– Очень может быть, – миролюбиво ответил Лазариус. – Синяки возникли вследствие сильных ударов. Господа мои, – доктор затянулся сигарой в последний раз и затушил окурок о пепельницу, только искры полетели, – сдается, убийца, положив конечности на камень, лавку или что-то в этом роде, прыгал на них сверху.
– Но ведь причина их смерти совсем иная? – спросил Мок.
– Иная, – подтвердил Лазариус, сердито засопев. – Вот что говорится в моем заключении: «Причиной смерти явились колотые раны обоих легких и кровотечение в плевральную полость». – Лазариус взглянул на Мока и прохрипел: – Убийца вонзил им длинный и острый предмет между ребрами, проткнув легкие почти насквозь. Они агонизировали несколько часов. А вот теперь попрошу задавать мне вопросы.
– Каким могло быть орудие преступления, доктор? – осведомился Мок.
– Длинный, острый и прямой колющий предмет, – ответил патологоанатом. – Скорее всего… – Доктор погладил свою плешь. На ладони его виднелись пятна от реактивов. – Нет, это чепуха…
– Говорите же, доктор! – почти одновременно воскликнули Мок и Мюльхаус.
– Думаю, этим людям кто-то воткнул в легкие спицы.
– Какие спицы? – вскочил со своего места Кляйнфельд. – Которыми носки вяжут?
– Они самые, – немного помедлив, ответил Лазариус и следом выдал изящный сослагательный оборот: – Если бы я вскрывал эти тела на предмет обнаружения врачебной ошибки, то пришел бы к заключению, что какой-то коновал неправильно сделал им пункцию легких. – Лазариус спрятал потушенный окурок в жилетный карман. – Именно так я бы и выразился.
Наступила тишина. Из соседней комнаты доносился ровный глубокий голос: «Ты и твои люди слишком обленились. За что мы вам деньги платим, мерзавцы? Мы должны знать обо всем, что происходит в квартале, ясно?» По стеклам забарабанил дождь. Полицейские молчали, лихорадочно придумывая вопросы поумнее. Мок положил ладони на стол и уставился на суставы пальцев, покрытые сморщенной кожей.
– Еще один вопрос. – Мок хлопнул ладонями по столу. – Доктор, вы тщательно осмотрели место, где были обнаружены тела. Их убили там же?
– Вокруг голов жертв я не нашел следов крови из глазниц ни на земле, ни на траве. Следовательно, глаза им выкололи в другом месте. Все остальные кровотечения внутренние, на этом основании никаких выводов относительно места преступления сделать невозможно. Для порядка я еще произведу анализ крови по методу Уленхута.[4] Я могу идти? – Лазариус поднялся с места и, не дожидаясь ответа, направился к двери. – Кое у кого еще масса работы.
– Герр комиссар, – Мок опять шлепнул ладонями по столу, – убийца написал записку, в которой обращается ко мне. Я должен признаться в какой-то ошибке, поверить во что-то под угрозой дальнейших убийств. Давайте прочитаем это послание еще раз. «Блаженны невидевшие и уверовавшие. Мок, сознайся, что совершил ошибку, признайся, что уверовал. Если не хочешь больше вырванных глаз, сознайся в ошибке». – Мок закурил и немедленно пожалел об этом. Все увидели, как у него трясутся руки. – Еще раз хочу вас заверить, что понятия не имею, о какой ошибке речь и в чем мне следует признаться. Особо вызывающе лично для меня звучит цитата из Библии. Давайте пойдем по этому следу! Если мне не изменяет память, имеется в виду Фома Неверующий, который уверовал, только когда собственными глазами увидел воскресшего Христа.
Мок подошел к поворотной школьной доске, стоящей в углу комнаты для совещаний, и написал на ней ровным четким почерком: «Фома Неверный = Мок; Христос = убийца; убитые матросы = знак для Мока».
– С двумя первыми уравнениями все ясно. – Мок резким движением стряхнул мел с рукава. – Убийца – религиозный маньяк, дающий знак неверному, то есть мне. Поняв, за какую «ошибку» наказан, я тем самым раскрою убийцу, а моя «ошибка» станет для всех ясной. Ведь каждый спросит: чего ради этот зверь убил четверку парней? А он хотел наказать Мока. «А что этот Мок такого сделал?» Тут прозвучит ответ, который мне в данный момент неведом, и все узнают, в чем провинился Мок. Вот что нужно убийце. Если бы эта свинья убила какую-нибудь бабушку, не было бы резонанса. На прошлой неделе в Моргенау двое солдат, освободившихся из русского плена, порешили двух старушек и украли у них двенадцать марок. Только представьте себе – столько стоят два билета в театр! Всколыхнуло это общественное мнение? Да ничуть! Кому какое дело до двух убитых старушонок?
