Вообще же, в акмеизме воспринимаю кое-что из парижских поэтов и из молодых советских. Разве если объявить футуризмом живое в акмеистах. Но тогда — что же Вы находите в Толстом? Ни капельки футуристического я у него не могу выцедить — сплошной акмеизм! Благородство, чистота, стильность, архитектурность, но… акмеизм. Даже у Гончарова больше футуризма.
У меня аппетит распространился за пределы России. Разделяю Вашу любовь к Wallace Stevens’y — особенно к позднему, начиная с «Idea of order»[25]. Но что Вы скажете об Emily Dickinson? И еще: Рильке, Тракль, Лерке (немцы), Унамуно, Гонгора, Мачадо, а также лирики испанского барокко: Jaurequi[26], Arguijo[27], Espinosa[28] и имя им легион, голландцы поколения начиная с 1880 г. — соответствующего нашему Ренессансу, но длящемуся до сих пор: Boutens, Kloos, Adr. Roland-Holst, Marsman…[29] Tuwim, Slowacki, Norwid, Lesmian (поляки), Blaga[30], Arghesi[31], Barbu[32] (румыны), Lagerkvist[33], Ekelof[34], Sodergran[35] (шведы)… аппетит, как видите, велик, было бы время. Есть и французы (Rimbaud, Laforgue, Apollinaire, Jouve[36], Artaud[37], Chazal[38]), есть и украинцы — Рыльский, Тычина, Стефанович[39].
8. Если будет свободное время (после конгресса и после готовящейся книги) — попробую переводить на русский язык — тогда и Вам покажу. Пока же мой приятель Н.Д. Татищев послал в «Грани» замечательную, обширную статью о Holderlin’e с многочисленными неплохими переводами[40].
9. Если и когда выйдет № 4 «Чисел», с удовольствием и интересом прочту Вашу поэму и напишу посильный разбор[41]. Моя антология уйдет к Вам одновременно с этим письмом, но не по авиону. Прошу Вас о Вашем мнении мне написать, не боясь меня обидеть. Наоборот, будьте возможно более строги.
Пушкин… идея, конечно, замечательная. Но м. б., лучше было бы взяться за нее Вам, если Вы Пушкина достаточно для этого любите. Для того чтобы такая книга была достойна своей судьбы и России — надо чтобы ее автор любил Пушкина больше всей остальной русской литературы, нужна страсть к Пушкину (у Белого она была). Я тут бессилен, ибо и недостаточно его люблю (предпочитаю ему Тютчева, Гоголя, Розанова, Белого, Блока…), и б. м., сам я недостаточно для этого русский. Тут нужна стооднопроцентность — быть чем-то вроде Клюева! Вот Есенин, если бы жил, мог бы написать о Пушкине так, как Вы бы этого хотели.
Но объективно такая книга необходима. Белинский просто неграмотен и «не из той оперы». Теперь же нужен настоящий акмеист. Пушкин все-таки, кажется мне, — не для футуристов.
Будьте пока здоровы. Всегда буду Вас читать с удовольствием и радостью. Не обижайтесь за молчание, за которое, надеюсь, вознаградит личная встреча. Надеюсь, что это письмо застанет Вас в процессе «подъема» и вдохновения.
Ваш Э. Райс
4
Париж 19-10-55
Дорогой Владимир Федорович.
К сожалению, «Опыты» в Париже не получаются, поэтому не мог увидеть ни Вашей длинной поэмы, ни статьи о поэтах и животных[42], сюжет которой очень заманчив. В частном разговоре Адамович говорил мне, что Ваши «романсы» из «Нов<ого> журн<ала>» понравились ему больше поэмы из «Опытов» — но это все, что я знаю.
Зато Ваш «винегрет» из сборника Яковлева[43] оказался очень живым, а во многом так внутренне-близким, что меня прямо тянет Вас за него поблагодарить.
Как хорошо, что Вы вступились за литературную критику![44] Наконец! 250 лет ждали мы этого! По-моему, русская литература до тех пор не станет на свое настоящее поприще, не будет тем, чем она должна и может быть, пока у нее не будет достойной этого имени литературной критики. Именно в отсутствии подлинной критики и выражается, главным образом, наша литературная некультурность, неблагоприятность почвы, на которую попадает каждый начинающий писатель, невоспитанность и неподготовленность интеллигентного читателя (не говоря уж о массовом).
А ею все всегда пренебрегали. Или же, что хуже, называли критикой замаскированную публицистику. Вяземский в «Московском телеграфе» было начал критику всерьез и даже блестяще — не говоря о его прекрасном языке, уме, умении формулировать — большинство его оценок выдержали «испытание временем» и даже продолжают поражать своей верностью. То же самое можно сказать и о критике Пушкина (советский сборник «Пушкин критик»[45], по-моему, старательно составленный) и Кюхельбекера (в «Урании»). Но с концом пушкинской плеяды и с появлением варвара Белинского этому многообещающему началу наступил конец. Началась малограмотная, не очень добросовестная публицистика, в которой Писарев доскакал до «ненужности» поэзии.
Символисты, при свирепом противодействии «общества», воскресили критику. Но ни у Мережковского, ни у Шестова, ни у Белого она не была достаточно «сама собой» — все на поводу разных идей и по их случаю.
Все-таки — не правда ли? — насколько они неизмеримо выше, нужнее, ценнее слюнтяев из «прогрессивных» журналов?!
Настоящая критика была у Брюсова (увы, не всегда очень проницательного), потом у Ходасевича, у Д.П. Мирского и… у Вас! Вы первый и единственный из живых настоящий критик.
Вовсе не собираюсь объявить Вас гением (хотя Вы бесспорно даровиты) — но Вы представитель именно того, чего нам всегда недоставало и недостает. И даже писатели наши почему-то считают критику «вторичной», больше заработным делом, на втором плане.
У нас критики так мало, что, владей я русским языком сколько-нибудь сносно, я бы непременно тоже ею занялся и, м. б., в отчаянии (в особенности, если бы Вы замолчали или перешли бы на английский, как грозите сделать), несмотря на окостенение моего русского языка, все-таки за нее возьмусь.
Замечательные «essays» на русском языке все-таки имеются, но критики, которая бы не была на поводу у разных идеологий — катастрофически мало, а из-за этого даже наши писатели литературно мало образованы.
Вот краткий перечень, по-моему, особенно интересных русских essays: «Отчеты о русской литературе» Киреевского (оба), статья А. Григорьева о Пушкине, многое у Вяземского, статьи, где Пушкин ругает Булгарина (в особенности), «Гоголь и Черт» и первый том «Толстого и Достоевского», а также, пожалуй, «Пушкин» из «Вечных спутников» Мережковского, «Переписка из двух углов» Вяч. Иванова и М. Гершензона, «Общечеловеческие корни идеализма» Флоренского, «Россия и свобода» и «Три столицы» Федотова, «К проблеме русского самопознания» Н. Трубецкого, «Столп злобы богопротивный» В.Н. Ильина[46], статьи Д.П. Мирского в «Евразии»[47], Розанов, Белый и еще очень многое другое. Но мне бы хотелось для русской литературы побольше такого, как «The Retry and the age» R. Jarrell’a, или «Language and gesture» Blackmure’a, или многого из «А Literary history of America», верно, Вам известной.
