Что я помню об этой собаке? Она была моим вторым ребенком. Любимым. Потому что с сыном были проблемы, а с ней – нет. На него я могла кричать и ругаться – с ней разговаривала с одной лишь лаской в голосе: Арнюша, Нюся. Помню, приводила ребенка из садика, готовила ужин, усаживала его за стол и одновременно кормила собаку. Это был, напомню, 1988 год. Ни о каких кормах мы тогда и знать ничего не знали. Может, в Москве что-то уже и появлялось, а в Тюмени эра «Педигри» и «Вискаса» наступила лишь 4—5 лет спустя. А тогда я либо варила кашу, либо давала то, что если сами – суп, макароны и т.д., обязательно добавляя мелко нарезанную колбасу, поскольку мясо в голодной Тюмени в отличие от сытой столицы давали исключительно по талонам – 1 кг на человека в месяц. Впрочем, и колбасу тоже по талонам, как и масло, и мыло, и водку, и многое другое. Господи, неужели такое когда-то было?!
Так вот, сын считал, что Арнику я кормлю вкуснее, чем его, и требовал, чтобы я непременно крошила ему в тарелку колбасу – так же, как Нюсе. Слава Богу, что ел, сидя за столом, а не на полу рядом с собакой. Когда начинал вредничать, я пугала его, говоря, что отдам его еду Арнике.
В Свердловск ездили часто, – Арника неизменно нас сопровождала. В конце восьмидесятых стало легче с провозом собак. Как бы то ни было, оставлять ее в Тюмени было не с кем. Груня новую жиличку восприняла с философским спокойствием – во всяком случае, не припомню, чтобы она хоть раз на нее зарычала или как-то иначе проявила свое неудовольствие. Может, потому, что Арника приезжала и уезжала и ни на что не претендовала?..
Совершенно однозначно – эту собаку я привезла для участия в выставках. В Тюмени их тогда проводили две в год: ДОСААФ и «Фауна». Так что пришлось учиться сушить, мыть и стричь. Машинки не было – а где бы ее взять? Ножниц нормальных – тоже. Про щетки я вообще не говорю. Кажется, заводчица поделилась со мной пуходеркой – на деревянной ручке, длинная железная… как бы поточнее выразиться… щетина, которая в кровь рвала пальцы, а не только собачью кожу и шерсть. Если долго чесать, на большом и среднем пальцах оставались мозоли. Но ничего, справлялись. Но зато к этому времени я уже знала, как полагается сушить и фенить! И это уже было достижением.
Помню, Нюсе было месяцев пять – шесть, и у нее никак не выпадал один клык. Вечерами я брала ее на руки и расшатывала этот чертов зуб. Дело было в Свердловске. Мама посмотрела, как я маюсь дурью, и сказала: «Лучше бы ребенком занялась!». «Ребенок у меня бесплатный, – недолго думая, возразила я, – а собака триста рублей стоит!».
Дерните стоп-кран, пожалуйста…
Сейчас я понимаю, что собака (если смотреть с высоты развития породы сегодня) была откровенно очхоровской – прямоватые ноги, короткая морда, широкий череп, круглые глаза. Но тогда… абрикосовый пудель – вот такой, как у меня, – ухоженный, подстриженный, начесанный… Это была картинка! Лучше нее в Тюмени, да и в Свердловске, на тот момент не было. До 91-го года, когда в страну просто хлынули собаки современного типа, оставалось еще несколько лет.
