Чтобы попасть со склада на станцию, надо было пройти через весь город. Небо на востоке уже начало светлеть, когда я зашагал по улицам.
Ставни домов были наглухо закрыты, нигде не показывался ни один человек. Прошел квартал, еще квартал… Вот и наши казармы — тоже вдруг словно вымерли. Только над воротами полощется большой новый флаг с красным крестом, да в глубине двора струятся дымки наших походных кухонь: кашевары готовят обед для выступивших на позицию бойцов.
Я шел быстро, прислоняясь временами мешком к заборам, чтобы отдышаться. Встану и прислушаюсь: как там, на позиции, не завязался ли уже бой? Но пока все было тихо. Щелкнет вдалеке винтовочный выстрел — и опять тишина. Разведка работает… Значит, не подобрались еще белые к городу. Прощупывают нас, остерегаются!
Отдышавшись, я шел дальше.
Но вот наконец и станция. Тусклые стрелочные огоньки на путях, которые забыли погасить. Непривычно тихо, пустынно. У пакгауза я увидел паровоз под парами. За ним — другой; оба сцеплены вместе. А потом — вагоны, вагоны, и не пересчитать сколько! Все чистенькие, вымытые. На дверях каждого вагона свинцовая пломба. «Наверное, хлеб нового урожая — в Москву», — догадался я, и при этой мысли в первый раз за эту несчастную ночь стало радостно на душе… Но где же бронепоезд? Что-то не видать… Ничего не поделаешь, придется прогуляться с мешком до пассажирского вокзала и навести справку у дежурного по станции. Красноармейца я даже близко к мешку с ВВ не подпускал. Посторонний. Не положено!
Я перебросил мешок с плеча на плечо и зашагал по шпалам.
Скоро из-за мрачных пакгаузов показалось белое здание вокзала.
Эге, да вон и сами железнодорожники!
Тут я отпустил сопровождавшего меня бойца и прибавил ходу.
Чем же они занимаются. Вагон какой-то подогнали к вокзалу — черный, грязный… Толпятся в вагоне, хлопочут. Уголь, что ли, нагружают? Но какой же уголь на пассажирском вокзале?
Подойдя поближе, я различил среди железнодорожников чернявого смазчика. Смазчик, низко перегнувшись через железный борт вагона, с кистью в одной руке, с банкой в другой, промазывал снаружи ржавые пятна. Так смазывают дегтем болячки у заезженных лошадей.
Я вошел на перрон и опустил мешок, переводя дух.
— Ну, кончайте свои дела, товарищи. Вы думаете, времени у нас много? Надо же еще приготовиться. Пошли!
— А куда идти-то? — сказал смазчик, не отрываясь от дела.
— Здравствуйте… Вы что же, может, и ехать раздумали? — Я вскинул мешок на плечо. — Где стоит бронепоезд? Я и сам дойду.
Смазчик перестал водить кистью и поднял на меня глаза.
— Гляньте-ка, ребята, — сказал он весело. — Стоит человек в воротах, а калитку спрашивает! — Смазчик протянул мне руки. — Давай багаж. Умаялся ты, я вижу, товарищ, если и бронепоезд не разглядишь…
Я опешил:
— Как? Это… бронепоезд?…
Смазчик покатился со смеху.
«Ах, — думаю, — ты так? Насмешечки… Хорошо же!»
Я подал ему мешок.
Он взял.
— Динамит! — рявкнул я, отскакивая. — Пошевелись только. Мокрого места от тебя не останется!
— Что ты!… Что ты!… — забормотал смазчик.
— Струсил? То-то, брат. Ничего, подержи, подержи. Привыкай.
Я расстегнул на себе гимнастерку и не торопясь вытер платком мокрую грудь, голову, шею. Смазчик кряхтел и вращал глазами, не зная, как отделаться от мешка.
— Ну вот, — говорю, — спасибо, что подержал. А теперь бери мешок в вагон. Да бери, не бойся! Без капсюлей этот багаж не взрывается, а капсюли вот они, у меня в кармане. — И я показал ему блестящие медные, похожие на папиросы трубочки с гремучей ртутью.
Смазчик недоверчиво поглядел на меня, но все-таки перетянул мешок через борт.
— Вот черт какой! Вот дьявол! — захохотал он, освободившись и похлопывая ладонью об ладонь. — Тьфу тебя с твоими динамитами… Залезай сам-то!
Он указал мне на железную лесенку, приклепанную к борту, и я, взобравшись по ступенькам, спрыгнул внутрь вагона.
— А ты не обижайся на шутку, — сказал смазчик, поддержав меня под локоть. — Ишь, серьезный какой!
— Ладно, квиты, — сказал я. — Давай показывай вашу жестянку.
— Ну вот, гляди… — Смазчик обвел вагон рукой и посторонился. — А пушка-то у нас — видишь? — Он показал в конец вагона.
Пушка была в чехлах — целая гора под брезентом; виднелись только колеса да хвост лафета с подбитыми под него бревнами.
