как способ изменить общество, как своего рода миссию по спасению человечества, возложенную на него. Мало кто верит в то, что его благие намерения скоро сбудутся, но, может быть, пытаясь их осуществить, коллеги и последователи Грея — биотехнологи, геронтологи, генетики — сумеют избавить человечество от недугов, которые считаются пока неизлечимыми? Например, от болезни Альцгеймера…
Доктор Альцгеймер и…
Александр Волков
Свет будит тьму
Тьма топит свет.
А. Штрамм. Сумерки
…допустим, доктор Эмиль Крепелин — в то время известный психиатр. Светило науки. Не в пример своему ученику Алоизу, который умер слишком рано, чтобы стать непререкаемым авторитетом в медицине — блистательным знатоком патологий головного мозга. Тому ведь исполнился всего 51 год. По академическим меркам столетней давности, он еще не дожил до тех лет, когда словом «знаменитый» без запинки предваряют одно лишь упоминание «профессор». Нет, выбираясь из вод Леты, что в тот 1915 год уносила без счета недавних безымянных студентов, он так и не доплыл до берега, на котором его ждали заслуженные анналы науки. Слава. Пиетет. Ореол осторожного обожания. Нет, его подхватило забытье. Такое же страшное беспамятство вроде того, что лишило головы бедную Августу. Ей тоже ведь никто не напишет стансов, которые переживут века. Все стирается. Стерлось. «Пространство одевается одиночеством»[1]. Он исчез. «Свет есть ложь».
Девятнадцатого декабря того военного года в городе Бреслау — и это название вскоре забудется! — умер психиатр и вдовец Алоиз Альцгеймер. Причиной смерти стала инфекция, которую четверть века спустя будут без труда лечить при помощи пенициллина.
И когда его имя должно было изгладиться из памяти, обреченное потеряться навсегда, обнаружилось, что его — прихотью ученого педанта — поистине увековечил совсем позабытый ныне Крепелин. Он назвал печальный недуг, открытый Альцгеймером, этим непременно стершимся бы на глазах именем. В классическом учебнике психиатрии, написанном в 1910 году одним из самых авторитетных в то время знатоков данной науки, появилась глава и об Alzheimersche Krankheit[2]. Но еще долго имя этого врача оставалось известным лишь узкому кругу специалистов. Но ведь оставалось же!
Вместе с моложавым доктором отныне из черной бездны небытия обязана была глядеть Августа. Женщина без памяти. Казалось, уникум — вроде женщины-змеи или гуттаперчевого мальчика.
25 ноября 1901 года
В то время он был врачом городской психиатрической клиники Франкфурта-на-Майне. На него смотрело старческое лицо — его пациентка, стоявшая, очевидно, на краю смерти.
Доктор вписывает в журнал дату приема. Возраст: 51 год. Для него, которому нет и сорока, здесь, наверное, уже начинаются владения старости. Ее окраина.
Но эта больная, конечно, выглядит много старше своих лет. Всего за один минувший год она прожила, казалось, целую жизнь. Совершенно изменилась. Кто-то, жаловалась, все время преследует ее. Под этим всевидящим взглядом она все подряд забывает, прячет подручные предметы и не находит их. Выполнить простую работу по дому — для нее проблема. Она теряется на каждом шагу, будто куда-то проваливается. Наконец муж решается отвести свою бестолковую жену в дом умалишенных.
Теперь рядом с Августой Детер сидит доктор и добросовестно протоколирует беседу.
— Как Вас зовут?
После долгого замешательства:
— Августа.
— Ваша фамилия?
— Августа.
— Как зовут Вашего мужа?
Пациентка медлит, наконец настороженно отвечает:
— Я думаю… Августа.
— Вашего мужа?
— Да, моего мужа.
— Вы замужем…
— За Августой.
Вопросы и ответы перемежаются, будто художник штрихами рисует портрет. Только эти тона особые. Белое, туманное, на белом. Или черное, непроглядное, на черном.
Когда после обеда, за которым подавали свинину и белокочанную капусту, ее спросили о том, что она ела, ответ был: «Шпинат». Впрочем, показанные ей предметы — карандаш, портмоне, ключ — она узнала. Хоть что-то осязаемое было в этом чудовищно странном для нее мире.
Больная не понимала, где находится. Не ориентировалась во времени. Ее собственная жизнь для нее, что чужая. Она мало что помнила из нее. Говорила о себе, словно подсматривала за кем-то в замочную скважину.
День за днем доктор будет описывать свою пациентку. «Сидит в кровати с растерянным выражением лица» (запись от 26 ноября 1901 года).
«Часто по многу часов подряд она кричит своим отвратительным голосом. Ее способность замечать что-либо вокруг нарушена особенно сильно. Если показывать ей предметы, то она обычно называет их правильно, но сразу вслед за тем снова все забывает. Когда она читает, то перескакивает с одной строки на другую, читает по складам, делая бессмысленные ударения. Когда разговаривает, то и дело наступают тягостные паузы; еще она использует парафразы, например, вместо того, чтобы сказать: «Чашка», говорит: «Молоко в нее наливают». Назначение отдельных предметов, похоже, ей теперь уже непонятно».
Будто сигналы, переданные нерадивым телеграфистом, подгулявшим с утра, долетают обрывки произнесенных ею фраз. Их трудно сплести в что-либо связное. Доктор фиксирует их, как патологоанатом — следы разложения. Его вопрос в очередной раз — как акробат на трапеции, не подхваченный партнером под куполом цирка, — разбивается, пропадает, не поддержанный ответом.
Она недоверчиво смотрит на человека напротив. Внезапно боится его. Или начинает плакать. Или не хочет видеть. Ее настроения меняются так же быстро, как мчатся всадники по пустынной дороге. Резко осаживают коней. Разворачиваются. Бесцельно несутся назад — из дали в даль, из пустоты в пустоту. «Небо пошло на тряпки».
На самом деле, весь горизонт ее просторов очерчен теперь стенами одной комнаты, за пределы которой ее нельзя даже выпускать. Ведь чуть что она хватает других больных за лицо. Те уже бросались поколачивать бедняжку, которая, кажется, готова бояться всего.
Подобные вариации душевной болезни уже не первый раз привлекают внимание доктора. Они не укладываются в прокрустово ложе традиционных психических заболеваний. Он не может дать строгого определения этому недугу. Глядя на Августу, он лишь видит, как из этого мешка костей кто-то старательно вытряхивает душу, выбивает ее, как скалкой пыль из старого коврика. Разлетевшиеся клочья сознания. Полное помрачение.
Раньше он смирялся, наблюдая подобных больных. Признавал это вынужденным ослаблением психических сил в глубокой старости, на пороге вечного упокоения. Но эта женщина только внешне была старухой. В ее возрасте лишь начинают срезать плоды, посеянные в младые лета на поприще жизни… Однако эта пациентка раздавлена дряхлостью задолго до положенного предела.
И вновь в последующие недели доктор продолжает свой методичный опрос, словно выстраивая фундамент на взвихренной пыли.
— Я, кажется, потеряла себя, — приговаривает она и беспомощно повторяет: — о, Боже!
Доктор Альцгеймер записывает в журнал: «Болезнь забытья». Как забивает крышку гроба. Годами он будет изучать
