class="p1">– Не веришь, пойди посмотри сам, – уже успокаиваясь, сердито сказал я.
– Григорьевич, нам нужна собака? – поинтересовался Володя.
– Пищащая и дохлая.
Лельченко прыскал в усы. Он поманил меня пальцем.
– Понимаешь, какое дело, Жень. Тут в городе собак и кошек – целый зверинец был. Когда людей увозили, брать домашних любимцев не разрешали. Остались они в городе. Собаки поели кошек и стали сбиваться в стаи. Даже на патрулей нападали. Вот всю живность и постреляли. А кто-то в суматохе, глядишь, и закрыл собачку в подъезде…
– Она там лапы и протянула с голодухи и радиации, – резюмировал Володя.
– Даа, а чего она шевелится и пищит? – я почти успокоился.
– Ну, если не врешь, то это может её крысы жрут, они же и пищат. Я так думаю.
Желудок охнул и приготовился выплеснуть содержимое на свободу. Сигарет уже не хотелось. Я несколько мгновений прислушивался к поведению желудка, но он уже как-то справился с этой совсем не гастрономической ситуацией. Я взобрался на правое переднее сиденье.
– Посещение уборной отменяется? – поинтересовался Володя.
– Расхотелось что-то, – буркнул я.
Лельченко, казалось, начинал терять терпение:
– Будете слушать мою идею? Значит, вот чего… квартира у меня здесь неподалёку. На втором этаже. Там мы с бабкой моей жили до ТОГО дня. Так вот. Место там должно быть без особой «грязи». Окна я еще 26-го заэкранировал чем мог, как об аварии узнал. Сколько можно париться на этой жаре? Посидим в прохладце, отдохнём, поедим, а там в Чернобыль меня забросите, а сами – на выезд.
– Мээ, – раздумывал Володя, – эээ…
– Пайков у нас с собой полная машина, – продолжал уговаривать Лельченко, – манговый сок в консервах имеется, да и еще кой чего найдем.
– Например, чего? – заинтересовался Климчук.
– Ну, «дезактиватора» я там припас в кладовке, думал же ненадолго уезжаем, – грустно сказал Лельченко, – красное сухое. Вряд ли оно радиации натянуло…
– Как знать, как знать, мерить надо, – раздумывал Климчук. – Ну, Григорич, ты без пузыря никуда! А я при исполнении, мне нельзя. Хотя… Дезактивация же… Далеко ехать-то?
– Ды вот же, совсем близко, за рестораном и гостиницей «Ласточка», – заторопился Лельченко.
Что-то крякнуло, шипнуло и женский голос заорал:
– Волга, Волга, ответьте дозиметрической, прием!
Странно, но весь день рация молчала, и я не обращал на нее внимания.
– Климчук на связи! – рявкнул в микрофон Володя.
– Почему не докладываешь замеры активности? – сердито спросила рация.
– Гостей возил. Журналистов. Докладываю – активность воздуха по центру 40-60 миллирентген. Почва – так и этак! Десятки рентген. На въезде у знака воздух – от ста до пятисот. У поворота на станцию около рентгена.
– Падаем потихоньку, – радостно хрипнула рация. – Журналистам привет! Скажи, пусть не брешут. Конец связи.
Климчук небрежно бросил микрофон. Посмотрел на Лельченко.
– Ладно, поехали!
Заводился «РАФ» всегда хорошо. Миг – и уже набирал скорость по улице. На площади повернули направо. Какая-то тенистая улочка. Листья всё такие же темные, неживые. А это что? На детской площадке лежали трупы собак. Я отвернулся и всю оставшуюся часть короткого пути разглядывал рацию.
– Во-во, у подъезда с рябиной тормози, – оживился Лельченко.
– Наш дом хорошо закрыт от станции другими высотками, поэтому здесь условно чисто.
– Григорьевич, не говори гоп, – нравоучительно сказал Володя,
– щас мерить будем.
Климчук выскочил из салона с радиометром. Датчик подозрительно внюхивался в воздух, потом брезгливо, не касаясь асфальта, прошелся над ним.
