В этой смертельной болезни умерло в Прохоре человеческое: отныне он – уже не земного «рода», а небесного. Здесь же раб Божий жил внешнею видимостью: он даже и дом посетил как бы мимоходом, чтоб совсем потом забыть о нем. За 8 лет послушничества он всею душою прилепился к горнему миру: там он был истинно родной.
Оставалось запечатлеть это благодатным постригом: послушник созрел уже до иноческого новорождения.
Глава IV
В ангельском чине
В конце Успенского поста, 13 августа 1786 года[6], игумен Пахомий постриг послушника Прохора в монашество. Вместо него родился для новой духовной жизни в «ангельском чине» инок Серафим, что значит с еврейского языка и «пламенный», и «согревающий». И это имя, несомненно, данное ему за его горение духа, он оправдал вполне и своею пламенною любовью к Богу и Божией Матери, и теплою ласкою к людям. Легко и с трепетною радостью подклонил голову свою под ножницы постригающего новый монах, ни одна мысль о разлуке с миром не омрачила его души в момент духовного «венчания» ее с Женихом Небесным. Как созревший плод, отдал он себя в руки Божии. Вместе с отрезанными волосами окончательно обрезалась прошлая жизнь: отныне взявшийся за плуг подвижник никогда уже не будет озираться назад (ср. Лк. 6, 62). «Я, матушка, – говорил он впоследствии дивеевской сестре Прасковье, – всю монастырскую жизнь прошел и никогда, ниже мыслью, не выходил из монастыря».
Теперь у него все впереди. И если всякий монах по опыту знает, какою радостью и ревностью ко спасению зажигает благодать Божия душу новопостриженного, то каким же огнем загорелся пламенный дух Серафима!..
Мы не знаем этого из его слов: не любил он рассыпать по людям тайн внутренней своей жизни. И другим потом не советовал: «Не должно без нужды другому открывать сердца своего. Из тысячи можно найти только одного, который бы сохранил твою тайну»; «Всеми мерами должно стараться скрывать в себе сокровище дарований. В противном случае потеряешь и не найдешь. Всего жалостнее то, что от сего нехранения и многословия может погаснуть тот огонь, который Господь наш Иисус Христос пришел воврещи на землю сердца: ибо, – говорил преподобный словами святого Исаака Сирина, – ничтоже так устужает огнь, от Святого Духа вдыхаемый в сердце инока по освящении души, якоже сообращение, и многословие, и собеседование».
И потому если он и прежде, во время послушничества, уклонялся в уединение и молчание, то теперь и вовсе уходит внутрь клети души своей (ср. Мф. 6, 6–7).
Позднее в наставлениях своих он учит: «Паче всего должно украшать себя молчанием. Ибо Амвросий Медиоланский говорит: молчанием многих видел я спасающихся, многоглаголанием же ни одного. И паки некто из отцов говорит, что молчание есть таинство будущего века, словеса же суть оружие мира сего» (Добротолюбие, T.V. Иноки Каллист и Игнатий); «От уединения и молчания рождается умиление и кротость»; «Пребывание в келье в молчании, упражнении, молитве и поученье делает человека благочестивым»; ты только сиди в келье во внимании и молчании, всеми мерами старайся приближать себя к Господу; а Господь готов сделать из человека Ангела»; «Ежели не всегда можно пребывать в уединении и молчании, живя в монастыре и занимаясь возложенными от настоятеля послушаниями, то хотя некоторое время, оставшееся от послушания, должно посвящать на это, и за сие малое не оставит Господь Бог ниспослать благодатную Свою милость».
Особенно же преподобный Серафим наблюдал, «чтобы не обращаться на чужие дела, не мыслить и не говорить о них, по псаломнику: Чтобы уста мои не говорили о делах человеческих… (Пс. 16, 4); а молить Господа: От тайных моих очисти меня (Пс. 18, 13)».
Даже во внешнем поведении иноку нужно вести себя собранно и замкнуто: «встречающихся старцев или братию» должно «поклонами почитать, имея очи всегда заключены».
Даже «сидя за трапезою, не смотри» ни на кого «и не осуждай, кто сколько ест; но внимай себе, питая душу молитвою».
