— Не едва дышу, а выполняю дыхательные упражнения. Что ж, встреча с искусством не сегодня окончена. Пойдем дальше.
Дальше — это зайти в гастроном, купить бутылку нарзана и шоколад «Гвардейский». Паёк гладиатора. К двенадцати сорока пяти вернулись в гостиницу. Легкий обед: рыбный супчик и отварная рыба с картофельным пюре. Как раз столько, сколько можно переварить за три часа. Потом желудок должен будет перейти в спящий режим, кровь потребуется голове.
После обеда я оправился спать. Да-да, дневной сон для шахматиста — что окоп для пехотинца. Чем глубже и крепче, тем лучше. До известных пределов, разумеется.
И потому я спал всерьез. Проснулся по будильнику без десяти три — но дня, а не ночи. Душ, чистка зубов, свежая рубашка, бабочка, костюм номер четыре — и я готов. Антон уже ждет внизу. В такси. Ботвинник крайне не рекомендует ездить на игру в метро. Считает, что воздух метрополитена чрезвычайно вреден для мозговой деятельности.
Я так не думаю, но что я знаю о воздухе метрополитена? Ботвиннику виднее.
Такси тронулось, и тут в дверцу вцепился Таль:
— Я с вами!
И уселся рядом со мной.
— Какая удача, Михаил Нехемьевич! Я об этой поездке буду внукам рассказывать! Можно автограф? — я протянул Талю турнирный бюллетень с отчетом о вчерашней жеребьевки и «паркер».
Таль невозмутимо расписался.
Выглядел он не очень. Небрит, мешки под глазами, а глаза — красные. Как бы не заболел он. Как бы не заразится от него каким-нибудь гриппом.
— Ручку…
— Что?
— Ручку верните, Михаил Нехемьевич. Она мне дорога, как память.
Таль посмотрел на «паркер» с удивлением, откуда, мол, эта штуковина у него в руках.
— А теперь ещё дороже станет: побывала в руках самого Таля, — продолжил я, пряча ручку в портфель.
Я на игру с портфелем еду. В портфеле тетрадка, ручка, шоколадка и бутылка «Нарзана». Никак не найду «Боржоми».
Таль откинулся на сидении, прикрыл глаза.
Я не стал развивать тему. Вижу, человеку нехорошо. Хотя бесцеремонность, с которой тот влез в такси, огорчила. Никакой тонкости чувств. Ладно бы Таль, но вместе с ним в такси пробралась тень. Что не радует.
Тень — это мой пункт помешательства. Бзик. Заскок. Галлюцинация. Мне кажется, что вокруг нас множество теней. Без лиц, без глаз. Словно человек вечером и в сильном тумане. Нет, вреда от теней я не видел, а всё равно неприятно, когда нечто безликое лезет в такси. Впрочем, а вдруг лик такой, что лучше бы и не видеть? Одно успокаивает: не ко мне лезет, а явно к Михаилу Нехемьевичу. И ведь не скажешь Талю, что к нему прилепился Чёрный Человек. И никому не скажешь. Да я и не говорю. Даже Лисе и Пантере не говорю.
Я не просто ехал, я ехал в образе. Чувствовал себя аристократом с картины Федотова. Молодым человеком с большими претензиями. Потому и смотрел на картину битый час. А что? Молодой? Молодой. Претензии большие? Огромные. И да, немножечко голоден.
Подъехали, вышли. Антон расплатился. Он расплачивается за всякие необходимые мелочи, я ему выделил на то средства — на такси, билеты в музеи, покупку продуктов и прочие расходы, включая непредвиденные. В разумных пределах. Ну, неловко мне, аристократу бесштанному, расплачиваться с таксистом. Отвлекает. А Ботвинник настаивает на том, что перед игрой необходимо быть предельно собранным. Не отвлекаться на пустяки. У него, у Ботвинника, был личный шофер. Может, и сейчас есть.
Мы прошли в Дворец Железнодорожников. Плащи оставили в гардеробе, для участников он был отдельным. Потому что зрителей не много, а очень много. Похоже, опять полный зал. В общем гардеробе и стоять долго, и на автографы разорвут. Не меня, конечно, а Таля. Или Смыслова. Или Спасского. Или Петросяна.
