Он поднялся и нырнул в черный квадрат окна.
– Появился мамочкин жених!
Алешка узнал голос Бориса. Но узнал с трудом. Борис никогда не говорил так раньше. Может быть, думал, но не говорил.
– Ты чего? – слабо сказал Алешка. – Ну. пусти. – Он не видел Бориса, но чувствовал в темноте, как тот загородил ему дорогу.
– Чего! Пусти! Где-то шатается, а люди из-за него не спят! Как въеду сейчас!
Борис щелкнул фонариком и качнулся вперед. Алешка быстро вскинул руку. Он не боялся, что Борис ударит. Просто закрылся локтем от слепящего света.
Он простоял так несколько секунд. Было тихо. Даже как-то слишком тихо.
– Алешка, ой… – Это сказала Валька. Тогда он, жмурясь, опустил руку. Широкий луч фонарика уперся ему в локоть.
– Вот это да-а… – потянул Юрка.
– Где это ты? – хмуро спросил Борис.
– Что?
– Ну, это… – Борис двумя пальцами приподнял его локоть. И Алешка увидел длинную ссадину, с запекшейся кровью. К ней прилипли зернышки пшеницы.
– Ты хоть скажи по-людски, где был, проговорил Борис.
– Я скажу… Только полежу, ладно?
Он лег на мохнатый, пахнущий теплой шерстью тулуп и закрыл глаза. И сразу перед глазами поплыла дорога. Она разворачивалась, бесконечная, как кинолента, повторяя дневной Алешкин путь. Он видел дорогу со всеми подробностями, которые память сберегла зачем-то в самом дальнем своем уголке. Видел сосновую ветку в глубокой колее, сверкнувшие звездами песчинки, узорчатые змеи автомобильных следов, пунцовые головки клевера у края тропинки… И все это плыло, плыло, плыло… И начинала кружиться голова. Тогда Алешка резко дернулся и повернулся на бок.
Дорога исчезла.
Чтобы она не появилась опять и не закружила его, Алешка стал думать о другом: об улице, о лесе, о небе. Но картины деревьев, облаков, заборов не удерживались в памяти, расплывались и скользили. А нужно было что-то яркое и неподвижное.
Тогда он подумал: "Сосна".
И увидел ее. Как наяву. Небо на западе было желтым, и река была желтой. Дальний берег отделял ее от неба синей расплывчатой полосой. А сосна была прямая, высокая и черная.
Потом рядом с сосной Алешка представил себя – маленькую темную фигурку с велосипедом. Но тут же вспомнил, что велосипеда нет.
Значит, больше не поедет он на берег. Да и не в том беда, что не поедет. И пешком бы можно. Только все равно велосипед нужен. Иначе как узнает капитан Алешку? Ведь с теплохода не разглядеть человека в лицо. Для капитана Алешка – просто мальчик с велосипедом. Просто маленькая фигурка с поднятой рукой, а рядом – два колеса и треугольная рама.
Два колеса и рама… Кто так говорил? А, это шофер. Тот молодой, который на лесовозе. Феликс. Ну, да, Феликс Ерохин. "Спроси, кого хочешь. Малый Торфяник, на улице Гоголя, дом три…"
Два колеса и рама! Остальное неважно!
– Валька, – тихо позвал он.
– Спать пошла она, – сказал из темноты Борис.
– Зачем она тебе? – заинтересовался Юрка.
– Спросить хотел…
– А чего? Может, мы знаем.
– Да нет.
Конечно, они, наверно, знают, далеко ли до Малого Торфяник. Но ведь Юрка спросит: "А зачем?" И надо будет объяснять. Объяснять одно за другим: про лесовоз, про велосипед, который нужен даже без педалей. И, значит, про теплоход.
А Вальке объяснять не надо. Валька понимает сразу.
– Конечно, – зашептал Борису Юрик. – Я же говорю: у них всегда свои тайны.
– Помолчи уж, – сказал Борис.
"Все равно достану велосипед, – подумал Алешка. – Теперь все равно достану".
Только все-таки было немного обидно, что сегодня он пропустил "Рахманинова".
Капитан скользнет прищуренным взглядом по берегу и не увидит у сосны мальчишку с велосипедом. Может быть, и ему, капитану, станет немножко грустно и беспокойно. Ведь он привык видеть на обрыве маленькую фигурку велосипедиста. Капитан уберет руку с сигнала, раздраженно передвинет в угол рта мундштук и скажет помощнику:
– Не знаю, но как-то не так начинается этот рейс…
Они не посмотрят назад, но друг друга поймут.
– Да, – скажет помощник. – Вроде бы все в порядке, а что-то не так…
Может, и в самом деле это было?
И, утешив себя этой мыслью, Алешка заснул.
1963 г.