Разумеется, на всех выставках мы получали оценки «отлично» и даже занимали первые места. С Арникой я начала ездить и в другие города – в Екатеринбург, в Киров, в Москву…
Поездку в Киров запомнила надолго. Во-первых, помню, что там было неимоверное количество коричневых карликов. Были ли они местного разведения или нет, какого уровня – судить не берусь. Но то, что их было много – это точно. Но тогда я к коричневым была как-то равнодушна. У двоюродной сестры жила коричневая Габи – та самая, без родословной, привезенная мной из Москвы. У нее был очень насыщенный, цвета темного шоколада окрас, темные глаза, и сама она была хорошего типа – квадратная, крепкая, с красивой головой, пожалуй, лучше, чем моя Арника. Но… без родословной. Зато у нее был отвратный характер – дома она рвала и грызла все подряд, ела детские носки, трусики, даже юбки и платья, при этом ни в какую не оставалась одна, выла и лаяла, даже выгрызла дверь – до дыры! В общем, это был ходячий кошмар. После того, как соседи, которым надоело слушать, как собака целыми днями лает и воет в пустой квартире, выбили дверь, сестра собралась с духом, поехала на рынок и Габи продала. И ведь продала же! Взрослую! Страшно подумать, что с ней стало потом…
Но вернемся к Кирову. Мы чего-то там получили – оценку «отлично», даже, помнится, вышли в какое-то сравнение, но бестов никаких тогда не было, и чего меня туда понесло – вообще непонятно. На обратном пути поезд остановился на какой-то станции – всего на три минуты. Поскольку длительной остановки в ближайшее время не предполагалось, мы с Арникой вышли из вагона. Проводник не возражала, даже открыла нам дверь. Была зима – кажется, февраль. Собака отошла в сторонку и сел в сугроб. И в этот момент поезд тронулся…
Я держалась за поручень вагона и сначала шла, а потом уже бежала за поездом, который начал набирать ход. Я кричала «Нюся! Нюся!», а она тихонько трусила за мной – ей и невдомек было, что нужно поторопиться. Проводница стояла на площадке и ругала меня почем зря. Выхода было два: запрыгнуть в вагон и оставить на станции собаку, но это было совершенно невозможно, или отпустить поручень и остаться самой. Но об этом думать тоже не хотелось – в вагоне оставались и вещи, и документы. «Дергайте стоп-кран! – закричала я проводнице. – Дергайте стоп-кран!». Она и дернула.
Поезд заскрежетал, завизжал, замедлил ход и остановился. Я схватила собаку, взлетела по ступенькам в вагон и помчалась на свое место. Я была уверена, что сейчас последуют какие-то санкции. Например, штраф. Ну, или вообще высадят. Видела, как пришел разбираться начальник поезда, но вот, что удивительно – проводница меня не сдала! Впрочем, она в любом случае была виновата – не надо было выпускать пассажира на такой короткой остановке. С тех пор я никогда не выхожу с собаками на маленьких станциях.
Стричь меня учила моя московская заводчица Галина Константиновна Кухаренко, за что ей большое спасибо. Потом была многолетняя практика на своих и чужих собаках, но основы стрижки «модерн» преподала мне именно она. Других стрижек тогда практически не было – не стригли даже льва. На выставках эта прическа не только не приветствовалась, но иногда даже становилась поводом для снижения оценки. Кстати, в Тюмени все же была единственная собака, стриженная подо льва, – серебристый карликовый кобель московского разведения. У него была молодая хозяйка – совсем девочка, которая занималась с ним и ОКД, и ЗКС, так что этот кобель был вполне охранной собакой, несмотря на свой размер.
Я приехала в Москву снова спустя два года – в 89-м, чтобы принять участие в первом Всероссийском пудель-шоу. Такая первая, по сути, монопородная выставка. Собак было – море. Только в нашем ринге, а выставляла я Арнику в открытом классе, было семнадцать сук! Судил немец – очень приятный дядечка. Что я помню про судейство? Очень была необычная манера по тем временам. Да и по нынешним тоже – сейчас так не судят. Может, потому, что нет такого количества собак? Для начала эксперт прогнал нас всех по кругу и сразу разделил на три части: хорошо, очень хорошо, отлично. «Хорей» даже не смотрел, не описывал, не расставлял по местам – поставил оценки и отправил с ринга. Очхоровских снова всех прогнал по кругу и расставил по местам, но описания, если мне память не изменяет, не давал. Потом дошла очередь тех, кто мог рассчитывать на «отлично». Мы оказались именно в этой группе. Выстроились. Эксперт пошел вдоль ряда пуделей, наклоняясь к каждой собачке, заглядывая ей в глаза и проверяя зубы. Когда подошел к Арнике, нагнулся, потрепал ее по морде и даже причмокнул, как если бы поцеловал – так она ему понравилась.
Надо сказать, что выражение морды у Арники, действительно, в отличие от многих других абрикосов, было ангельское. Ну, хороша она была! А потом… потом эксперт обнаружил на груди у нее маленькое, совсем незаметное, на первый взгляд, белое пятнышко. Надо было видеть, как он расстроился! Я даже не ожидала. Он чуть не плакал, разводил руками, как будто извинялся, прижимал руку к груди и почти кланялся мне. И в результате поставил нас на третье место. Я, конечно, тоже расстроилась. Потом мы сидели с заводчицей у нее на кухне и чего-то пили, и обе плакали. Но, согласитесь, третья из семнадцати – это тоже не так плохо.
Арника была идеальной по характеру собакой – ласковой, незлобивой, спала со мной в постели, чего никогда не позволяла себе Груня, причем всегда у стенки и даже похрапывала. Вернувшийся из армии муж сначала ревновал, потом сам оценил прелесть ее пребывания под одеялом – брал в охапку, словно мягкую игрушку, и забывал о моем существовании…