– Воздух 15 миллирентген, почва почти 2 рада, – крикнул Климчук, – не так уж чисто, не так уж грязно с учётом ситуации.
– Выбираемся, – решил Лельченко.
Первым делом он потянул из-под сиденья мощный рыбацкий фонарь. Я такие видел раньше. Серьёзная вещь. С щелочным аккумулятором.
Володя направился в обнимку с радиометром в подъезд.
– Помогай давай, – торопился Николай Григорьевич.
Он всучил мне авоську и стал загружать в неё яркие, жестяные банки.
– Манговый сок, импортный, – гордо объяснил он мне, – в Чернобыле теперь чего только нет, кормят отлично.
Следом за банками в безразмерную авоську влезло четыре небольших коробки, покрытых фольгой.
– Сухой паёк, – опять пояснил Лельченко, – не ресторан, но есть можно. Хватай сумки – Щебаршина и батькину. И до хаты.
– Может мне еще весь автобус взять? Я что вам – лошадь?
– возмутился я.
Лельченко сердито выхватил у меня авоську, предоставив «лошади» тащить только сумки.
Мы вошли в подъезд. Воздух был чистый и прохладный. Он ничем не пах. Давно, давно не видел подъезд своих обитателей. И, наверное, видит людей в последний раз.
Этажом выше топтался Володя.
– Чисто, фона практически нет, – удивленно объявил он.
– А то! – обрадовался Лельченко, вручая авоську Климчуку и звеня ключами.
Дверь, красиво обитая кожзамом, скрипнула и отворилась.
– Здравствуй, дом! Как ты, милый? – почти прошептал Лельченко.
Никто не отозвался, лишь застоявшимся воздухом потянуло из-за двери.
Мы зашли в полумрак прихожей. Свет шел лишь из подъезда. Видимо окна Николай Григорьевич и впрямь заделал основательно.
– Электричества нет? – полуутвердительно спросил я. – И воды тоже?
– Ясно, что нет, – досадливо сказал Лельченко, – на кой-какие объекты в Припяти свет подают, но не в дома же.
На всякий случай Климчук пощёлкал выключателем. Ничего не изменилось. Он разочарованно передал авоську Лельченко.
«А давай мы их разыграем, – змеиный шепот появился в голове, как всегда неожиданно, – хлопни в ладоши и скажи, – да будет свет!»
Я упрямо не двигался с места.
«Давай, давай, кричи!» – начал сердиться шепот».
– Свет! – заорал я, послушно хлопая в ладоши.
Желтые лампочки во всей квартире зажглись одновременно.
Николай Григорьевич охнул и выронил авоську.
– От это тебе пироги с котятами! – обалдело глядя на меня, медленно произнёс Климчук…
Глава шестая
Лельченко подобрал с пола авоську и как-то медленно, словно во сне, стал запихивать в неё банки с манговым соком. Что-то определённо не складывалось в голове Николая Григорьевича. Представьте себе – в моей тоже. Судя по взгляду Климчука, его голова испытывала те же чувства.
– Всегда надо полагаться на здравый смысл, – обращаясь непонятно к кому, изрёк Лельченко, – как же он электричество-то включил?
– Кто? – поинтересовался я.
– Дед Пихто, – Николай Григорьевич начал приходить в себя, – ты, конечно!
Мы вновь озадаченно замолчали.
– Ну не скажи, Григорьевич, – вдруг оживился Климчук, – всё то, что произошло в этих краях, само по себе выходит за пределы здравого смысла. Ядерная авария в том числе.
– Ладно, допустим. Говори, как свет зажег?! – потерял терпение Лельченко.
– Честно? – я внимательно разглядывал своих старших товарищей.
– Честно! – оба заорали в один голос.
– Если честно, то не знаю! – заявил я.
Николай Григорьевич махнул рукой и двинулся вглубь квартиры.
– Проходите, ребятки, сидайтэ, в ногах правды нет.
Мы с Климчуком