Я с любопытством осматривался. В железном вагоне было просторно, как на палубе. Откидные, коробчатого железа борта для разгрузки угля были наглухо сбиты по углам крюками и вполне сходили за перила — как раз под локоть высотой. По длине вагон был чуть разве поменьше пассажирского.
В вагоне шла уборка. Человек пятнадцать железнодорожников чистили и выскребали лопатами ржавый пол, перебирали по углам вагона мусор, какие-то спутанные, порыжевшие пучки проводов, облезлые телефонные аппараты и оттаскивали в стороны, с прохода, ящики со снарядами. Ящики лежали в беспорядке, как разваленная поленница.
— Орудие, запас снарядов… Да откуда же это у вас? — спросил я наконец смазчика.
— Вот, будто и не знаешь! — Смазчик поглядел на меня искоса и хитро подмигнул. — Ваши же бойцы отбили у петлюровцев. И платформу эту, и пушку все чисто, со всей заправкой… Говорю тебе — бронепоезд! И часовые при нем от вас все лето стояли.
— Вот оно что… Так пушка, значит, с весны здесь? Верно, верно, припоминаю, был весной такой случай… Петлюровцы хотели утащить свою пушку на этой площадке, а наши отбили. Это кавэскадрон наш тогда отличился… А где пулеметчики?
— Подожди, увидишь… Пойдем пушку смотреть.
Мы стали пробираться вперед. Железнодорожники сторонились с дороги и отпускали полотенца и веревки, которые они приспособили, чтобы перетаскивать ящики со снарядами.
Да тут, гляжу, чуть ли не со всех служб собрался народ! И рабочие-путевики с выгоревшими добела зелеными кантами, и рабочие службы тяги — у этих кант синий, а движенцы — малиновый кант, и станционные грузчики в фартуках. А вон и телеграфист с кантами канареечного цвета и молниями в петлицах. Тоже прибился к артели. Пот с него градом, а не хочет отстать, ворочает ящики!
У моего провожатого, смазчика, канта нельзя было разобрать. Тужурка на нем была замасленная, вся в заплатах, и кант на тужурке обвисал хвостиками копченого цвета.
Но вот и пушка.
Смазчик забежал вперед и, составив вместе каблуки, вытянулся у колеса пушки, как вытягиваются новобранцы под меркой.
— Вот она, пушка, гляди!
Колесо пушки своим ободом пришлось ему почти вровень с плечами.
Вот так пушка!… Колесо в человеческий рост! Да и толстое какое, с дверной косяк толщиной… Это, видно, не трехдюймовая, не то что у нас на батареях, — покрупнее калибром!
Смазчик с важным видом повернулся ко мне. Отставил ногу и сплюнул:
— Крепостная, брат, орудия. По крепостям бить. Видал такие?
Признаться, этаких пушек я и не видывал.
А смазчик, шельма, глядит на меня и в глаза смеется: вот, мол, теперь и ты, хоть и боец Красной Армии, а стоишь столбом. Ничего ведь не смыслишь в артиллерии!
Я, не отвечая ему, достал табак и стал для виду крутить папиросу.
«Надо, — думаю себе, — перевести разговор на что-нибудь другое, мне знакомое, например на динамит».
Но тут кстати подошли несколько железнодорожников — они уже, видно, закончили приборку.
— Ты что это опять брешешь, Васюк? — лениво сказал рослый железнодорожник с синим кантом на обшлагах. Он присел на лафет.
— Заладила кукушка про ястреба — крепостная да крепостная… усмехнулся другой.
— А если эта орудия осадного действия или, например, для дальнего боя? — сказал третий.
Все подтрунивали над смазчиком. Разгорелся спор. И тут я увидел, что железнодорожники, да и сам смазчик, тоже ничего не понимают в пушке.
«Вот так, — думаю, — бравый народ собрался! Кто же стрелять-то будет?»
Я пошел от них в сторону и вдруг поскользнулся о что-то круглое, какой-то бочонок. Гляжу, а это снаряд. Возле борта, накрытые брезентом, лежат приготовленные снаряды.
Я сразу присел, чтобы измерить снаряд.
Ни аршина, ни фута у меня под руками не было, и я пустил в дело саперную мерку. Сапер весь из мерок состоит: руки, ноги, пальцы — у него не руки, не ноги, не пальцы, а меры длины. Ступня в красноармейском сапоге фут, шаг или вытянутая рука — аршин, а пальцы — дюймы и вершки. У сапера заранее все вымерено. Мало ли при постройке моста или блиндажа случится: сломаешь или обронишь раскладной аршин — не бежать же в обоз за новым!
Я приложил к задку снаряда мизинец — средним суставом. Средний сустав мизинца — дюйм. Шесть суставов — шесть дюймов. Вот он какой калибр шестидюймовое орудие!
— Ничего себе пушечка! — Я стал откатывать снаряд к борту. — Вот эта долбанет так долбанет!
— Долбай, да только не по ногам, — вдруг услышал я над собой сипловатый голос.