— Представитель Национальной ассоциации стрелков, — заговорил другой репортер, — назвал перемену в ваших взглядах…
— Никакой перемены не произошло! — огрызнулся Манчини.
— Это его выражение, а не мое. По его словам, вы совершили — цитирую: «…величайшее предательство со времен Иуды Искариота». Что вы на это скажете?
— Скажу только, что если против кого и замышляется предательство, так это против американского народа. Народ давно требует установить контроль над оружием, и, если новый закон не будет принят, от этого больше всего пострадают простые американцы… Не будем забывать, что в нынешнем столетии смерть от огнестрельных ран среди гражданских лиц превышает количество убитых на войне, начиная со сражений времен американской революции и кончая Вьетнамом.
Заметив наконец Зимински, Манчини стал пробираться к нему сквозь толпу репортеров.
— Вы никогда не скрывали своего крайне критического отношения к президенту, — сказал репортер со значком «Сторонники разоружения Америки» в петлице. — Означает ли ваша поддержка нового законопроекта, что вы изменили свое мнение о нем?
Манчини, который, таща за собой жену, уже выбрался на бетонированную площадку, круто обернулся.
— Давайте договоримся раз и навсегда, — сказал он, с усилием сдерживая натиск репортеров. — Я считаю его администрацию самой неспособной после администрации Эйзенхауэра. Настоящий законопроект — первое разумное предложение за все семь лет правления. За семь лет!
Загремел гром, и с потемневшего неба упали первые тяжелые, как шмели, капли дождя.
— Но, мистер Манчини…
— Извините, ребята, все! — сказал он, заталкивая сначала жену, а потом Зимински в первый из застывших в ожидании лимузинов.
Шофер захлопнул за Манчини дверцу и, втянув голову в плечи, так как начался ливень, обежал машину и забрался в нее.
— Тронулись! — зычно крикнул полицейский офицер, хлопнув рукой по крыше лимузина. — Пошел!
В последнюю минуту в машину вскочил и уселся рядом с миссис Манчини глава службы безопасности в корпорации «Эльдорадо» Тони Джордано, и лимузин стал набирать скорость.
— На тот случай, если кто-нибудь из этих кретинов попытается нас преследовать, — сказал Джордано, глядя в заднее стекло, — я договорился, что в Мур-Парке мы пересядем в другую машину. И поедем не по Джулия Таттл, а прямо на север, где переправимся в Майами-Бич через туннель на Семьдесят девятой улице. — Посмотрев на часы, он добавил: — Если не будет пробок на дорогах из-за дождя, мы успеем, прежде чем отправиться в клинику Снэйта, завезти миссис Манчини в «Фонтенбло».
— Хорошо. — Манчини вынул из кармана флакончик с таблетками нитроглицерина и сунул одну себе в рот. — А как в клинике у Снэйта с охраной? — После того как два года назад его попытались похитить, он стал очень заботиться о своей безопасности.
— Полный порядок, — ответил Джордано. — Система, которой пользуются на Багамах, была специально разработана для таких пациентов, как вы. То есть для пациентов, которым угрожают похитители, террористы, наемные убийцы… Как раз сейчас у него там лежат два шейха, западногерманский промышленник и свидетель, вызванный Большим жюри, — у него оказалось прободение язвы, — в нем очень заинтересовано министерство юстиции.
— А как мы попадем на остров? На чем меня туда доставят?
— Проблемы нет. У Снэйта регулярно летают туда из Уотсон-Парка вертолеты… И еще одно, — добавил Джордано. — Я договорился подключить к вашему телефону скрэмблер и установить в палате телетайп и телекс для биржевых новостей, чтобы вы, если и надумаете делать операцию, чувствовали себя как дома.
— Что значит «если надумаю делать операцию»? — нахмурился Манчини. Он повернулся к Зимински, который, устроившись на одном из боковых сидений, вытирал носовым платком намокшую под дождем голову. — Разве не все решено?
— Решено? — Зимински одинаково ненавидел боковые сиденья, толпу и дождь. — Пока нам удалось только вырвать у Снэйта обещание принять тебя, — раздраженно ответил он.
Манчини в изумлении уставился на сидевших в машине.
— Ты шутишь! — сказал он Зимински. — Неужели за те двое суток, что ты здесь околачивался, тебе удалось договориться лишь о встрече?
— И это было не так-то просто…
— Пусть не просто. — Манчини решил не терять хладнокровия. — Но ты хоть узнал, каким образом он гарантирует, что не будет отторжения?
