Человек с повязкой на лице старался успеть ко всем - он быстро ходил от кровати к кровати, уговаривал не шевелиться, накапливать силы, ласково придерживал непослушных, ободряюще похлопывал послушных.
Ей не показалось - нет! - он действительно очень хорошо относился ко всем, лежащим здесь, - в отличие и от тех, кто с автоматами, и от белохалатных. Очень-очень хорошо. Она даже не представляла, можно ли относиться лучше.
Внезапно он остановился и другим голосом - громким и ничего не выражающим - ни доброты ни вражды - обратился к людям в белых халатах, столпившимся уже без дела у двери в каком-то судорожном недоумении:
- Снимать. Живо! В том же порядке, в каком ставили. Начали!
Она огляделась и поняла, что он имел в виду. Жидкость в некоторых баллончиках уже кончалась - у ее кровати тоже. Почти вся жидкость ушла ей внутрь. Это была хорошая жидкость: она давала возможность самостоятельно двигаться. Она давала свободу! Теперь можно будет делать все: вставать, идти, куда захочешь, говорить, что придумаешь, отвечать любому, кто спросит.
Она пока просто лежала, но ей было неимоверно весело и ловко. И что бы она ни сделала в будущем - все будет весело и ловко!
Интересно - а вот жидкости в этом баллончике уже нет, уже только в проводочке осталась, да и проводочек только до половины заполнен, и все короче внутри него темный столбик жидкости. А следом идет воздух. Так вот, интересно: когда воздух начнет в меня входить и наполнит - я, наверно, раздуюсь, стану как шарик и полечу в небо? Вот смеху-то будет!
Но тут один из белохалатных, прижав на ее руке вену, вытянул иглу, которой заканчивался проводочек, пришлепнул это место ватой и заставил согнуть руку в локте, так что этого клочка ваты почти не стало видно - лишь чуть-чуть выглядывал. Это было просто-таки невероятно забавно и радостно.
Но так же как белая вата лишь краешком выглядывала - сжатая сверху и снизу ее рукой, - так и ее радость была лишь тонкой полоской между двумя слоями тьмы.
Что еще за тьма такая? Она никакой тьмы не хотела - ни в прошлом, ни в будущем. Она хотела, чтобы было весело, она старалась поддержать в себе это прекрасное настроение, но тут человек с повязкой на лице два раза слегка хлопнул в ладоши и попросил всех смотреть на него.
Стоял он совсем недалеко от нее - через одну кровать, и она заметила, как блестит влагой его зрячий глаз.
- Родные мои, - сказал он, и капля вырвалась из уголка его глаза, быстро побежала по щеке. Он наскоро стер ее тыльной стороной кисти и продолжил: - Я рад, что вы живы. И будете и здоровы - я все написал там, - он неопределенно махнул рукой в сторону двери, в сторону сбившихся кучкой белохалатных. Доверяйте врачам, они все сделают. Но... - Он остановился, беспомощно оглянувшись на автоматчиков. - Но простите меня. Я не могу изменить вашей судьбы. Не могу предотвратить то, что будет. Сейчас вам непонятно, вы потом поймете... Я... родные мои, простите меня и запомните, пожалуйста, - что бы вам потом ни говорили! - я всегда вас любил. И жил для вас.
Вторая слеза, переполнив его глаз, скользнула вниз.
Он полез в нагрудный карман своей голубой рубашки, достал носовой платок, но вместо того, чтобы провести им по щеке, сунул краешек в рот, покачнулся и сел на пол, привалившись к железной спинке кровати.
Его переполненный слезами глаз продолжал смотреть вперед - мертвый глаз только что умершего человека.
Вот она - та тьма.
В неистовом отчаянии она привстала в кровати, глядя на безжизненное тело, оставшееся от хорошего, доброго человека. На него смотрели со всех кроватей и все одинаково: по-сиротски. Не замечая поднявшейся панической счеты, не слыша бешеной ругани ворвавшихся в зал новых пятнистых и новых белохалатных не реагируя ни на что и помня одно: он нас любил.
Глава III ДЕТСТВО
1
Пожалуй, он был похож на ладонь. Гладкий, широкий, а прожилки снизу - как вены у пожилых людей.
Магнолия встала на коленки, осторожно поглаживая пальчиком лист лопуха.
Конечно, у полыни не отнять ее горделивой, загадочно-серебристой примороженности - что есть, то есть. Ее стебли так и привлекают взгляд возвышаясь над остальной травой. Но вот именно сейчас Магнолии приятно было дотронуться до листа лопушка - безгранично широкого, уютно-прохладного. Провести по его выпирающим жилкам, погладить упругую ножку этого добродушного, ладонеобразного опахала.
