Я не любил Веника за скандальный характер, но сейчас очень жалел его. Виделось, как он бежит, перебирая тонкими лапками, похожий на игрушечного олененка. А уж как мне было жалко Мышку – и не сказать. Она была уверена, что ее любимчик найдется с минуты на минуту. Бегала кругами, кричала: «Веник! Веник!», и мне тоже приходилось кричать, зная, что пес не откликнется.
Так мы добрались до места собачьего пиршества. Со вчерашнего дня шкурку съеденного лайкой и Веником зверька расклевали птицы. Мышь опять от нее отвернулась и сказала:
– По-моему, эта лайка плохо влияет на Веничку.
У меня слезы навернулись на глаза. Еще бы чуть, и я во всем признался. Но сестричка моя уже нырнула на собачью тропу. У меня со вчерашнего дня болели коленки и расцарапанные от ходьбы на четвереньках ладони, но делать было нечего. Я «паровозиком» побежал за ней.
Тропа казалась знакомой, но скоро Мышь наткнулась на птичье гнездо с пустыми скорлупками яиц. Вчера мы здесь не были.
– Передохнем, – хрипло сказала Мышь и уселась на землю. Я смахнул хвою с торчащего узловатого корня и позвал ее:
– Перепрыгивай сюда, а то простудишься.
– Разве это важно? – хлюпнула Мышь. – Это теперь и не важно совсем, потому что Веничек потерялся!
– Здесь нет врачей, здесь нет лекарств, кроме тех, которые мы привезли с собой. Здесь не дома, Мышка. Там простуда – это неприятность, а здесь – гибель.
Я начал говорить не очень-то всерьез, а закончил – и самому стало страшно. Ведь все так и есть! Все правда! Нам еще хорошо, нас много! А каково Гематогену, когда он остается один-одинешенек на долгую зиму? Простуда – смерть, сломанная лыжа – смерть. Да, тут станешь угрюмым.
Мышь тоже подумала о старике:
– А я видела его руку. Подсмотрела в щелочку. У него вот так срослось. – Она сделала движение, как будто выкручивала белье. – Допустим, рана заживет, но рука не поправится уже никогда.
– Откуда тебе знать, ты хирург, что ли?
– Там любой разберется, – отмахнулась Мышь. – Если б ты видел, сказал бы то же самое. Вся рука винтом, как пропеллер, что тут непонятного. Гематоген пробовал шевелить пальцами – не шевелятся. Странно, да?
– Что ж тут странного?
– Зачем он здесь живет, если не может здесь жить?
– Ну и зачем?
– Для эльфов, – как о само собой разумеющемся объявила Мышь. – Они маленькие, должен же им кто-то помогать. А так бы Гематоген давно улетел и лег в больницу по-настоящему лечить руку.
– По-моему, все проще, – сказал я. – Гематоген старый и не загадывает далеко. Крупы, муки, спичек вертолетчики ему купят на наши деньги, и эту зиму он проживет как привык. А на следующую, может, попросится в дом престарелых.
Мышь покачала головой:
– А по-моему, все живут для чего-то или для кого-то, особенно люди. Папа живет, чтобы рисовать, ты – чтобы тебя полюбила хорошая девушка, Веник – чтобы мне не было скучно. А как жить для самого себя, я не понимаю. – Мышь так отчеканила, дрожа бантиками, и, решив, что раз я молчу, то сражен наповал, деловито закричала: – Веник! Веничка, а вот что мамочка даст!
Мы полезли дальше по тропе, и все ниже смыкались над нами ветки, все сумеречнее становилась тайга. Стоя на четвереньках, я чувствовал себя беспомощным. Столкнемся нос к ному с волком – и прощай, родина! Нет, в этом уголке мы точно еще не были. Раньше приходилось ползти в основном по кустам. Если бы хотелось, там можно было встать и двигаться напролом, но тогда мы потеряли бы тропинку. А сейчас над нами сплетались лапами молодые кедры, как будто специально высаженные в ряд. При очень большом желании мы могли бы выпрямиться, отогнув гибкие ветки, но не сделали бы ни шага.
– Следы! – задыхаясь от счастья, крикнула Мышь. – Это Венькины лапки, больше нет ни у кого таких маленьких!
На мое обозрение оставались только две борозды от ее коленок, поэтому приходилось верить сестре на слово.
Мышь бежала на четвереньках ловко, как в детстве, когда еще не умела ходить, а мне все чаще доставалось по «корме» ветками; пришлось опуститься и ползти по-солдатски. Вдруг она остановилась, и я ткнулся головой в ее обтянутые джинсами ягодицы:
– Ты что, Мышка?
Она молча отползла в сторону, давая мне дорогу.
Тропа выходила на круглый пустырек величиной с обеденный стол. От него во все стороны лучами разбегались тропинки, обсаженные молодыми кедрами. На утоптанной земле не было ни хвоинки. Лапы кедров и здесь переплетались, закрывая небо сплошной завесой, но гораздо выше, так что можно было сесть не сгибаясь. Мы сели, молча глядя в центр площади. Там из земли торчала свежая щепка, явно отлетевшая от Гематогеновых дров. К ней микроскопическими гвоздиками была прибита распятая мышь со вспоротым животом.
Глава VI. Что случилось с Веником
– Это предупреждение мне. За Веника, – всхлипнула Мышка.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что я Мышь и она мышь.
– Глупости говоришь, – буркнул я. – Думаешь, они понимают наш язык?
– Могли научиться.
– У кого?
– У Гематогена, он же не всегда молчит.
У меня из головы не шла крохотная шпага, пропавшая с нашего стола. После смерти Веника я не сомневался, что она была отравлена.
– Уходим, – приказал я. – Ты первая.
Мышь была так потрясена, что, забыв о Венике, без возражений поползла назад.
Я, кажется, понимал, что произошло вчера. Лайка охотилась по кустам, разоряя птичьи гнезда и ловя грызунов. Глупый Веник тоже хотел поучаствовать в настоящей собачьей забаве, но ему никогда не удавалось поймать с первого раза даже шарик для пинг-понга. Он забежал на тропу эльфов и увидел готовую добычу. Очень может быть, что Венику показалось мало распятой мыши, и он кинулся ловить эльфов. Вот и получил удар отравленной шпагой.
У них Средневековье. В Европе жгли на кострах ведьм, а эльфы распинают мышей. Хотя какие они эльфы! Эльфы – нежные, волшебные, с полупрозрачными мотыльковыми крыльями, а эти – злобные карлики, мучители мышей.
Скорее всего, я был несправедлив. Если представить, как даже не в средневековый, а в сегодняшний наш город врывается собака величиной с пятиэтажный дом и начинает хватать граждан, то применение любого оружия покажется честным. Да и распятая мышь – это все-таки не распятый человек.
Как только заросли над тропой поредели, я встал, чтобы понять, где мы находимся. Перед нами поднималась тайга, сплошная тайга, одинаковая во все стороны.
За месяц мы облазили окрестности, подчиняясь нехитрому правилу: час идем туда, час обратно; если не видим дома, стоим и кричим «ау». Аукаться не пришлось ни разу. Всегда попадалась какая-нибудь примета, чаще всего нами же брошенный мелкий мусор. Но в тот день нас преследовало невезение. Скрылось за облаками солнце. Не попадались наши палочки-выручалочки – фантики от конфет, которые Мышь разбрасывала за собой, как Мальчик-с-пальчик. Аукаться было страшно. Я хорошо понимал, что где отравленная шпага, там и отравленные стрелы, а Мышь, еще не зная, что Веник умер, просто боялась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