— Никто и словом не помянул про такую гарантию, — покачал головой Зимински, — и уж тем более никто ее не давал. Фрэнк, — более твердым тоном продолжал он, — я знаю, ты решил обратиться к Снэйту только потому, что, по-твоему, он способен в той или иной степени преступить закон, но должен тебя предупредить, что подобные слухи ничем не подтверждаются. Ничем. Насколько мне известно, он действует строго в рамках закона.
— А про деньги ты забыл? — спросил Манчини. — Если он действует в рамках закона, за что он берет такие деньги? Или про это ты с ним тоже не беседовал?
— Я не говорил про деньги со Снэйтом…
— А с кем же ты говорил?
— С неким Квинтреллом, его административным помощником…
— Квинтрелл? — Манчини повернулся к Джордано. — Что нам про него известно?
Джордано вынул записную книжку.
— Квинтрелл… Ага, вот он. Был администратором в больнице Дентона Кули, когда там работал Снэйт, и ушел оттуда вместе с ним, взяв на себя организационную сторону его научно-исследовательской работы. Когда разразился скандал, Квинтрелл помог Снэйту обосноваться здесь. Короче, он у Снэйта в главных администраторах.
— Пусть в главных, — вздохнул Зимински. — Во всяком случае, этот Квинтрелл сказал, что тебе предъявят счет в сто пятьдесят тысяч долларов плюс-минус две тысячи.
Манчини обменялся тревожным взглядом с женой, которая занималась восстановлением урона, нанесенного дождем ее косметике.
— Сколько? — переспросил он.
— Сто пятьдесят тысяч долларов. Подожди, это еще не все. Затем Квинтрелл принялся рассказывать мне про Фонд Абако, который Снэйт задумал создать для изучения новейших методов пересадки органов…
— Господи, Эйб, — перебил его Манчини, с шумом выдыхая воздух, — а я уж начал было беспокоиться. Значит, я должен сделать пожертвование в пользу этой организации? Сколько и когда?
— Позволь уточнить: тебя не просили об этом. Никто не просил у тебя ни цента. Он просто дал понять, как бы это сказать — упомянул об этом между прочим…
— Ладно, ладно. Но когда ты предложил, он не стал отказываться, а?
— Нет, не стал…
— Так в чем же дело? — Нетерпение Манчини росло. — Из тебя вытянуть ответ не легче, чем вырвать зуб!
— Я сказал, что ты очень интересуешься новейшими методами трансплантации…
— Забавно, — заметил Манчини, оставаясь серьезным.
— …и что, по-моему, ты с радостью пожертвуешь в этот фонд двести пятьдесят тысяч долларов. «Семьсот пятьдесят тысяч… — сказал Квинтрелл, словно не расслышав. — Весьма великодушно с его стороны».
— Вот видишь! — обрадовался Манчини. — Значит, наши предположения были правильны.
Зимински повернулся и посмотрел в окно. Сквозь тучи проглянуло солнце, и над Майами-Спрингс заиграла радуга.
— Не могу понять, за что они берут эти дополнительные семьсот пятьдесят тысяч, — сказал он, больше обращаясь к самому себе. — Может, их берут просто за… Может, то обстоятельство, что ни у одного из его очень богатых пациентов не случилось отторжения… Возможно, это просто случайность…
— Да чего об этом рассуждать? — перебил его Манчини. — Лучше расскажи, что представляет собой этот Снэйт.
— Родился в Лондоне, — начал Зимински, — учился в Хэрроу и…
— Все это мне известно. Я спрашиваю, что он представляет собой как человек?
— Он… — Зимински пожал плечами. — Он истинный англичанин.
— Истинный англичанин? — усмехнулся Джордано.
— Уж очень он холодный, — словно оправдываясь, поспешил объяснить Зимински. — Вежливый, но холодный…
— Этот сукин сын не просто холодный, он ледяной, я чуть не замерз рядом с ним, говорю я вам! — подхватил Джордано.
Манчини метнул взгляд с одного на другого.
— Он что, затаил на меня обиду, а? — спросил он. — Не на это ли вы намекаете?
— Такой, как Снэйт, если и затаит обиду, виду не подаст, — ответил Зимински.
— Ты что, и этого не выяснил? — возмутился Манчини. — Господи, Эйб, а вдруг этот сукин сын оставит у меня внутри пару артериальных зажимов?
— Чтобы ты подал на него в суд за недобросовестность? — отмахнулся с презрением Зимински.
Манчини со вздохом откинулся на спинку сиденья.
— Эйб, признайся, что у тебя ничего не вышло, а? — спросил он устало и расстроенно. — Этот малый обвел тебя вокруг пальца, а ты и глазом не моргнул. Ладно, тебя он, может, и обвел, но со мной этот номер не пройдет! Ни в коем случае! За миллион долларов эта курица снесет мне яйцо, и лучше пусть постарается снести как положено!
