увидев ее открытые глаза, улыбается ей по-доброму, без подтекста. Она не отводит взгляд. В темноте ее лицо светится. Нежность материнских рук, твердое и непоколебимое плечо отца – оба охраняют сон своих детей. Их глаза сияют; они молча обмениваются эмоциональными взглядами, убедившись, что их чада спокойно спят. Как соскучилась Ида по такому плечу… как бы ей тоже хотелось ощутить его сегодня, успокоиться перед лицом грядущей войны. Их с мужем отношения так еще толком и не сложились, а он уже собирается воевать. В конце концов, она засыпает в тени этого умиротворяющего взгляда, этой понимающей улыбки, которая будто перекидывает ей через всю окружающую суету мостик надежды, придающей уверенности.
Утром, когда Ида открывает глаза, она снова чувствует взгляд незнакомца, который, кажется, наблюдает за ней. На этот раз она застенчиво улыбается ему в ответ. Теперь она может его разглядеть лучше, чем вечером накануне. Лицо у мужчины вытянутое, нос тонкий, волосы довольно короткие, зачесаны назад, лоб широкий. Руки длинные, изящные. На его коленях покоится голова спящего ребенка, он свернулся калачиком и свесил ноги. Мужчина выглядит высоким, пожалуй, выше ее. Он слушал, как она спит, и стал свидетелем ее снов, вернее, ее кошмаров, и вот ей кажется, что они уже так давно знакомы, хотя еще не обмолвились ни единым словом. Храп соседки окончательно развеивает сон. Ида садится, поворачивает голову к окну. Очередная остановка. Затекшие руки и ноющая спина дают о себе знать, женщина хочет встать и пройтись. Но Эдуард еще спит, а в коридоре толпятся люди, многие просто лежат на полу. У нее не хватает смелости вступить в борьбу с ними, и она капитулирует. Ида остается на своем месте в купе, с благодарностью осознавая свое привилегированное положение. В купе через ламели опущенной шторы все активнее пробивается дневной свет. Слышно только дыхание спящих с открытыми ртами пассажиров. В вагоне жарко и влажно. Струйка воздуха проникает через верхнюю часть окна и обдувает шею. Как благословенно это дыхание, ласкающее ее изнеможенную болью шею! Девушка вспоминает, что затянула волосы и закрепила их шляпной булавкой, так как ничего другого под рукой не нашлось. Прическа, должно быть, уже растрепалась, но зато шея открыта, и ей не так жарко. Свободной рукой Ида поправляет импровизированный пучок, который плавно съехал вниз, пока она спала. По молчаливому участию мужчины она чувствует, что он способен оценить ее изящный жест. Он и она – единственные в купе, кто не спит. Незнакомец успокаивает ее взглядом. «Нет, прическа не распустилась, и так вам очень даже идет», – как бы говорит он. Она отводит взгляд, гладит детскую ручку, поправляет свою одежду. В этот момент игрушка сына вдруг выскальзывает из его рук. Ида осторожно наклоняется, чтобы поднять маленького бурого медвежонка, который скатился ей под ноги, но чужая рука ловко хватает его и протягивает ей. Маленькая искра вспыхивает и легким пожаром расходится у нее внутри. Вручив ей игрушку, незнакомец слегка касается ее ладонями, так, как если бы он собирался сыграть на рояле, ненамеренно, почти извиняясь. Девушка кивает головой в знак благодарности. Он улыбается, слегка игриво и немного смущенно. Она запихивает игрушку между ребенком и своим животом и решительно отворачивается к окну. Сельская местность выныривает из утреннего тумана и проглядывает сквозь щели между ламелей. С деревьев вдоль дороги раздается птичий гомон.
«Я любил в тебе все, чего не было в других, моя сказочная принцесса, и как я мог ожидать, что ты сможешь ориентироваться в этом мире…»
Сколько они уже здесь стоят? Ида думает об Эрнесте, который ждет их, а ведь ему нужно отправляться на фронт. Тоска сжимает ее сердце. Какая судьба ждет его, что случится с ними? Муж будет так далеко… а его кипучая энергия, сможет ли она чувствовать ее огонь, когда он будет за тысячи километров? Та самая энергия, что очаровала ее с первой встречи, это непреодолимое обаяние, эта незаурядная воля и ум, этот способ задействовать все свое существо, чтобы произвести на девушку неизгладимое впечатление, полностью окутать ее своей силой, своим плотным взглядом… Ида глубоко вдыхает. А он, что останется у него в памяти о жене, когда ее не будет рядом? Этот взгляд, бледный, как озера Крайнего Севера, когда робкая ласка заходящего солнца словно задерживается, чтобы дождаться первых лучей едва восходящей зари? Почему талантливый человек, обладающий таким успехом, заинтересовался этой семнадцатилетней девушкой?
Ида помнит их первые объятия, это глубокое, интуитивное ощущение гармонии, которое они обрели, подстраиваясь друг под друга, мощное, как волна бушующего моря. Если ночи сближали их и открывали новые пути друг к другу, то дни, казалось, неумолимо их разлучали. Разногласия из-за самых незначительных мелочей, непонимание их разных ритмов, незнание пространства другого, досады, сухие реплики… Музыка оставалась единственным связующим звеном, нейтральной территорией, где каждый складывал оружие, чтобы наконец открыться другому. Но Ида не была светской женщиной, она не умела блистать. Ее не занимало остроумие, особенно если сказанное было обидным или насмешливым.
Ида оставалась отстраненной во время их совместных выходов в свет и, наконец, по негласному согласию, стала оставаться дома, а Эрнест уходил один. Когда муж возвращался домой, его злил царивший там беспорядок, тогда как жена наоборот, чувствовала себя в нем свободно, но раздражалась из-за того, что Эрнеста не было рядом.
В этой трещине, что образовалась между ними, воцарились тишина, которая больше не сближала, и ледяные взгляды. Ида даже, пожалуй, чувствовала что-то наподобие страха, но не знала, чего именно она опасалась. Появление на свет Эдуарда только усугубило или, вернее, оправдало отдаление супругов друг от друга. Когда сперва она была беременной, потом – молодой мамой, вокруг нее образовалась своего рода невидимая зона, пространство, куда не было доступа никому, кроме ее матери. Таким образом, каждый принял свой распорядок жизни. Отныне большая часть дня была заполнена занятиями, встречами, которые они больше не разделяли. Супруги иногда встречались только за завтраком или во время короткой беседы в конце дня. Тогда муж бегло целовал волосы жены вечером после работы перед и походом на балет или в оперу. К тому же Эрнест ничуть не попытался удержать Иду, когда кузены пригласили ее провести лето в Харькове. Конечно, он любил сына и брал его на руки, обнимал и пылко целовал, но затем без лишних слов опускал обратно, потому что разговоры с малышом казались ему излишними. Мать, напротив, проводила долгие часы с Вовой, как она ласково называла сына, играла с ним,