И лишь два исключения делает преподобный: во-первых, при общении «с чадами Тайн Божиих», то есть с истинно духовными единомышленниками; а во-вторых, при печали брата: «Дух смущенного или унывающего человека надобно стараться ободрить любовным словом». Но и тут нужно быть рассудительным; неопытному же лучше и здесь молчать, особенно кто самого себя не устроил еще. «Аще себя не понимаешь, то можешь ли рассуждать о чем и других учить?» – говорил преподобный одному иноку. «Молчи, беспрестанно молчи, помни всегда присутствие Божие и имя Его. Ни с кем не вступай в разговор, но всячески блюдись осуждать много разговаривающих или смеющихся. Будь в сем случае глух и нем». Несомненно, он и сам так поступал, особенно в начале иночества: «Человек должен обращать внимание на начало и конец своей жизни; в середине же, где случается счастье или несчастье, должен быть равнодушен».
В частности, преподобный настойчиво советовал иноку строго «хранить себя от обращения с женским полом: ибо как восковая свеча, хотя и не зажженная, но поставленная между горящими, растаивает, так и сердце инока от собеседования с женским полом неприметно расслабевает».
И даже в старости своей он дал такой совет одному семинаристу, впоследствии настоятелю монастыря, архимандриту Никону: «Бойся, как геенского огня, галок намазанных (женщин); ибо они часто воинов царских делают рабами сатаны…» И сам он, как сейчас увидим, был в начале монашества необыкновенно осторожен и решителен.
Еще можно было бы прибавить к этому сокровенному моменту первых дней монашества святого несомненное усиление в молитвенном подвиге; а затем и стремление к полному уединению, куда обычно влекутся сердца пламенных богомольцев. Но это осуществится несколько позднее; а теперь ему предстоит служение среди братии и сотрудничество своим духовным отцам игумену Пахомию и старцу Исаии, который был дан ему в духовные отцы при его постриге, которым он вверился с детским послушанием в ответ на их крепкую любовь к нему.
Вскоре же после пострига он был представлен к рукоположению в сан диакона. И 27 октября того же 1789 года, то есть всего лишь через два с половиною месяца, он был рукоположен епископом Виктором Владимирским: Саров тогда входил в эту епархию. Повышая так скоро новопостриженного инока, святые отцы отметили этим то глубокое уважение, каким пользовался уже угодник Божий еще во время послушнического искуса. К нему применимо слово Писания: достопочтенная старость не числом лет почитывается, лишь по-человечески – «в седине и мудрость, а в старом возрасте – житие нескверное». Но благоугодивший Богу делается любим Им и людьми, несмотря на молодость; ибо он исполнил долгие лета; ибо душа его была угодна Господу (Прем. 4, 8-14). И отец игумен, обычно строгий в соблюдении уставов и церковных порядков, на сей раз считает молодого инока достойным высокой чести, проявляя в этом и свою особую к нему любовь. «Блаженной памяти отцы наши, строитель Пахомий и казначей Иосиф, – говорил после угодник Божий, – мужи святые, любили меня, как свои души. И ничего ими от меня не потаено; и о том, что им было для своей души, и для меня полезно, пек лися». А «когда батюшка Пахомий служил, то без меня, убогого Серафима, редко совершал службу».
И даже выезжая куда-либо из монастыря, особенно для богослужений, брал с собою именно иеродиакона Серафима и ничего от него не таил: так он любил и ценил его.
Но Промысл Божий имел и другую, более благую и высокую цель в новом послушании – развивать и усовершать в своем пламенном служителе горение любви к Богу и восхищающий в горний мир дух молитвы: этому же ничто так не содействует, как собственное участие в служении Божественной литургии. Между тем если бы преподобный остался на обычных иноческих послушаниях, то они отвлекали бы его от предназначенного ему Богом пути созерцательной жизни. Теперь же, в течение 6 лет и 10 месяцев, преподобный очень часто служит литургии, уносясь в иной, ему уже свой, мир. «Сей – от рода нашего», – говорила Небесная Госпожа его.
Как он готовился к совершению пренебесного Таинства, видно из того, что под воскресенье и праздничные дни преподобный целые ночи проводил в молитве. А по окончании службы задерживался в храме, приводя в порядок утварь, складывая облачения, заботясь о чистоте храма. Насколько высоко он ценил славу священное лужения, видно и из завещания его дивеевским сестрам, прислуживавшим в церкви.
«Все церковные должности, – записала монахиня Капитолина, – должны исправляться только девицами: так Царице Небесной угодно! Помните это и свято сохраняйте, передавая другим!»
«Никак и никогда не дозволять входить в алтарь непостриженным сестрам»; «Никогда, Боже упаси, ни ради чего, ни ради кого бы то ни было не разговаривать в алтаре, если бы даже пришлось и потерпеть за это; ибо Сам Господь тут присутствует! И трепеща, во страхе предстоят Ему все Херувимы и Серафимы и вся Сила Божия. Кто же возглаголет пред лицем Его!» – говорил батюшка.