– Я понимаю, о чем вы, – перебил его Мюльхаус. – Преступление должно бить на эффект. Таким образом убийца старается привлечь внимание людей к какой-то вашей вине. Выколоть глаза четырем молодым мужчинам в кожаном исподнем – что может быть эффектнее!
– Знаете что, – произнес Мок очень медленно, – у меня страшное предчувствие… Я ведь сам не знаю, в чем мне признаваться… Значит, я буду молчать, никто от меня ничего не узнает… А он…
– А в нем будет нарастать раздражение, – подхватил Лазариус. Доктор стоял в дверях и внимательно прислушивался к словам Мока. – Он будет ждать и ждать, когда же вы наконец признаетесь. Пока… пока… – Лазариус никак не мог найти подходящего слова.
– Пока совсем не охренеет, – поспешил ему на помощь Смолор.
Бреслау, понедельник, 1 сентября 1919 года, два часа дня
Над воротами речного порта «Цезарь Вольхайм, речное пароходство и верфь в Козеле» висели большие транспаранты «Забастовка. Присоединяемся к нашим товарищам из Берлина!» и «Да здравствует революция в Стране Советов и Германии!». У входа топтались рабочие с повязками на рукавах. Некоторые сжимали в мозолистых руках винтовки «маузер». По другую сторону улицы, перед Западным парком, в боевом построении стояли солдаты Добровольческого корпуса[5] и мрачно глядели на украшенные красными звездами знамена противника.
Экипаж, на котором приехали Мок и Смолор, остановился на некотором расстоянии от ворот порта. Пассажиры вышли, а нанятый полицайпрезидиумом извозчик отъехал в сторону, распряг лошадку и задал ей овса. Глянув на участников идеологического конфликта, Мок вынужден был признать, что ему, как государственному служащему, ближе позиция противников пролетарской революции. Слушать свист пуль Моку со Смолором вовсе не улыбалось, и они постарались побыстрее ретироваться с площади, которая в любой момент могла превратиться в поле битвы. Подойдя к командиру отряда добровольцев, Мок показал удостоверение и – проклиная в душе свое похмельное косноязычие – задал несколько вопросов. Общая обстановка в пароходстве его не интересовала, ему только надо было разыскать директора порта. Командир отряда, гауптман Хорст Энгель, немедленно подозвал пожилого матроса и представил его Моку как своего информатора. Звали матроса Олленборг. Мок поблагодарил и, пригибаясь под воображаемыми пулями, вместе с информатором направился к экипажу. Олленборг тут же поделился с Моком важными сведениями: на верфи как раз торжество – спуск на воду маленького пассажирского судна, которое будет плавать по маршруту Оппельн – Штеттин.[6] Там-то и должен находиться директор речного порта Юлиус Вошедт. Ко всему прочему Олленборг показал Моку, где расположен боковой въезд, который революционеры не догадались заблокировать.
– О, наш старик, директор порта, – хитрая бестия, – ответил Олленборг на вопрос Мока, не помешает ли забастовка спуску судна на воду. – Для него главное – продать корабль, а забастовка ему не так уж и страшна. Разве вы, герр полицмейстер, не слышали о страховании на случай забастовок?
Мок с удивлением глядел на увитые плющом и увенчанные нереволюционным плакатом «Добро пожаловать» ворота бокового въезда, который охраняло несколько солдат Добровольческого корпуса.
– А скажи-ка, мил человек, кто же будет спускать судно на воду, если все бастуют?
– Какое там все, – беззубо усмехнулся старый матрос. – У старика директора большие связи. И среди забастовщиков, и среди штрейкбрехеров. У него есть верное средство убеждения…
Они въехали на площадку, на которой подковой стояли столы, уставленные бутылками и заваленные грудами жареной птицы и кольцами колбас. За одним из столов восседал священник с кропильницей, рядом с ним скромно жались служащие порта. Здесь же непринужденно расположились деловые люди в черных костюмах и цилиндрах – их переполняла гордость. А вот сопровождавшим их дамам явно не терпелось отдать наконец должное яствам и напиткам. Пока все чего-то ждали. Только продавец мороженого и лимонада был при деле. К его импровизированному прилавку под зонтиком уже выстроилась длинная очередь скучающих гостей. Смолор, Мок и Олленборг вылезли из пролетки и смешались с толпой на набережной. Людей набралось изрядно, и все глазели на пришвартованный к берегу маленький пассажирский корабль, над которым развевался данцигский флаг с двумя крестами и короной. Олленборг сразу же затеял разговор с каким-то своим давним знакомцем, называя его Клаус. Мок и Смолор навострили уши. Очень скоро выяснилось, что директора порта Вошедта и его супруги, которая должна стать крестной матерью судна, еще нет, их-то все и ждут.