А постовой солдат все так и стоял на углу сарая со своей стороны. Вид у солдата был скучный. Совсем недавно он сменил предыдущего караульного и теперь ему почти два часа предстоит прохаживаться по границе между их территориями от угла сарая до тополя и обратно. Вдоль свежевспаханной полосы.
"Жаль, что тополь не на нашей стороне", - подумала Магнолия.
Его восхитительно-циклопический толстенный ствол взмывал на немыслимую высоту и терялся в стогу весело шевелящейся листвы. Тень этого колоссального растительного сооружения осеняла чуть не полсада. Что замечательно гармонировало со старинной красной черепицей сарая. Романтично-глинобитного сарая, старчески осыпающегося целыми пластами штукатурки...
Доктор говорит, что здесь был большой дачный поселок - до того, как всех выселили, а их с Виктором вселили.
... И как солдат может скучать в таком волшебном уголке? Вокруг деревья, трава, гвалт птичьих звуков. (Гвалт - хорошее слово. Оно вроде на слух - не очень, но Магнолия слышала его от Доктора, а Доктор не говорит грубых, злых, солдатских слов. Его слова всегда можно повторять не опасаясь.)
Да, сад старый, что уж тут поделаешь... Его крючковатые, ломкие ветки торчат из тощей листвы. И редко когда на них встретишь хоть одно, даже самое малюсенькое беленькое яблочко. Даже и садом-то это собрание полузасохших деревьев трудно назвать. Но все равно они остаются деревьями. А трава травой. И это совсем не то, что белый потолок. Пустой белый потолок, от которого даже отвернуться невозможно. Тот, кто пережил безнадежность белого потолка перед глазами, тот уж будет ценить живую непоседливость деревьев и травы. А вот солдаты - они не понимают этого, совсем не понимают!
Юрок, правда, объяснил ей, что скучать даже и в саду можно, да еще как! Это был совершенно невероятный случай: Юрок снизошел до объяснений. Объяснения Юрка, были, конечно, очень короткими и давались сухим тоном - тоном человека, вынужденного отрываться от важных дел из-за пустяка (вот уж зануда однорукая! и за что только Магнолия его так любит?), но она их все-таки поняла. Оказывается, у любого человека (не только у солдата) пропадает интерес к делу, если он занимается им не потому, что так хочется ему самому, а потому, что вынужден.
Магнолия как-то сразу согласилась с этим объяснением. Стоило лишь представить на секундочку, что ее каждый день заставляют залезать на ее любимую яблоню и сидеть там обязательно три часа, - это ведь ужас!
И все-таки потолок... Бр-р... - даже вспомнить страшно. А с другой стороны - непонятно. Вспоминаешь, что думала тогда, что чувствовала, - и будто не она то была. Будто другой человек. Разве так бывает?
Спросила у Доктора - а он так по-философски вздохнул: "Бытие определяет!" А что за бытие - не сказал. Жаль, словарь забылся, который тогда в голове сидел и раскрывался по первому требованию, - он сейчас был бы кстати.
А солдаты. Что ж солдаты... Они тоже бедняжки... Даже те, что произносят странные - не совсем понятные, хотя наверняка очень злые шуточки. В их с Виктором адрес. И даже те солдаты, что украдкой сплевывают в сторону их сада. Тем более что плевки все равно не перелетают через распаханное пространство, широкой полосой охватывающее сад и отделяющее их с Виктором и Юрком от солдат.
Вообще-то эти солдаты - довольно странный народ. Магнолии ни разу не пришлось видеть, чтобы кто-нибудь из них лежал на травке или даже просто стоял в задумчивости, прислонившись к дереву. Ну не всегда же они на посту! А в остальное время чем заняты? Магнолия как-то спросила об этом Юрка, но тот только коротко проронил: "Службой!" - без расшифровки. А, между прочим, сам был солдатом - и уж мог бы расшифровать!
Правда, частенько (да чуть не каждый день) вон с той стороны противоположной от дороги - доносится ритмичное топанье, перемежаемое резкими криками команды. Иногда при этом слышится музыка. Но вряд ли одно лишь топанье, хоть и под музыку, составляет их службу. Есть, наверно, в их садах что-то важное, какие-то тайны, которые они так крепко охраняют.
"Вот ведь - так берегут эти свои тайны, - подумала вдруг Магнолия, - а нас поселили в самой середине своих владений. Вот странные! Теперь самим же приходится от нас эти владения все время охранять!"
Два месяца уже, как их из больницы перевели сюда - сразу, как только все девочки и мальчики научились более-менее нормально ходить и разговаривать. И два месяца бедные солдаты мучаются в своих круглосуточных караулах!
