Когда немощь и отчаяние одолевали, тогда молилась за узкий круг, о тех, кто под самым крылом. А когда отпускало, когда Бог силы давал, то собирала вокруг себя в молитве всех: и ближних, и дальних. Физически ощущала их присутствие, наполнялась благодарностью к ним, за то, что были в её жизни. Каждый след в душе оставил — верёвочку-ниточку протянул, чтобы жизнь крепче была. И удивительное дело: всякий раз после такой искренней молитвы кто-нибудь из поминаемых да выныривал из глубины жизни. Кто-нибудь, лет сорок назад потерявшийся, вдруг объявлялся, словно услышав, как она его имя Богу молитвенно шептала: «Сохрани и спаси.». Теперь к поминаемым прибавились и больничные люди.
В этот день Наталья Николаевна впервые шла в больницу к мужу с лёгким сердцем и надеждой, но и с готовностью принять то, что есть. Всем нам хочется переменить, переделать жизнь, убрать её тяготы и болезни, думала она, и пыталась найти ту разумную меру, черту, где надо уже остановиться, не бороться бессмысленно с обстоятельствами, то надеясь, то отчаиваясь, когда надежда не исполняется; черту, за которой должно последовать смирение. О, великая это наука — принять, что посылается, и научиться с этим жить, достойно неся свой крест.
И всё-таки сжалось сердце, когда надавила кнопку звонка и услышала вдалеке, за двумя дверями громкий звон. Там — другой, страшный мир, с которым так трудно смириться. И переделать невозможно. Можно только любить и жалеть тех, кто живёт в этом безумии, так похожем на безумие всего мира в концентрированном виде. В насыщенном растворе греховного мира, словно рассчитываясь за все его грехи.
Дежурили Татьяна и Светлана. Это был хороший знак. Наталья Николаевна заметила, что они, в отличие от многих других, все же видят в своих пациентах не просто сумасшедших, а живых, страдающих людей. И к Анатолию Петровичу чаще других санитарок подходила Светлана, в её дежурства он всегда был умыт и ухожен. Наталья Николаевна положила в карман санитарки две шоколадки:
— Вашим мальчикам.
Она знала, что у Светланы сыновья-подростки, и растит она их одна. Обычно санитарка радовалась гостинцам, а тут только головой кивнула.
Видно было, что очень расстроена.
Наталья Николаевна кинулась в палату к мужу. Все на местах, все в сборе, и Анатолий Петрович сидел на кровати, упираясь коленями в кровать Сергея и глядя в сторону двери, ожидая жену. И у него вид был невесёлый, но раз сидит, значит, дело не в нём.
— Что случилось-то? — целуя мужа в небритую щёку, тихо спросила женщина. — Сейчас я тебя побрею.
— Дима умер ночью… — прошептал муж, кивнув головой в стену, за которой находилась палата мальчика.
— От чего? — также шёпотом спросила жена. Анатолий Петрович пожал плечами. Наталья Николаевна перекрестилась:
— Помяни его, Господи, во царствии Твоём… Наверное, так и лучше, что прибрал его Господь, намучился ребёнок за свою жизнь… а я думаю, что персонал сегодня невесёлый… С матери теперь обязанность спала — ходить к нему раз в неделю…
И спохватилась: что я знаю о чужом горе, а сужу.
Сергей на соседней кровати отсыпался после бессонной ночи. Татьяна его и будить утром не стала, пожалела. Шёпот прямо над ухом разбудил его, он открыл глаза, полежал, бессмысленно глядя в потолок, прислушался к разговору и неожиданно громко произнёс:
— Избавился человек от этого ужаса, радоваться надо.
От его голоса вздрогнул под одеялом Евгений Борисович, а Василий Фёдорович заговорил, возбуждённо ходя по палате:
— Не досмотрели… такой молодой… несправедливо, может, не то лекарство дали, мне не додают, а ему, может, лишнее.
— Куда смотрел ваш Бог, — обратился Сергей к Наталье Николаевне, — когда мальчик страдал?
Наталья Николаевна мягко ответила:
— Он не только мой Бог, но и ваш, и что это мы всегда за наши грехи с Бога спрашиваем? — и уже твёрдо произнесла, — Ладно, живым — живое. У меня сегодня пирожки с капустой и малосольные огурчики. Евгений Борисович, ау, покажитесь на свет Божий, пирожки очень вкусные, будем Диму поминать. Василий Фёдорович, подходите. Серёжа, это Вам.
11. Предательство
Кто любит опасность, то впадёт в неё.
Серах
Невысокого роста, изящная, гибкая, как лоза, лёгкая и ласковая, как ветерок нежаркого дня, Викуся, несомненно, выигрывала на фоне своей крепкотелой, чуть грубоватой, с нежным, но несколько лошадиным лицом подруги Ирины.
