Почтальона у кареты сменила свита фон Книгге. Великан Ури, кряхтя, подавал багаж на крышу, рыжий прохвост Бейтс привязывал баулы и коробки веревками к поручням. Если власть Эминента над людьми была велика, то над чемоданом, от тряски упавшим в канаву, он власти не имел.
— Зачем я тебе в Петербурге, Адольф?
— Я рад видеть тебя рядом с собой. Красивая женщина — есть ли в мире лучшая спутница? Кроме того, вдова с титулом — ключ ко многим домам. Ты нужна мне, дитя мое. Ты голодна?
— Не твое дело.
— Значит, голодна. После Ниццы ты изменилась. Не знай я, кто ты есть, я бы сказал, что ты с этим Шевалье поменялась ролями. Ты бегаешь за ним, а он прячется в снегу. Ничего, сегодня ночью, на постоялом дворе, я накормлю тебя. Ты ведь хочешь этого, дитя мое?
Баронесса не ответила. Но ноздри ее затрепетали, как у голодного, почуявшего дым костра, где жарится кабанья печенка. В глазах возник и сразу угас лихорадочный блеск. Если случайный соглядатай ничего не понял бы из их разговора, то Эминент, вне сомнений, хорошо знал, что имеет в виду.
— Я расскажу тебе притчу, девочка. Одному скромному ясновидцу сделали предложение, от которого трудно отказаться. Ему предложили участвовать в Апокалипсисе. Нет, роль Всадника устроители спектакля сочли слишком ответственной для нашего героя. Ему отвели должность пастыря народов. Мелкого такого пастыря, скорее, конвоира, чья задача — гнать по этапу роту каторжан. Ясновидец был молод, возвышен; жив, в конце концов! Идеалы — страшная вещь… Тем не менее он успел задуматься: о каких народах идет речь, если в финале представления все мертвы?
— Мне холодно, — без выражения сказала баронесса.
Оба кутались в плащи: шерстяной капот с рукавами и капюшоном — у женщины, крылатка с пелериной — у мужчины.
— Пройдет. Ночью я накормлю тебя, и ты согреешься. Так вот, наш ясновидец стал задавать вопросы. О, ему ответили! Да, все мертвы, сказали устроители. Закон природы. Но мертвецы встанут и пойдут, если вы поможете нам. Все до единого, от начала времен — марш-марш в счастливое, прелестное Грядущее! Вам даже ничего не придется делать. Вы только согласитесь, все остальное мы сделаем сами. Мы даже уступим легионам мертвецов Землю и уйдем — в горние сферы, далеко-далеко…
Сухая, затянутая в перчатку рука сделала выразительный жест. Сразу делалось ясно, как далеко собирались уйти неведомые устроители Апокалипсиса. Неделя пути от Страсбурга до Дрездена для них — детский лепет. За неделю они умчат на восьмое небо! Лицо Эминента оставалось бесстрастным, но баронесса видела: фон Книгге расстроен.
Она редко видела его таким.
— Ясновидцу хватило ума отказаться. Прошли годы, и он узнал о мальчике, который вырастет, станет нищим философом и выкрикнет в небо безумную идею — Воскрешение Отцов. Сперва ясновидец посмеялся. А потом смех кончился и началась холера. Мертвые хоронили своих мертвецов, и наш герой задумался: где кончается безумие и начинается завтрашний день?
— Скучная притча, Адольф, — баронесса зевнула. — В чем мораль?
— Мораль в том, что я еду в Россию. Мораль в том, что я, возможно, не с тем воюю. Мораль спрятана в ларце, на волшебном острове. Там в лабиринте плещется хитроумная слизь, а вокруг мигают синие огни. Ты что-нибудь поняла, дитя мое?
— Нет.
— И славно. А я хочу понять.
Кучер, здоровенный детина с животом, достойным Гаргантюа, проходя мимо Ури, с одобрением хлопнул великана по плечу. Дескать, могуч ты, парнище! — так и мы не пальцем деланы… Хлопок мог бы оглушить быка. Рыжий Бейтс, свесившись с крыши, ждал, что приятель ответит кучеру тем же. Зрелище обещало быть замечательным. Увы, Ури огорчил рыжего — он аккуратно подал наверх очередной баул, легонько, словно ребенка, потрепал детину по рукаву и улыбнулся тому, сдвинув шляпу на затылок.
Лицо Ури, лишенное благотворной тени от шляпы, произвело на кучера неизгладимое впечатление. Он икнул, протер глаза, икнул еще раз и молча
