– Шпики и охрана, – скучным голосом сказал Гриневицкий.
– Согласна, что там неудобно. Расстояние короткое, и трудно в месте, где сравнительно мало народа, подойти незамеченным. Но вот по воскресеньям император ездит на развод в Михайловский манеж… Я все сама проследила. Обычно он возвращается или по Малой Садовой, или по Инженерной улице, выезжает на Екатерининский канал. И тут и там удобно устроить засаду. На повороте от Михайловского театра на канал царский кучер всегда задерживает лошадей: там скользко на раскате. Вот тут очень удобно метать бомбы. На малой Садовой стоит дом графа Менгдена. В нем свободное помещение в подвальном этаже, которое сдается внаем. Там очень просто устроить подкоп под улицу.
– Принципиально, – сказал Желябов, – я ничего не могу возразить против того, что говорит Софья Львовна. Но… Как-то, товарищи, разуверился я в силе подкопов и взрывов. Уж на что все было хорошо в Зимнем дворце устроено – а ничего не вышло… Только вред для партии. Мне больше по душе метательные снаряды, которые придумал Николай Иванович.
Николаем Ивановичем звали Кибальчича. При упоминании о метательных снарядах этот угрюмый чернобородый человек встрепенулся и сказал ровным, бесстрастным, несколько глухим голосом:
– Видите ли, господа, я скажу вам прямо… Мне до народа нет дела. Я – изобретатель. У меня теперь – чертежи; и я даже сделал математические вычисления, чтобы выстроить такой корабль, на котором можно летать по воздуху. Управляемый корабль. Ну, только думаю, что при царе летать не выйдет. Не позволят. Тут нужна свобода! Ну вот, еще придумал я и снаряды… И мне очень интересно попробовать эти снаряды в деле. И форму для нашей цели я придумал лучше не надо – плоская, как конфетная коробка. Только завернуть в белую бумагу… Я вам динамит дам, запальные приспособления. Нет, дам кое-что еще эффективней, чем динамит, – гремучий студень, куда лучше заграничного. Там скляночка, как бросите – разобьется, кислота среагирует – и моментально взрыв. А мне интересно, как получится, по человеку-то…
Все оживленно начали переговариваться, обсуждая новую методику цареубийства. Вроде бы неудача со взрывом в Зимнем дворце позабылась, подумал Халтурин… Нет, Перовская все никак не унималась:
– Только я настаиваю, товарищи, чтобы Халтурина мы от акций отстранили. Мало того, что он оплошал дважды на этом деле, так еще и примелькался во дворце. Ему немедленно нужно покинуть Петербург, пусть едет к одесским товарищам, они давно просили прислать хоть кого-то из центра, чтобы научить их взрывному делу.
Халтурин только головой покачал: такой удачи он и не ждал! Господь уберег и от гибели в Зимнем, и от расправы бешеной Перовской, и от участия в будущей акции, которая непременно сорвется, потому что вся затея убить императора обречена на провал, Халтурин в это уже глубоко верил… Глядишь, он еще их переживет, «товарищей»! Глядишь, добрый боженька и в Одессе присмотрит за рабом своим Степаном!
(Забегая вперед, можно сказать, что Халтурин своих товарищей и впрямь пережил. Однако ненадолго. Заботливости доброго боженьки хватило лишь до марта 1882 года: 18-го числа Халтурин вместе с Николаем Желваковым совершил убийство военного прокурора Стрельникова, а спустя четыре дня был повешен.)
Расходились окрыленные, готовые немедленно взяться за подготовку нового убийства.
Бросив украдкой прощальный взгляд на Гриневицкого, Перовская вышла вместе с Желябовым. Не сговариваясь, они направились к Зимнему дворцу: очень хотелось посмотреть, что ж там удалось сделать Халтурину? Однако дворец был оцеплен за несколько кварталов, да и все равно: внешних разрушений не произошло, только внутренние, а их снаружи не разглядишь. Народ, собравшийся возле оцепления, судачил, обсуждая «крамольников». Волнами расходились слухи: побито-де невесть сколько народу, однако государя бог сохранил, спасибо и на том!
– Ироды, право слово! – сказала какая-то молоденькая женщина в аккуратненьком беленьком платочке, обернувшись на подошедшую пару. У нее были ясные серые глаза и румяные щеки. Желябов против воли на нее засмотрелся. – Понаехали небось из чужих земель и творят всяческое непотребство! Нет у них стыда, нет совести!
– Отчего вы так думаете, что они из чужих земель? – не удержалась Перовская.
– Да разве русские, наши, на такое способны? – простодушно спросила женщина. – Своего государя убить?! Нет, это чужие замыслили! Беспутные, распутные, без бога, без царя в голове! Это не народ!
– Они за народ, – мягко возразил Желябов и тотчас прикусил язык: раскис при виде хорошенького личика, забыл об осторожности.
– За народ?! – изумилась женщина. – Больно знают они, что нужно народу. Ему хорошего царя нужно, больше ничего!
Махнула рукой и отвернулась.
Перовская и Желябов переглянулись и пошли своим путем.
Андрей изредка косился на свою спутницу. Она все ускоряла и ускоряла шаги, низко опускала голову. «Неужели плачет?!» – подумал он чуть ли не с ужасом. Он ненавидел плачущих женщин! За это и жену свою ненавидел. Слава богу, нашел наконец женщину, из которой небось даже пытками слезинки не выжмешь, но неужели и она… Вдруг Перовская вскинула на него глаза – в них ни слезинки, одна только лютая ярость.
– Дура! – выдохнула Перовская. – Вот простодыра! Ничего не знает, не понимает, а туда же – судить лезет. «Беспутные, распутные!» – передразнила она. – «Добрый» царь-государь их оч-чень путный! При живой жене с другой живет, во дворце ее поселил, детей от нее прижил. По слухам, только и ждет, когда помрет жена, чтобы немедленно с этой повенчаться!
Случись в эту минуту поблизости знаток «женской логики», Котик Гриневицкий, он бы выразительно ухмыльнулся, это уж точно. Потому что сама Перовская жила с Желябовым при его «живой жене» и хоть, может, не ждала ее смерти, но он всяко пытался добиться развода. Перовская проповедовала на всех углах, что таинства брака для нее не существует, однако кто знает, как повела бы она себя, коли бы Желябов вдруг взял да и сделал бы ей предложение…
Про себя Андрей знал, конечно: жениться на Софье Перовской – все равно что лечь спать с заряженным револьвером под подушкой, причем у револьвера этого будет взведен курок. К тому же одно дело знать, что с другими мужчинами спит твоя любовница, но от жены как бы требуется верность и нравственная чистота… А насколько он успел узнать Софью, именно отсутствие оных качеств и полная распущенность стали причиной давнего разрыва ее с отцом, ухода из дома и становления на путь, так сказать, в революцию. И на этом пути, словно верстовые столбы, стояли, теряясь в дымке минувших лет, ее многочисленные любовники, имен которых небось не помнила уже и она сама…