А ещё жаркие карие глаза, а рядом Иринины — блёклые голубоватые. Правда, Ирине тоже нельзя было отказать в привлекательности, просто — другая. Но парни всегда выбирали Вику. Так случилось и с Павлом. Любовь — любовью, а дружба — дружбой. Дружили втроём.
Студенты-медики отличаются от всех других студентов. Непрочность человеческого тела, конечность жизни, недолговечность юности открываются им с первых походов в анатомку и клиники. Одним это добавляет мудрости, другим — бравады и цинизма, а третьим — торопливости, боязни опоздать, желания успеть, пока длится эта короткая хрупкая жизнь.
Пожалуй, Павел был из последних, Вика из первых, а Ирина из вторых. Поженились Павел и Вика на третьем курсе, а к пятому уже сыночек родился — Игорёк, который имел как бы сразу трёх мам: Вику, вечно сидящую над учебниками или отсутствующую, Викину маму, ради внука и дочери оставившую работу, и Ирину, охотно заменявшую первых двух. Она всегда была рядом, под рукой, свой человек в доме. Иногда исчезала на время очередного бурного романа, а потом виновато выныривала, я тут, я с вами, куда я без вас. И на свадьбе — подружка, и у Игорька — крёстная.
Пролетели институт и первые семь лет работы. Всё было прежним: любовь, дружба, семья, растущий Игорёк, половинчатое одиночество Ирины, иногда убегающей на сторону за очередным мужичком. И компания была своя ещё с институтских лет, проверенная годами привязанности. Только теперь собирались семьями.
Новый год решили отметить необычно — у Ирины в однокомнатной квартире.
— Пусть тесновато, — убедила она всех, — зато ребятишки не мешают.
Необычность была в том, что у Ирины под окном росла посаженная когда-то, при новоселье, ель. Теперь она дотянулась до третьего этажа, верхушка ели возвышалась прямо над балконом.
— Мы её украсим, повесим гирлянду, — ликовала Ирина, — балкон настежь, оденемся потеплее. Кайф!
Павел перед уходом из дома, когда уже сложили в сумки всё необходимое для стола и веселья, долго прощался с сыном. Прижмёт, поцелует, что-то шепчет на ухо, отпустит и снова притягивает к себе. Заранее подарок подарил, чего раньше никогда не было и чего так не любила Вика.
— Ну, что ты, в самом деле, — возмутилась она, — договорились же, что мама ночью под ёлку спрячет. Парню уже восемь, нацеловываешься с ним полчаса, не на век прощаешься. Опаздываем ведь, взгляни на время.
Им не было ещё и тридцати. Шампанское, ёлка, гитара, песни, танцы. Красота и молодость. Праздник удался.
— Всё-всё-всё… — сказала мудрая и осторожная Вика после двух часов ночи. — Балкон закрываем, вы, ребятки, уже плохо соображаете, распалились, все попростываете. Паша уже в рубашке отплясывает на балконе.
Дошумели до четырёх и начали расходиться. Вика и Паша остались помочь с уборкой. Павел расставлял мебель, Вика домывала посуду, Ирина подметала мусор.
— Уже утро, — устало вздохнула Вика, крикнула в комнату, — пора и нам, пойдём, Паша.
Павел появился в дверном проёме, он так и остался в её памяти впечатанным в этот проём.
— А ты иди одна. Я остаюсь здесь.
— Не поняла, — произнесла Вика по инерции ещё прежним ласковым тоном, — что значит, иди одна?
— Это значит, — коротко, резко, холодно повторил Павел, — что я остаюсь здесь. Навсегда.
Ирина как будто исчезла. Затаилась где-то в комнате. До Вики, конечно, дошёл смысл сказанного, она поняла его ещё раньше, при появлении Павла в дверях, только принять не могла, не хотела.
— Как же это? — растерянно повторяла она. — Как же это?..
— А вот так, — Павел говорил, словно дрова рубил, а не в её душу гвозди вколачивал, — мы с Ириной уже пять лет, тебя жалели, хотели, чтобы Игорь подрос. Все знали, одна ты, дура слепая, а может, не слепая? Может, тебя это устраивает?.
Он сорвался на крик.
— Я пойду, — устало произнесла Вика. Открыла дверь, вышла.
Никто не бросился ей вдогонку, не разуверил, не сказал, что это всего лишь шутка, пусть злая, но просто — новогодняя шутка.
И она перестала существовать. Словно взяли человека — душу вынули, а тело оставили. Только тело, оказывается, без души живёт по совсем иным законам. Вика дошла до дома и легла на кровать.
Утром мама долго её не трогала и Игорька не пускала, пусть отдохнёт после бессонной ночи. Отсутствие Павла её не смутило, она забыла график его дежурств, да его иногда и вне графика вызывали, прямо из застолий. Много поздней они с Викой поняли, что это был обман — уходил к Ирине.