Не менее важным, чем отдельный гардероб, был отдельный буфет, для других закрытый. Я взял четыре бутерброда с икрой и стакан чаю. Да-да, четыре. Ножом со всех бутербродов икру перенес на один, и получилось вполне прилично. Опять по совету Ботвинника: перед игрой есть бутерброд с икрой. Энергетическая подпитка. Вот товарища Ленина после злодейского покушения Каплан выхаживали икрой. И он быстро поправился. Ну, почти. На лекции по анатомии нам рассказали, какие последствия в организме вождя вызвали две пули, изменившие мир.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Съел бутерброд, запил чаем, вымыл руки в туалетной комнате для участников турнира, и прошёл на сцену. Ну да, мы играли на сцене перед огромным залом, полным людей. Как артисты грандиозного спектакля: семнадцать вечеров, плюс доигрывания. И три антракта, три выходных.
Все участника в костюмах, галстуках, в меру причесанные, в меру выбриты, один Таль выбивался из ряда, но ведь это ж Таль!
Столик, за которым предстояло играть мне, стоял в первом ряду. Не потому, что достоин я, а потому, что играю со Спасским, одним из фаворитов чемпионата, лишь год назад потерявшим шахматную корону.
Устроился на удобном стуле, и жду. Судья объявил о начале тура. Я пустил часы соперника.
Спасский опоздал на три минуты. Бывает. Я встал, протянул руку, но соперник её не заметил. Сел, поставил пешку на е четыре, и перевёл часы.
В шахматах не пожать руку сопернику — это почти пощёчина. Мне стало стыдно. За себя ли, за Спасского, но чувство было самого неприятного свойства.
Ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа…
Я картинно посмотрел на свою ладонь. Поднес к лицу. Понюхал недоуменно. Достал из кармана пиджака надушенный платок, протёр руку. Посмотрел платок на свет — нет ли следов? Нет.
В зале послышались смешки.
Я сложил платок вчетверо, вернул в карман пиджака, и только потом сделал ответный ход, е пять.
Спасский мгновенно ответил эф четыре. Ага, королевский гамбит.
Дебют этот на гроссмейстерском уровне играют редко. Жертвовать пешку на втором ходу — это психическая атака. Вроде той, что в «Чапаеве». При правильной игре лучшее, на что могут рассчитывать белые — это ничья. Но если противник, в данном случае, я, засуетится, дрогнет, побежит, а, главное, будет плохо считать — тогда наступит разгром в духе мастеров девятнадцатого века. Гроссмейстеры обыкновенно играют королевский гамбит против заведомо слабых противников. В сеансе одновременной игры, например. Среди второразрядников.
Но я-то не второразрядник.
Новинка белых на шестом ходу с выводом ферзя была недурна, но всё же ход этот преждевременный. Белые думали, что наступают, а на деле двигались прямиком в мясорубку. И на десятом ходу мясорубка заработала. Ну, прямо как в «Чапаеве» Анка.
Сделав ход, я вставал и бродил по сцене. Развлекался. Смотрел на других участников. Не на их игру, ни в коем случае, нельзя загружаться лишней информацией. А просто на людей. Карпов молодец, пиджак у него — до середины бедра. Видно, мода такая в столице. Или он впереди моды? Следующий раз буду играть во фраке. Или нет, фрак надену как раз на игру с Карповым!
Побродив (адреналин-то хлещет, нужно ж его хоть как-то перерабатывать), я возвращался за свой столик. Ход за ходом позиция противника скручивалась и ломалась.
К шестнадцатому ходу от белых остался только фарш. На двадцатом Спасский остановил часы, расписался на бланке и ушёл. Так и не пожав руки.
Я опять с удивлением осмотрел непожатую руку, пытаясь понять, что с ней не так. Потом встал и тоже покинул сцену.
Первая партия турнира закончилась. Белые затратили полтора часа, черные — сорок минут. То есть сейчас — начало седьмого. Я погулял по Дому Железнодорожников. Турнир турниром, но вдруг найдется ещё что-нибудь интересное. Да хоть и сам дом. Красавец.
Нашлась библиотека, и меня сочли достойным. Я, как и советовал Ботвинник, взял книгу спокойную, добрую и знакомую. «Вечера на хуторе близь Диканьки».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Антон поджидал меня в буфете. Теперь-то я поем вволю. Впрочем, не впадая в грех чревоугодия.
Антон ковырял вилкой поджарку, осторожно поглядывая на меня. Ну как же, я разгромил недавнего чемпиона мира. А ещё год назад он, Антон, смотрел на меня сверху вниз — в шахматном плане. Откуда что взялось, говорил его взгляд.