ЛЬВЫ ПРИХОДЯТ НА ДОРОГУ
За домом, где нет асфальта и много травы, стоит рассохшийся стол для пинг-понга. На столе Мишка и Владик мастерят из газеты змей. Мишка мажет клеем дранку и в то же время прислушивается. Сухие удары доносятся от забора: чак… чак… Это Мишкин младший брат с завидной ловкостью всаживает в доски самодельный кинжал.
Ему шесть лет. Его зовут Сега. Вообще-то его надо было звать Сергеем или Сережкой, но вышло не так. Мишка хоть и перешел в четвертый класс, а не умеет выговаривать букву "р". Говорит, что в языке у него что-то не так устроено. Бывает… Вот и брата он пробовал звать Серьгой, а не получилось. Ну и пусть Сега так Сега. Это даже проще. Так его и другие стали называть.
Сега нарисовал на заборе чудовище: не то кита, не то бронепоезд с глазами. И тренируется. Кинжал у него сделан из обломка кухонного ножа. Опасно? Попробуйте отобрать. Мишка, например, уже пробовал.
Стук у забора вдруг прервался. Мишка нервно вздрагивает и оборачивается:
– Сега, ты здесь?
Из травы, где Сега ищет свое оружие, доносится ответ:
– Здесь пока…
Мишке очень даже понятно это "пока".
– У, м-мог-гда! – Это сказано с содроганием.
"Морда" поднимается из травы. И надо сказать, она симпатичная. Чуть лохматая, но зато глаза – как синие лампочки, и ресницы длиннющие.
– А чего ты… ругаешься?
Сега смотрит открыто, говорит удивленно и немного обиженно. И чуть-чуть нараспев. Только "р" он произносит резко и раскатисто. Наверно, все-таки назло Мишке.
– Посмей только смыться, – говорит Мишка.
Младшие братья обычно таскаются за старшими по пятам. Мешаются, канючат, лезут не в свои дела. А бывает наоборот. Реже, но бывает. Сега по пятам не таскается, на Мишкины дела ему плевать. Своих много. Но Мишке от этого не легче.
У Сеги гнусная привычка: уйдет куда-нибудь, и не дозовешься, хоть лопни. И не найдешь. Мама в панику: ребенок попал под машину, ребенок заблудился, ребенок свалился в колодец! Ребенок явится часа через четыре, глянет из под ресниц синими глазами… В общем, все ему сходит с рук из-за этих невинных глаз. А Мишке не сходит. Он старший, он следить обязан…
– Сега, где ты? Владька, он смылся! У, мог-гда!
Лес подходит к самому поселку. Сосны качают вершинами у окон четвертого этажа. И в комнатах, на стенах, лохматые тени машут большими ладонями.
Сосны тянутся вдоль домов узкой полосой. За соснами такой же полосой протянулся березняк, светлый и невысокий. А за ним начинается настоящий лес, и никто не знает, где у него конец. Ребята не бывали дальше просеки, на которой стоят мачты высоковольтной линии.
В этот бесконечный лес чаще всего и уходит Сега.
Ему нравится, как шумят деревья. Шум этот ровный и негромкий, он будто плывет издалека и снова уплывает вдаль, и сосны провожают его медленным качанием. Их очень много – прямых тонких сосен с золотистой корой. В просветах среди ближних стволов видны дальние деревья, а за ними совсем далекие, а за теми еще… И нет кругом ничего, кроме сосен, травы и солнца, которое пробивается сквозь высокую лесную крышу, сплетенную из веток.
Можно идти, идти и где-нибудь лечь в траву. Лес, громадный и добрый, обступает Сегу, опрокидывает над ним темно-зеленые вершины и темно-синее небо. Шумит лес… И тогда уже не хочется всаживать в заборы кинжал, строить плотину у водопроводной колонки или запрягать в тачку соседского петуха Яшку. Все это не нужно в лесу…
Охота за Сегой измотала Мишку. Он сорвал голос. Круглые Мишкины щеки стали плоскими и бледными. После очередной облавы Мишка мрачно произнес:
– Я его лупить уже устал. Он даже не ревет. Я, Владька, скоро помру.
Владик шарахнул кулаком о теннисный стол:
– И чего его по лесу носит? Ну, скажи, что там волки его сожрут! Ну, придумай что-нибудь! Не будь тряпкой!
На Мишкином лице мелькнула горестная усмешка. Испугать Сегу можно было только одной вещью – зубным врачом. Но он был не дурак, он понимал, что зубные врачи в лесу не водятся.
– А все-таки…– Владик, прищурясь, глядел на чудовище, нарисованное Сегой на заборе. – А если не волки, а что-нибудь по-настоящему страшное!
Мишка с сомнением шмыгнул носом:
– Это ты умеешь сочинять. А я не умею.
Владик думал, думал, будто на контрольной по арифметике, когда совсем не у кого списать. Потом тихо сказал:
– Кажется, есть…
Мишка и Владик лежали в траве. Сега сидел на столе, точил о кирпич кинжал и прислушивался к разговору.
– Сожрут они его, Мишка, – убеждал Владик, – Вот увидишь, сожрут. А ты будешь отвечать.